Главная страница

Торвальд Юрген. 100 лет криминалистики. 100 лет криминалистики


Скачать 3.81 Mb.
Название100 лет криминалистики
АнкорТорвальд Юрген. 100 лет криминалистики.doc
Дата23.03.2017
Размер3.81 Mb.
Формат файлаdoc
Имя файлаТорвальд Юрген. 100 лет криминалистики.doc
ТипДокументы
#4093
страница50 из 65
1   ...   46   47   48   49   50   51   52   53   ...   65

7. Как отличить трупный алкалоид от растительного?


13 марта 1882 года в лондонском суде Олд-Бейли адвокат Монтено Уильямс произнес одну из самых выдающихся своих речей. Внимание присяжных, прокурора сэра Хершеля, судьи сэра Генри Хавкинса, массы зрителей было приковано к тридцатилетнему подсудимому, чье обрамленное темными волосами лицо было смертельно бледным. Это был врач Джордж Генри Ламсон, обвиняемый в том, что 3 декабря 1881 года он отравил аконитином своего парализованного восемнадцатилетнего шурина Перси Джона. Адвокат Уильямс привлек к себе взоры и обоих экспертов, доктора Томаса Стивенсона, профессора химии и судебной медицины при госпитале Гайя, и доктора Августа Дюпрэ из Вестминстерского госпиталя, которые утверждали, что при обследовании трупа ими был обнаружен алкалоид, имеющий все свойства аконитина.

За долгие годы ни один лондонский процесс об убийстве не привлекал такого множества зрителей, особенно женщин. Может быть, это зависело от того, что в убийстве таинственным ядом снова обвинялся врач, а может быть, из-за своеобразной личности самого Ламсона. Сын английского пастора, он в 1876 году в качестве хирурга принимал участие в сербско-турецкой войне на Балканах, где стал морфинистом. В 1878 году Ламсон возвратился в Англию, женился на младшей из сирот, родители которых оставили им небольшое состояние. Некоторое время Ламсон имел врачебную практику в Борнмуте. Затем последовал финансовый крах в 1881 году, и Ламсон уехал в Америку. Каждый знал историю его возвращения, знал о его вечной погоне за морфием, о его второй поездке в Америку и возвращении в Лондон, где не было пристанища ни ему, ни его жене.

Суд проследил шаг за шагом всю жизнь Ламсона вплоть до 3 декабря 1881 года, когда неожиданно скончался его шурин Перси.

Безусловно, имелся корыстный мотив для убийства: отчаянное финансовое положение. У Ламсона была только одна возможность — смерть шурина, который, имея паралич обеих ног, был прикован к креслу на колесах и проживал в школе-интернате в Уимблдоне. В случае смерти Перси часть его состояния переходила к сестрам, то есть половина доставалась жене Ламсона. На процессе уже много раз обсуждались обстоятельства смерти Перси. Все началось с неожиданного письма Ламсона к шурину, в котором он в начале декабря 1881 года сообщал, что собирается поехать с женой в Париж и перед отъездом посетить Перси. Вечером 3 декабря Ламсон появился в Уимблдоне, бледный, худой, изнуренный. Руководитель школы мистер Бэдбрук проводил его к Перси и присутствовал при их свидании. Бэдбрук угостил Ламсона хересом. Ламсон попросил дать ему к хересу сахар и вытащил из сумки уже нарезанный пирог, протянув по куску пирога Перси и Бэдбруку и взяв себе третий. Остальные куски пирога он положил на стол. Во время еды Ламсон, рассказывая о своей последней поездке в Америку, достал из кармана несколько капсул, которые назвал "американским открытием для облегчения приема лекарств", и, протянув одну из капсул Бэдбруку, сказал, что привез их исключительно для него на случай, если ученикам придется глотать горькие лекарства.

Затем Ламсон открыл одну из капсул, насыпал в нее сахар, снова закрыл и, смеясь, протянул ее Перси с предложением показать Бэдбруку, как легко проглотить такую капсулу. Перси с удовольствием выполнил желание Ламсона. Сразу вслед за этим Ламсон стал прощаться, сказав, что не хотел бы опоздать на следующий поезд, идущий в Лондон.

Не прошло и десяти минут после ухода Ламсона, как Перси буквально свалился. Его рвало, ему казалось, что его душат. Периодами он находился в таком возбужденном состоянии, что несколько учеников едва удерживали больного в постели. Врачи Берри и Литтл ничего не могли поделать. В 9.30 боли усилились. Мальчика бил озноб, появилось ощущение, что с него сдирают кожу. Страдания ребенка были так ужасны, что доктор Литтл несколько раз вводил ему морфий. В 11.20 после неописуемых мучений Перси скончался.

