Гранатовый браслет
 Скачать 355.23 Kb.
|
|
V Против ожидания, вечер был так тихи тепел, что свечи на террасе ив столовой горели неподвижными огнями. За обедом всех потешал князь Василий Львович. У него была необыкновенная и очень своеобразная способность рассказывать. Он брал в основу рассказа истинный эпизод, где главным действующим лицом являлся кто-нибудь из присутствующих или общих знакомых, но так сгущал краски и при этом говорил с таким серьезным лицом и таким деловым тоном, что слушатели надрывались от смеха. Сегодня он рассказывало неудавшейся женитьбе Николая Николаевича на одной богатой и красивой даме. В основе было только то, что муж дамы не хотел давать ей развода. Ноу князя правда чудесно переплелась с вымыслом. Серьезного, всегда несколько чопорного Николая он заставил ночью бежать по улице в одних чулках, с башмаками подмышкой. Где-то на углу молодого человека задержал городовой, и только после длинного и бурного объяснения Николаю удалось доказать, что он товарищ прокурора, а не ночной грабитель. Свадьба, по словам рассказчика, чуть-чуть было не состоялась, нов самую критическую минуту отчаянная банда лжесвидетелей, участвовавших в деле, вдруг забастовала, требуя прибавки к заработной плате. Николай из скупости (они в самом деле был скуповата также будучи принципиальным противником стачек и забастовок, наотрез отказался платить лишнее, ссылаясь на определенную статью закона, подтвержденную мнением кассационного департамента. Тогда рассерженные лжесвидетели на известный вопрос Не знает ли кто-нибудь из присутствующих поводов, препятствующих совершению брака — хором ответили Да, знаем. Все показанное нами на суде под присягой — сплошная ложь, к которой нас принудил угрозами и насилием господин прокурор. А про мужа этой дамы мы, как осведомленные лица, можем сказать только, что это самый почтенный человек на свете, целомудренный, как Иосиф, и ангельской доброты. Напав на нить брачных историй, князь Василий не пощадили Густава Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он на другой день после свадьбы явился требовать при помощи полиции выселения новобрачной из родительского дома, как не имеющую отдельного паспорта, и водворения ее на место проживания законного мужа. Верного в этом анекдоте было только то, что впервые дни замужней жизни Анна должна была безотлучно находиться около захворавшей матери, так как Вера спешно уехала к себе на юга бедный Густав Иванович предавался унынию и отчаянию. Все смеялись. Улыбалась и Анна своими прищуренными глазами. Густав Иванович хохотал громко и восторженно, и его худое, гладко обтянутое блестящей кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе прескверные зубы. Он до сих пор обожал Анну, как ив первый день супружества, всегда старался сесть около нее, незаметно притронуться к ней и ухаживал за нею так влюбленно и самодовольно, что часто становилось за него и жалко и неловко. Перед тем как вставать из-за стола, Вера Николаевна машинально пересчитала гостей. Оказалось — тринадцать. Она была суеверна и подумала про себя Вот это нехорошо Как мне раньше не пришло в голову посчитать И Вася виноват — ничего не сказал по телефону. Когда у Шеиных или у Фриессе собирались близкие знакомые, то после обеда обыкновенно играли в покер, так как обе сестры до смешного любили азартные игры. В обоих домах даже выработались на этот счет свои правила всем играющим раздавались поровну костяные жетончики определенной цены, и игра длилась до тех пор, пока все костяшки не переходили в одни руки, — тогда играна этот вечер прекращалась, как бы партнеры ни настаивали на продолжении. Брать из кассы во второй раз жетоны строго запрещалось. Такие суровые законы были выведены из практики, для обуздания княгини Веры и Анны Николаевны, которые в азарте не знали никакого удержу. Общий проигрыш редко достигал ста — двухсот рублей. Сели за покер и на этот раз. Вера, не принимавшая участия в игре, хотела выйти на террасу, где накрывали к чаю, но вдруг ее с