Общее язкознание - Серебренников Б.А. и др.. Формы существования, функции, история языка издательство "наука"

• Название: Формы существования, функции, история языка издательство "наука"
• Анкор: Общее язкознание - Серебренников Б.А. и др..doc
• Дата: 29.05.2018
• Размер: 1.82 Mb.
• Имя файла: Общее язкознание - Серебренников Б.А. и др..doc
• Тип: Документы; #19773
• Категория: Языки. Языкознание
• страница: 44 из 77

ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ

Язык может входить в интеллектуальный акт, акт деятельно­сти, на разных его этапах, в разных фазах. Во-первых, речевым может быть планирование действий, причем сами планируемые действия могут быть и речевыми и неречевыми. В этих двух слу­чаях характер планирования совершенно различен. В первом случае это программирование речевого высказывания без пред­варительного формулирования плана средствами языка; во втором — это именно формулирование плана действий в речевой фор­ме. Эти две функции речи в планировании деятельности нельзя смешивать, как это иногда делается⁷: по-видимому, в таком сме­шении играет значительную роль то, что и то, и другое планиро­вание нередко называется одинаково «внутренней речью».

Во-вторых, речевыми могут быть сами действия. При этом соотношение речевых и неречевых действий в интеллектуальном акте может быть очень различным. Это различие может быть опять-таки двояким: во-первых, указанное соотношение может меняться за счет изменения длины речевого высказывания при тождестве остальных компонентов акта деятельности; во-вторых, за счет удельного веса речевых действий в акте деятельности в целом, т. е. в результате изменения структуры этого акта.

В-третьих, речевым может быть сопоставление полученного результата с намеченной целью. Это происходит в тех случаях, когда акт деятельности достаточно сложен, обычно — когда интел­лектуальный акт носит целиком или почти целиком теорети­ческий характер (как это нередко бывает в деятельности, например, ученого).

Наиболее типичной функцией речи в деятельности является первая функция — использование речи в планировании дейст­вий, в особенности неречевых. Существуют специальные мето­дики, позволяющие изучать эту функцию речи даже в тех (наи­более частых) случаях, когда речь является внутренней. Наиболее<335> известна методика электрофизиологического исследования скры­той артикуляции, разработанная и применяемая московским психологом А. Н. Соколовым (см. в особенности [74; 75; 77]). Ему удалось показать, что наиболее сильная электрофизиологи­ческая активность органов артикуляции связана «с вербальным фиксированием заданий, логическими операциями с ними, удер­жанием промежуточных результатов этих операций и формули­ровкой ответа «в уме». Все эти факты особенно отчетливо высту­пают при выполнении трудных, т. е. нестереотипных и многоком­понентных заданий, как, например, при решении арифметиче­ских примеров и задач в несколько действий, чтении и переводе иностранных текстов лицами, слабо владеющими данным язы­ком, при перефразировке текстов (изложении их «своими словами»), запоминании и припоминании словесного материала, письменном изложении мыслей и т. п. — то-есть в тех случаях, когда выполняемая умственная деятельность связана с необхо­димостью развернутого речевого анализа и синтеза...» [74, 178]. Напротив, редукция мускульных напряжений речевого аппарата возникает «в результате: 1) обобщения умственных действий и образования на этой основе речевых и мыслительных стереоти­пов, характерных для «свернутых умозаключений», 2) замеще­ния речедвигательных компонентов другими компонентами ре­чи (слуховыми — при слушании речи и зрительными — при чте­нии), 3) появления наглядных компонентов мышления...» [74, 178].

Существуют и другие исследования, показывающие, как часто во внутренней речи собственно речевые компоненты под­меняются слуховыми, зрительными и т. д. Н. И. Жинкин осущест­вил, пользуясь весьма простой методикой (испытуемые в процес­се решения задачи должны были постукивать рукой по столу в заданном ритме), очень интересный эксперимент. Оказалось, что в большинстве случаев (примерно тогда же, когда происхо­дит редукция мускульных напряжений) постукивание не мешает внутренней речи, т. е. внутренняя речь переходит на другой код, по своей природе субъективный — код образов и схем [20; 22]. Специально природе этих вторичных образов (образов-мыслей), возникающих как следствие уже произведенного в речевой фор­ме анализа и синтеза признаков предмета или явления, посвяще­на работа М. С. Шехтера [89].