Вскрытие, осуществленное врачами Бондом, Берри и Литтлом, кроме малозаметного кровоизлияния в легкое, не обнаружило никакой аномалии, которая могла бы объяснить кончину Перси. Доктор Бонд пришел в конце концов к выводу: отравление растительным алкалоидом. Подозрение пало на Ламсона. Слишком быстро после его ухода заболел Перси. Подозрительными были манипуляции Ламсона с лекарственной капсулой.

4 декабря в школу прибыл инспектор полиции Фуллер, он обследовал комнату пострадавшего и взял с собой остатки пирога, хереса и сахара. Инспектор Скотланд-ярда Бутчер стал разыскивать Ламсона. Но тот уехал во Францию. Это усилило подозрение, а подозрение перешло почти в уверенность, когда после первых сообщений прессы в полицию явился продавец одной аптеки, который заявил, что 24 ноября продал Ламсону 2 грана атропина. Инспектор Бутчер сообщил об этом шеф-суперинтенденту Уильямсону. В Париж тотчас был направлен сержант Мозер для задержания Ламсона. Но прежде чем Мозер добрался до Парижа, в Лондон вернулся Ламсон и неожиданно, к удивлению Бутчера, появился в Скотланд-ярде. Ламсон заявил, что потрясен ужасной смертью шурина, потрясен, что его подозревают, но он абсолютно невиновен. Он, мол, только для того и вернулся, чтобы доказать свою невиновность. Было заметно, что Ламсон принял морфий и был в возбужденном состоянии. Арестовав его, инспектор Бутчер обнаружил у него книгу с описанием действия растительных ядов.

В те дни в Лондоне токсикологические исследования назначал (как, впрочем, и все судебно-медицинские экспертизы) министр внутренних дел по просьбе прокуратуры. Речь шла почти всегда об отдельных поручениях судебным медикам или профессорам химии, занимавшимся ядами. На этот раз экспертизу поручили доктору Томасу Стивенсону и доктору Дюпрэ. Томас Стивенсон в 1878 году сменил профессора Альфреда Тэйлора в госпитале Гайя. Стивенсон, сын фермера, не стремился к новому и был скорее сверхконсервативным человеком. Но он доказал свое добросовестное отношение к делу уже во многих процессах об отравлении и в последние десятилетия участвовал в разрешении сложных вопросов, используя свою устаревшую лабораторию.

8 декабря Стивенсон и Дюпрэ получили для исследований остатки хереса, пирога, сахара, запечатанные банки с желудком, содержимым желудка, печенью, селезенкой, почками и мочевым пузырем пострадавшего. Доктор Стивенсон способом Стаса получил экстракты, которые дали сильные осадки при проверке их общеалкалоидными реактивами. Специальные реактивы на морфии показали незначительные следы этого яда. Это были следы инъекции доктора Литтла, которые никак не объясняли смерть Перси. Стивенсон продолжал искать. Не удалось обнаружить и следа атропина, приобретенного Ламсоном в аптеке. Но Стивенсон за время своей работы развил у себя исключительную (и опасную) способность различать яды на язык. Он "попробовал" приблизительно пятьдесят растительных ядов и настолько хорошо знал вкус отдельных алкалоидов, что часто устанавливал их наличие до цветной реакции. Это соответствовало его склонности к устаревшим методам прошлых лет, когда еще не было никаких цветных реакций. В деле Ламсона эта склонность пошла ему на пользу. Когда он на языке почувствовал аконитин, то еще не знал, что служащий фирмы "Аллен Ганбури" уточнил свои показания. При проверке книг выяснилось, что Ламсону был продан 24 ноября не атропин, а аконитин.

Стивенсон перепробовал все алкалоидные реактивы, но безрезультатно. Тогда для определения аконитина, для которого в 1881 году не было реактива (и никогда не будет), Стивенсон последовал примеру Тардьё, сделав опыт на животных. Он ввел белым мышам чистый аконитин, используемый некоторыми врачами для обезболивающих втираний при невралгии, и также часть экстрактов из трупа, содержащих алкалоиды. Мыши сдохли через 30 минут при похожих симптомах. При этом наблюдалось чрезмерное возбуждение животных. К этому времени Стивенсон узнал о новых показаниях служащего аптеки. Так как в продаже бывали разные виды аконитина, он предпринял новые опыты, используя теперь подлинную тинктуру фирмы "Аллен Ганбури". Теперь действие экстрактов и чистого аконитина оказалось совершенно идентичным при опытах с различными животными. И, наконец, Стивенсон сделал опыт, показавший, как легко можно было несколько миллиграммов аконитина, достаточных для убийства, поместить в капсулу и потом на глазах у всех досыпать в нее сахар, чтобы не чувствовался привкус яда. О результатах своих исследований Стивенсон и Дюпрэ доложили на четвертый день процесса над Ламсоном.