несколько таинственным видом вызвала из гостиной горничная. — Что такое, Даша — с неудовольствием спросила княгиня Вера, проходя в свой маленький кабинет, рядом со спальней. — Что у вас за глупый вид И что такое вы вертите в руках Даша положила на стол небольшой квадратный предмет, завернутый аккуратно в белую бумагу и тщательно перевязанный розовой ленточкой. — Я, ей-богу, не виновата, ваше сиятельство, — залепетала она, вспыхнув румянцем от обиды. — Он пришел и сказал. — Кто такой — он — Красная шапка, ваше сиятельство. посыльный. — И что же — Пришел на кухню и положил вот это на стол. Передайте, говорит, вашей барыне. Но только, говорит, в ихние собственные руки. Я спрашиваю от кого А он говорит Здесь все обозначено. И с теми словами убежал. — Подите догоните его. — Никак не догонишь, ваше сиятельство. Он приходил в середине обедая только вас не решалась обеспокоить, ваше сиятельство. Полчаса времени будет. — Ну хорошо, идите. Она разрезала ножницами ленту и бросила в корзину вместе с бумагой, на которой был написан ее адрес. Под бумагой оказался небольшой ювелирный футляр красного плюша, видимо только что из магазина. Вера подняла крышечку, подбитую бледно-голубым шелком, и увидела втиснутый в черный бархат овальный золотой браслета внутри его бережно сложенную красивым восьмиугольником записку. Она быстро развернула бумажку. Почерк показался ей знакомым, но, как настоящая женщина, она сейчас же отложила записку в сторону, чтобы посмотреть на браслет. Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, тов них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни. Точно кровь — подумала с неожиданной тревогой Вера. Потом она вспомнила о письме и развернула его. Она прочитала следующие строки, написанные мелко, великолепно-каллиграфическим почерком Ваше Сиятельство, Глубокоуважаемая Княгиня Вера Николаевна Почтительно поздравляя Вас с светлыми радостным днем Вашего Ангела, я осмеливаюсь препроводить Вам мое скромное верноподданническое подношение. Ах, это — тот — с неудовольствием подумала Вера. Но, однако, дочитала письмо. Я бы никогда не позволил себе преподнести Вам что-либо, выбранное мною лично для этого у меня нет ни права, ни тонкого вкуса и — признаюсь — ни денег. Впрочем, полагаю, что и на всем свете не найдется сокровища, достойного украсить Вас. Но этот браслет принадлежал еще моей прабабке, а последняя, повремени, его носила моя покойная матушка. Посередине, между большими камнями, Вы увидите один зеленый. Это весьма редкий сорт граната — зеленый гранат. По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинами отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти. Все камни с точностью перенесены сюда со старого серебряного браслета, и Вы можете быть уверены, что до Вас никто еще этого браслета не надевал. Вы можете сейчас же выбросить эту смешную игрушку или подарить ее кому-нибудь, ноя буду счастлив и тем, что к ней прикасались Ваши руки. Умоляю Вас не гневаться на меня. Я краснею при воспоминании о моей дерзости семь лет тому назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать глупые и дикие письма и даже ожидать ответа на них. Теперь во мне осталось только благоговение, вечное преклонение и рабская преданность. Я умею теперь только желать ежеминутно Вам счастья и радоваться, если Вы счастливы. Я мысленно кланяюсь до Земли мебели, на которой Высидите, паркету, по которому Выходите, деревьям, которые Вы мимоходом трогаете, прислуге, с которой Выговорите. У меня нет даже зависти ник людям, ник вещам. Еще раз прошу прощения, что обеспокоил Вас длинным, ненужным письмом. Ваш до смерти и после смерти покорный слуга. ГС. Ж Показать Васе или не показать И если показать — то когда Сейчас или после гостей Нет, уж лучше после — теперь не только этот несчастный будет смешон, но и я вместе с ним. Так раздумывала княгиня Вера и не могла отвести глаз от пяти алых кровавых огней, дрожавших внутри пяти гранатов. VI Полковника Понамарева едва удалось заставить сесть играть