В упомянутых здесь работах Н. И. Жинкина по внутренней речи анализируется случай, пограничный между собственно внут­ренней речью и планированием речевого действия (внутренним программированием высказывания). Испытуемому даются гото­вые слова, и он должен из них составить осмысленное высказы­вание. Здесь общим с внутренней речью является то, что перед испытуемым стоит задача оперировать с уже готовыми речевыми элементами, а не «порождать» их самостоятельно. Однако есть и момент, общий с планированием речевого действия, а именно —<336> необходимость на определенном этапе решения задачи «догадаться о грамматической конструкции фразы» [90, 121], т. е. построить «в уме» модель фразы. В целом, однако, этот случай ближе к внут­ренней речи. Исследований же, посвященных планированию ре­чевых действий в чистом виде, практически не существует ввиду крайней методической сложности и отсутствия сколько-нибудь общепринятой модели такого планирования, которая могла бы быть взята за основу. Единственными работами, где эта проблема ставится, являются классическая книга Выготского «Мышление и речь» и недавно переведенная на русский язык книга Дж. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама [16; 53]. Авторы последней считают, что нормально существуют два «Пла­на» высказывания: «моторный План предложения» и иерархи­чески более высокий «грамматический План», т. е. «иерархия грам­матических правил образования и перестановки слов». Однако и у них нет четко разработанной модели этих «Планов». Тем не ме­нее самая идея предварительного программирования речевого выс­казывания в настоящее время признана большинством исследо­вателей.

Еще более неясным является вопрос о том, как осуществля­ется планирование внутренней речи. В том, что такое планиро­вание имеет место, нет оснований сомневаться; ведь внутренняя речь не что иное, как речевое высказывание, хотя и сильно ре­дуцированное и имеющее специфическую структуру. Но, насколь­ко нам известно, в научной литературе отсутствуют какие-либо указания на этот счет; по всей -видимости, внутренняя речь раз­вертывается стохастически, то-есть порождение ее не требует предварительного планирования, но каждое предыдущее звено вызывает появление последующего.

В этой связи возникает интересная проблема первичности «лексемного синтаксиса»[41, 198 и след.]. Дело в том, что в спон­танной мимической речи глухонемых, а также в автономной ре­чи детей, в речи нормальных детей в определенный период и т. д. существует единая модель построения высказывания, отмечен­ная еще Вундтом, S — (At) — О — (At) — V — (Part). Эта модель в известной мере отражается также и в построении обычной (зву­чащей) речи, обычно в тех языках, где морфемика играет отно­сительно незначительную роль. Не исключено, что эта модель и есть модель построения высказывания во внутренней речи, а переход от внутренней речи к внешней осуществляется за счет своеобразного морфосинтаксического алгоритма, формирующего­ся у ребенка вместе с усвоением им грамматической системы язы­ка. Впрочем, экспериментально изложенное здесь предположение не проверено.

Но надо сказать, что изложенная здесь гипотеза о внутренней речи как линейной структуре восходит к идеям Л. С. Выгот<337>ского, трактовавшего внутреннюю речь как сочетание смыслов⁸. А эти идеи встречают среди многих современных советских психоло­гов бурный, хотя и не всегда обоснованный протест. Так, например, киевский психолог А. Н. Раевский решительно заявляет, что «внутренняя речь — это речь, отличная от внешней речи не по своей природе, а лишь по некоторым внешним структурным признакам. Нужно совершенно отбросить попытки видеть в ней речь со своими особыми синтаксическими правилами, отличными от обычной речи, и в особенности видеть в ней процесс, в котором слово, как форма выражения мысли и форма ее осуществления, умирает и сохраняется только семантическая сторона слова (Выготский). Дело в том, что слово в речи не может существовать вне его речевой формы, вне его говорения» [67, 45—46]. Едва ли последняя из цитированных фраз способна опровергнуть концеп­цию Выготского, как не могут ее опровергнуть и демагогические ссылки на И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Во всяком случае, ни А. Н. Раевский, ни другие авторы, писавшие после Выготского о структуре внутренней речи (см. [66]), не смогли противопоста­вить его концепции никакой иной.

В одной из своих недавних статей Н. И. Жинкин выдвинул мысль о специфическом «языке внутренней речи», каковым явля­ется, по его мнению, предметно-изобразительный код, причем «язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем натуральным языкам. Формы натурального языка опреде­лены строгими правилами, вследствие чего соотносящиеся эле­менты конкретны, т. е. наличие одних элементов предполагает появление других, — в этом и заключена избыточность. Во внут­ренней же речи связи предметны, т. е. содержательны, а не фор­мальны, и конвенциональное правило составляется ad hoc лишь на время, необходимое для данной мыслительной операции» [23, 36]. Таким образом, Н. И. Жинкин возвращается к основной идее Выготского.