Наплыв публики в тот день, казалось, сорвет двери здания суда. Все жаждали узнать, что предпримет Монтегю Уильямс, защитник Ламсона, в перекрестном допросе, чтобы развеять все сильнее сгущающиеся над его подзащитным тучи обвинения, последней каплей которых были результаты анализов Стивенсона.

Защитник обвиняемого Уильямс не разочаровал зрителей, хотя они и не сразу поняли, куда он клонит. После длительного допроса Стивенсона защитник спросил: Стивенсон твердо уверен, что нашел в теле Перси Джона ядовитый растительный алкалоид и что Перси умер от отравления аконитином? Стивенсон подтвердил. Уильямс продолжал: Стивенсону, конечно, известны новые научные положения. Наверняка ему известны также открытия, которые недавно были опубликованы итальянскими токсикологами. Они вызвали такую сенсацию, что ни один токсиколог не мог пройти мимо них, и Стивенсон, несомненно, тоже. Но очевидно, Стивенсон не обратил внимания на публикации? Разве ему не известно, что доказали упомянутые токсикологи? А то, что в трупах, которые никогда не соприкасались с растительными алкалоидами, под действием разложения развиваются щелочные субстанции, то есть алкалоиды, которые так же, как и растительные алкалоиды, реагируют на реактивы. Разве Стивенсону не известны факты, вскрытые недавно в Италии, когда токсикологи нерастительные алкалоиды принимали за растительные, из-за чего выносились обвинительные приговоры, а на самом деле никто не совершал убийства?

С каждым словом становилось все яснее, куда клонит Уильямс. В его руках было новое и неожиданное оружие. Видя, как угрожающе растет обвинительный материал против Ламсона, Уильямс решил во что бы то ни стало вызвать сомнения в достоверности результатов токсикологического исследования. С этой целью он обратился за советом к профессору Тилди, лондонскому токсикологу, правда не такому знаменитому, как Стивенсон. Тилди, к которому часто обращались адвокаты, специально следил за развитием научной мысли и публикациями, за которыми привыкшие к успеху крупные ученые не всегда тщательно следили. Он знал, что Стивенсон не интересовался подробно новым феноменом трупных алкалоидов и при неожиданной атаке проявит неуверенность, вызвав тем самым сомнения присяжных. И вообще он был убежден, что новый феномен свидетельствует о ненадежности прежних методов обнаружения растительных ядов. Обо всем этом Тилди подробно проинформировал Уильямса.

Еще в 1865 году химик Маркар выделял из трупов людей, умерших естественной смертью, щелочные экстракты, которые были очень родственны растительному алкалоиду кониину, яду цикуты. Вещества пахли мышиной мочой. Под действием фосфорномолибденовой кислоты они давали осадок, образуя кристаллы, похожие своим желтоватым цветом на кристаллы, которые образуются при наличии кониина. С тех пор различные химики занимались этим феноменом и назвали его трупным алкалоидом.

Решающий толчок исследованию этих алкалоидов дал Франческо Сельми, вначале работавший аптекарем и ставший впоследствии профессором фармакологической химии при университете в Болонье. В 1878 году он опубликовал работу "О растительных и трупных алкалоидах и их значении в токсикологии", которая касалась всестороннего исследования только в этой области.