в покер. Он говорил, что не знает этой игры, что вообще не признает азарта даже в шутку, что любит и сравнительно хорошо играет только в винт. Однако он не устоял перед просьбами ив конце концов согласился. Сначала его приходилось учить и поправлять, но он довольно быстро освоился с правилами покера, и вот не прошло и получаса, как все фишки очутились передним Так нельзя — сказала с комической обидчивостью Анна. — Хоть бы немного дали поволноваться. Трое из гостей — Спешников, полковники вице-губернатор, туповатый, приличный и скучный немец, были такого рода люди, что Вера положительно не знала, каких занимать и что сними делать. Она составила для них винт, пригласив четвертым Густава Ивановича. Анна издали, в виде благодарности, прикрыла глаза веками, и сестра сразу поняла ее. Все знали, что если не усадить Густава Ивановича за карты, то он целый вечер будет ходить около жены, как пришитый, скаля свои гнилые зубы на лице черепа и портя жене настроение духа. Теперь вечер потек ровно, без принуждения, оживленно. Васючок пел вполголоса, под аккомпанемент Женни Рейтер, итальянские народные канцонетты и рубинштейновские восточные песни. Голосок у него был маленький, но приятного тембра, послушный и верный. Женни Рейтер, очень требовательная музыкантша, всегда охотно ему аккомпанировала. Впрочем, говорили, что Васючок за нею ухаживает. В углу на кушетке Анна отчаянно кокетничала с гусаром. Вера подошла и с улыбкой прислушалась. — Нет, нет, вы, пожалуйста, не смейтесь, — весело говорила Анна, щуря на офицера свои милые, задорные татарские глаза. — Вы, конечно, считаете за труд лететь сломя голову впереди эскадрона и брать барьеры на скачках. Но посмотрите только на наш труд. Вот теперь мы только что покончили с лотереей-аллегри. Выдумаете, это было легко Фи Толпа, накурено, какие-то дворники, извозчики, я не знаю, каких там зовут. И все пристают с жалобами, с какими-то обидами. И целый, целый день на ногах. А впереди еще предстоит концерт в пользу недостаточных интеллигентных труженица там еще белый бал. — На котором, смею надеяться, вы не откажете мне в мазурке — вставил Бахтинский и, слегка наклонившись, щелкнул под креслом шпорами. — Благодарю. Но самое, самое мое больное место — это наш приют. Понимаете, приют для порочных детей. — О, вполне понимаю. Это, должно быть, что-нибудь очень смешное — Перестаньте, как вам не совестно смеяться над такими вещами. Новы понимаете, в чем наше несчастие? Мы хотим приютить этих несчастных детей с душами, полными наследственных пороков и дурных примеров, хотим обогреть их, обласкать. — Гм. — поднять их нравственность, пробудить в их душах сознание долга. Вы меня понимаете И вот к нам ежедневно приводят детей сотнями, тысячами, но между ними — ни одного порочного Если спросишь родителей, непорочное ли дитя, — так можете представить — они даже оскорбляются И вот приют открыт, освящен, все готово — и ни одного воспитанника, ни одной воспитанницы Хоть премию предлагай за каждого доставленного порочного ребенка. — Анна Николаевна, — серьезно и вкрадчиво перебил ее гусар. — Зачем премию Возьмите меня бесплатно. Честное слово, более порочного ребенка вы нигде не отыщете. — Перестаньте С вами нельзя говорить серьезно, — расхохоталась она, откидываясь на спинку кушетки и блестя глазами. Князь Василий Львович, сидя за большим круглым столом, показывал своей сестре, Аносову и шурину домашний юмористический альбом с собственноручными рисунками. Все четверо смеялись от души, и это понемногу перетянуло сюда гостей, незанятых картами. Альбом служил как бы дополнением, иллюстрацией к сатирическим рассказам князя Василия. Со своим непоколебимым спокойствием он показывал, например Историю любовных похождений храброго генерала Аносова в Турции, Болгарии и других странах Приключение петиметра князя Николя Булат-Тугановского в Монте-Карло» итак далее. — Сейчас увидите, господа, краткое жизнеописание нашей возлюбленной сестры Людмилы Львовны, — говорил он, бросая быстрый смешливый взгляд на сестру. — Часть первая — детство. Ребенок рос, его назвали Лима. На листке альбома красовалась умышленно по-детски нарисованная фигура девочки, с лицом в профиль, нос двумя глазами, с ломаными черточками, торчащими вместо ног из- под юбки, с растопыренными пальцами разведенных рук. — Никогда меня никто не называл Лимой, — засмеялась Людмила Львовна. — Часть вторая. Первая любовь. Кавалерийский юнкер подносит девице Лиме на коленях стихотворение собственного изделия. Там есть поистине жемчужной красоты строки Твоя прекрасная нога — Явленье страсти неземной Вот и подлинное изображение ноги. А здесь юнкер склоняет невинную Лиму к побегу из родительского дома. Здесь самое бегство. А это вот — критическое положение разгневанный отец догоняет беглецов. Юнкер малодушно сваливает всю беду на кроткую Лиму. Ты там все пудрилась, час лишний провороня, И вот за нами вслед ужасная погоня. Как хочешь с ней разделывайся ты, А я бегу в кусты. После истории девицы Лимы следовала новая повесть Княгиня Вера и влюбленный телеграфист. — Эта трогательная поэма только лишь иллюстрирована пером и цветными карандашами, — объяснял серьезно Василий Львович. — Текст еще изготовляется. — Это что-то новое, — заметил Аносов, — я еще этого не видал. — Самый последний выпуск. Свежая новость книжного рынка. Вера тихо дотронулась до его плеча. — Лучше ненужно сказала она. Но Василий Львович или не расслышал ее словили не придал им настоящего значения. — Начало относится к временам доисторическим. В один прекрасный майский день одна девица, по имени Вера, получает по почте письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот письмо, а вот и голуби. Письмо содержит в себе пылкое признание в любви, написанное вопреки всем правилам орфографии. Начинается оно так Прекрасная Блондина, ты, которая. бурное море пламени, клокочущее в моей груди. Твой взгляд, как ядовитый змей, впился в мою истерзанную душу итак далее. В конце скромная подпись Породу оружия я бедный телеграфист, но чувства мои достойны милорда Георга. Не смею открывать моей полной фамилии — она слишком неприлична. Подписываюсь только начальными буквами П. П. Ж. Прошу отвечать мне в почтамт, пост рестантé» 2 . Здесь, вы, господа, можете видеть и портрет самого телеграфиста, очень удачно исполненный цветными карандашами. Сердце Веры пронзено (вот сердце, вот стрела. Но, как благонравная и воспитанная девица, она показывает письмо почтенным родителям, а также своему другу детства и жениху, красивому молодому человеку Васе Шеину. Вот и иллюстрация. Конечно, со временем здесь будут стихотворные объяснения к рисункам. Вася Шеин, рыдая, возвращает Вере обручальное кольцо. Яне смею мешать твоему счастию, — говорит он, — но, умоляю, не делай сразу решительного шага. Подумай, поразмысли, проверь и себя и его. Дитя, тыне знаешь жизни и летишь, как мотылек на блестящий огонь. А я, — увы — я знаю хладный и лицемерный свет. Знай, что телеграфисты увлекательны, но коварны. Для них доставляет неизъяснимое наслаждение обмануть своей гордой красотой и фальшивыми чувствами неопытную жертву и жестоко насмеяться над ней. Проходит полгода. В вихре жизненного вальса Вера позабывает своего поклонника и выходит замуж за красивого молодого Васю, но телеграфист не забывает ее. Вот он переодевается трубочистом и, вымазавшись сажей, проникает в будуар княгини Веры. Следы пяти пальцев и двух губ остались, как видите, повсюду на коврах, на подушках, на обоях и даже на паркете. Вот он в одежде деревенской бабы поступает на нашу кухню простой судомойкой. Однако излишняя благосклонность повара Луки заставляет его обратиться в бегство. Вот он в сумасшедшем доме. А вот постригся в монахи. Но каждый день неуклонно посылает он Вере страстные письма. И там, где падают на бумагу его слезы, там чернила расплываются кляксами. Наконец он умирает, но перед смертью завещает передать Вере две телеграфные пуговицы и флакон от духов — наполненный его слезами. — Господа, кто хочет чаю — спросила