В книге Сельми описывает два итальянских дела об отравлении, где новые алкалоиды совершенно сбили с толку экспертов. Первое дело касалось неожиданной смерти генерала Гиббонэ в Южной Италии, Химики, которым была поручена экспертиза на яд, заявили, что обнаружили дельфинин, ядовитый алкалоид шпорника. В убийстве генерала заподозрили его слугу. Только отсутствие мотива преступления заставило суд поручить проведение повторной химической экспертизы Сельми. Сельми получил из трупа генерала экстракты, которые действительно реагировали, как дельфинин. Но когда он ввел лягушкам чистый дельфинин и полученный им экстракт, то получил абсолютно разные результаты. Хотя экстракт и вызвал остановку сердца, но не в той фазе сердечной деятельности, как при дельфинине. Это побудило Сельми повторить все пробы сначала, перепроверить и искать новые, типичные для дельфинина реакции, чтобы испробовать их на экстракте из трупа. Он обнаружил, что дельфинин реагирует на некоторые химикалии, образуя определенный осадок. Когда же он испытал те же реагенты на экстракте из трупа, то ничего подобного не произошло. Сельми пришел к выводу, что в трупе образовались животные алкалоиды, и генерал Гиббонэ наверняка не был отравлен дельфинином. Этот алкалоид может при проверке привести к катастрофическим ошибкам, так как похож на дельфинин.

Еще значительнее было другое уголовное дело, где речь шла о смерти вдовы по имени Сонцогно из Кремоны. Здесь тоже предполагали отравление. Прокуратура поручила химикам в Кремоне обследовать труп через двенадцать дней после смерти. Химики утверждали, что обнаружили морфий. Но так как и на этот раз не было улик, то назначили повторную экспертизу, поручив ее химикам из Милана и Бресции, которые установили, что, безусловно, имеется алкалоид, но наверняка не морфий. Окончательное заключение сделал Сельми. Сначала он тоже столкнулся с фактом, что экстракты из органов умершей действительно давали цветовые реакции, свойственные морфию. Однако когда Сельми применил тест Пелагри, то получил отрицательный результат. Ни следа морфия. Эксперимент на лягушках тоже убедительно показал, что в "отравленной" нет ни капли морфия, а ошибку породил снова животный алкалоид. Позднее Сельми выяснил, что самым подходящим для определения морфия является тест Пелагри.

Так или иначе, Сельми благодаря тщательности своей работы вскрыл ошибки. Но в каждом токсикологическом исследовании на растительные алкалоиды таилась опасность подобных заблуждений. Под впечатлением работ Сельми итальянское министерство юстиции создало в 1880 году специальную комиссию и поручило ей научно исследовать проблему трупных алкалоидов и устранить возникающие недоразумения. Тем временем эти недоразумения оказали свое влияние на европейских токсикологов и вызвали панику.

Именно это обстоятельство позволило адвокату Монтегю Уильямсу 11 мая 1882 года бросить в лицо Стивенсону перед судом Олд-Бейли свой вопрос. В результате непродолжительного допроса выяснилось, что Стивенсон если вообще что-нибудь знал о работах на континенте по вопросу о животных алкалоидах, то в высшей степени поверхностно. Весьма неуверенно он подтвердил, что некоторые европейские токсикологи утверждают, будто трупные алкалоиды дают одинаковые с растительными алкалоидами реакции. Сельми ему незнаком. Итальянского языка он не знает, и в результате Стивенсон вынужден был признать, что не может назвать утверждения европейских токсикологов об обманчивом сходстве трупных и растительных алкалоидов ложными. Он признал также, что не может заявить, будто нет такого трупного алкалоида, вкус которого напоминал бы вкус аконитина. Стивенсону пришлось повторить заключение. На протяжении всей своей работы он исследовал много трупов и ни разу не столкнулся с ядовитым трупным алкалоидом. В конце он заявил, что не собирается оспаривать результаты работ в Европе.

Монтегю Уильямс мог быть доволен результатами 11 мая. Ему удалось внести в зал суда Олд-Бейли возникшую в мире токсикологии неуверенность и дать своему клиенту, дело которого казалось проигранным, хоть небольшой шанс на спасение. Это и было причиной того напряженного внимания, с каким ожидалась его защитная речь по делу Ламсона 13 мая.

Уильямс говорил почти два дня, 13 и 14 мая. Но помимо токсикологической экспертизы, было достаточно улик причастности Ламсона к смерти Перси.

14 мая после сорокапятиминутного совещания суд сообщил свое решение. Он признал Ламсона виновным и приговорил его к смерти. Суд поступил правильно, что подтвердило также признание Ламсона за четыре дня до его казни.

Значение дела Ламсона для истории токсикологии заключается в том, что благодаря сенсационному процессу стали видны те сомнения и неуверенность, которые угрожали токсикологии и ее достижениям. Спустя десять лет после процесса над Ламсоном одно из уголовных дел в Америке еще раз ярко продемонстрирует все эти сомнения, но в то же время даст толчок усилиям, которые положат конец неуверенности.
1   ...   46   47   48   49   50   51   52   53   ...   65


написать администратору сайта