Вера Николаевна. VII Долгий осенний закат догорел. Погасла последняя багровая, узенькая, как щель, полоска, рдевшая на самом краю горизонта, между сизой тучей и землей. Уже не стало видно ни земли, ни деревьев, ни неба. Только над головой большие звезды дрожали своими ресницами среди черной ночи, да голубой луч от маяка подымался прямо вверх тонким столбом и точно расплескивался там о небесный купол жидким, туманным, светлым кругом. Ночные бабочки бились о стеклянные колпаки свечей. Звездчатые цветы белого табака в палисаднике запахли острее из темноты и прохлады. Спешников, вице-губернатор и полковник Понамарев давно уже уехали, обещав прислать лошадей обратно со станции трамвая за комендантом. Оставшиеся гости сидели на террасе. Генерала Аносова, несмотря на его протесты, сестры заставили надеть пальто и укутали его ноги теплым пледом. Передним стояла бутылка его любимого красного вина Pommard, рядом с ним по обеим сторонам сидели Вера и Анна. Они заботливо ухаживали за генералом, наполняли тяжелым, густым вином его тонкий стакан, придвигали ему спички, нарезали сыри так далее. Старый комендант жмурился от блаженства. — Да-с... Осень, осень, осень, — говорил старик, глядя на огонь свечи и задумчиво покачивал головой. — Осень. Вот и мне уж пора собираться. Ах, жаль-то как Только что настали красные денечки. Тут бы жить да жить на берегу моря, в тишине, спокойненько... — И пожили бы у нас, дедушка, — сказала Вера. — Нельзя, милая, нельзя. Служба. Отпуск кончился. А что говорить, хорошо бы было Ты посмотри только, как розы-то пахнут. Отсюда слышу. А летом в жары ни один цветок не пахнул, только белая акация. да и та конфетами. Вера вынула из вазочки две маленьких розы, розовую и карминную, и вдела их в петлицу генеральского пальто. — Спасибо, Верочка. — Аносов нагнул голову к борту шинели, понюхал цветы и вдруг улыбнулся славной старческой улыбкой. — Пришли мы, помню я, в Букарест и разместились по квартирам. Вот как-то иду я по улице. Вдруг повеял на меня сильный розовый запах, я остановился и увидал, что между двух солдат стоит прекрасный хрустальный флакон с розовым маслом. Они смазали уже им сапоги и также ружейные замки. Что это у вас такое — спрашиваю. «Какое-то масло, ваше высокоблагородие, клали его в кашу, да не годится, таки дерет рота пахнет оно хорошо. Я дал им целковый, и они с удовольствием отдали мне его. Масла уже оставалось не более половины, но, судя по его дороговизне, было еще, по крайней мерена двадцать червонцев. Солдаты, будучи довольны, добавили Да вот еще, ваше высокоблагородие, какой-то турецкий горох, сколько его ни варили, а все не подается, проклятый. Это был кофе я сказал им Это только годится туркам, а солдатам нейдет. К счастию, опиуму они не наелись. Я видел в некоторых местах его лепешки, затоптанные в грязи. — Дедушка, скажите откровенно, — попросила Анна, — скажите, испытывали вы страх вовремя сражений Боялись — Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное дело — боялся. Тыне верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся и что свист пуль для него самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в руках. И видишь страх-то остается всегда один и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до смерти. — Расскажите, дедушка, — попросили в один голос сестры. Они до сих пор слушали рассказы Аносова стем же восторгом, как ив их раннем детстве. Анна даже невольно совсем по-детски расставила локти на столе и уложила подбородок на составленные пятки ладоней. Была какая-то уютная прелесть в его неторопливом и наивном повествовании. И самые обороты фраз, которыми он передавал свои военные воспоминания, принимали у него невольно странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он рассказывал по какому-то милому, древнему стереотипу. — Рассказ очень короткий, — отозвался Аносов. — Это было на Шипке, зимой, уже после того, как меня контузили в голову. Жили мы в землянке, вчетвером. Вот тут-то со мною и случилось страшное приключение. Однажды поутру, когда я встал с постели, представилось мне, что я не Якова Николай, и никак я не мог себя переуверить в том. Приметив, что у меня делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил голову, и рассудок мой воротился. — Воображаю, Яков Михайлович, сколько вы там побед одержали над женщинами, — сказала пианистка Женни Рейтер. — Вы, должно, быть, смолоду очень красивы были. — О, наш дедушка и теперь красавец — воскликнула Анна. — Красавцем не был, — спокойно улыбаясь, сказал Аносов. — Но и мной тоже не брезговали. Вот в этом же Букаресте был очень трогательный случай. Когда мы в него вступили, то жители встретили нас на городской площади с пушечною пальбою, отчего пострадало много окошек ноте, на которых поставлена была в стаканах вода, остались невредимы. А почему я это узнал А вот почему. Пришедши на отведенную мне квартируя увидел на окошке стоящую низенькую клеточку, на клеточке была большого размера хрустальная бутылка с прозрачною водой, в ней плавали золотые рыбки, и между ними сидела на примосточке канарейка. Канарейка вводе это меня удивило, но, осмотрев, увидел, что в бутылке дно широко и вдавлено глубоко в середину, так что канарейка свободно могла влетать туда и сидеть. После сего сознался сам себе, что я очень недогадлив. Вошел я в дом и вижу прехорошенькую болгарочку. Я предъявил ей квитанцию на постой и кстати уж спросил, почему у них целы стекла после канонады, иона мне объяснила, что это отводы. А также объяснила и про канарейку до чего я был несообразителен!.. И вот среди разговора взгляды наши встретились, между нами пробежала искра, подобная электрической, и я почувствовал, что влюбился сразу — пламенно и бесповоротно. Старик замолчали осторожно потянул губами черное вино. — Но ведь вы все-таки объяснились с ней потом — спросила пианистка. — Гм. конечно, объяснились. Но только без слов. Это произошло так. — Дедушка, надеюсь, вы не заставите нас краснеть — заметила Анна, лукаво смеясь. — Нет, нет, — роман был самый приличный. Видите ли всюду, где мы останавливались на постой, городские жители имели свои исключения и прибавления, нов Букаресте так коротко обходились снами жители, что когда однажды я стал играть на скрипке, то девушки тотчас нарядились и пришли танцевать, и такое обыкновение повелось на каждый день. Однажды, вовремя танцев, вечером, при освещении месяца, я вошел в сенцы, куда скрылась и моя болгарочка. Увидев меня, она стала притворяться, что перебирает сухие лепестки роз, которые, надо сказать, тамошние жители собирают целыми мешками. Ноя обнял ее, прижал к своему сердцу и несколько раз поцеловал. С тех пор каждый раз, когда являлась луна на небе со звездами, спешил як возлюбленной моей и все денные заботы на время забывал с нею. Когда же последовал наш поход из тех мест, мы дали друг другу клятву в вечной взаимной любви и простились навсегда. — И все — спросила разочарованно Людмила Львовна. — А чего же вам больше — возразил комендант. — Нет, Яков Михайлович, вы меня извините — это нелюбовь, а просто бивуачное приключение армейского офицера. — Не знаю, милая моя, ей-богу, не знаю — любовь это была или иное чувство. — Да нет. скажите. неужели в самом деле вы никогда не любили настоящей любовью Знаете, такой любовью, которая. ну, которая. словом. святой, чистой, вечной любовью. неземной. Неужели не любили — Право, не сумею вам ответить, — замялся старик, поднимаясь с кресла. — Должно быть, не любил. Сначала все было некогда молодость, кутежи, карты, война. Казалось, конца не будет жизни, юности и здоровью. А потом оглянулся — и вижу, что я уже развалина. Ну, а теперь, Верочка, не держи меня больше. Я распрощаюсь. Гусар, — обратился он к Бахтинскому, — ночь теплая, пойдемте-ка навстречу нашему экипажу. — И я пойду с вами, дедушка, — сказала Вера. — И я, — подхватила Анна. Перед тем как уходить, Вера подошла к мужу и сказала ему тихо — Поди посмотри. там у меня в столе, в ящичке, лежит красный футляра в нем письмо. Прочитай его. |