Программа формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе (20012005 гг.)
 Скачать 3.01 Mb.
|
|
Темы контрпереноса в психотерапии жертв Холокоста Основные темы и подтемы Частота встречаемости (N=61) Защита 54 Оцепенение 36 Отрицание 37 Избегание 40 Дистанцирование 30 «Цепляние» за профессиональную роль 40 Сведение к методу, теории 17 Вина 49 Выражаемая вина 42 Подразумеваемая вина 24 Гнев 47 Гнев на нацистов 29 Гнев, связанный с тем, что тебя воспринимают как нациста, и страх гнева выжившего 15 Гнев на выжившего и страх собственного гнева 26 Идентификация с агрессором и садизм 16 Гнев на коллег за то, что они избегают темы Холокоста 14 Гнев на выжившего как родителя 13 Гнев на ребенка выжившего за отношение к родителям 8 418 Служба психологической помощи вынужденным мигрантам Продолжение таблицы Столкновение с невообразимым 419 Стыд и связанные с ним эмоции Стыд - этический удар по человеческому нарциссизму Стыд - презрение к выжившим, которые видятся как «овцы, шедшие на заклание» Страх заражения Видение выжившего как аморального человека Жалость к выжившим Отвращение 45 32 22 2 10 10 9 Ужас 46 Горе и скорбь 44 Упоминание убийства 8 Упоминание смерти 5 Невозможность удерживать сильные эмоции 45 Жертва/освободитель Видение выжившего как бессильной жертвы Видение ребенка выжившего как бессильной жертвы Психотерапевт как освободитель/спаситель Освободитель подразумевается 43 27 9 27 17 Видение в выжившем героя 37 Привилегированный вуайеризм 23 Зависть к выжившему или к ребенку выжившего, имеющим «особый статус» 7 «Я-тоже»-реакция, например, «все мы выжившие» 16 Взгляд на Холокост как на уникальное явление 10 Чувство связи 15 Ощущение себя посторонним 7 Самопомощь психотерапевта 9 Конфликт в отношении поддержания профессионального авторитета 7 Признание Холокоста как реальности 12 Потребность в большем знании и опыте 16 Потребность в интеграции 4 Внимание и установки в отношении еврейской идентичности 32 Родительско-детские отношения Психотерапевт принимает роль ребенка для компенсации выжившего Психотерапевт принимает роль родителя для компенсации ребенка выжившего Освобождение ребенка выжившего от родителей Освобождение родителя-выжившего от ребенка Сверхидентификация с родителем выжившего Сверхидентификация с ребенком выжившего 32 4 4 6 3 11 22 Защита. Это один из самых распространенных типов реакций контрпереноса в работе с выжившими в Холокосте. Реакция некоторых психотерапевтов на переполненность чувствами заключается в том, что они впадают в «оцепенение». Другие не верят в рассказанное, считая, что клиент преувеличивает. Психотерапевты сообщают о различных реакциях уклонения: «забывании», «отключении», «переключении», «чувстве скуки от повторяющейся раз за разом одной и той же истории». Многие дистанцируются от услышанного. Они слушают истории, как если бы это была «научная фантастика» или «как если бы все происходило 5000 лет назад». Другие становятся очень абстрагированными, «профессиональными» и интеллектуальными, часто начиная «читать лекции» клиенту. Крайний вариант поведения «отвержения Холокоста» со стороны психотерапевта — послать ребенка выжившего к психотерапевту из специального проекта «позаботиться о Холокостовой части», оставив себе работу со «всеми остальными его личностными проблемами». Некоторые психотерапевты защищают себя, слишком полагаясь на имеющиеся методы, теории, научный жаргон и предписанные роли. Они пользуются теоретическими рационализа-циями, наподобие следующих: «Давайте говорить о здесь и теперь. Прошлое осталось позади, нет смысла жаловаться. Сейчас вы находитесь в Соединенных Штатах». Некоторые утверждают, что «дети родились и выросли в Америке; они ведут себя как все типичные американские евреи. Это разговор о Холокосте — некая разновидность нарциссизма». В другие моменты они могут сосредотачиваться исключительно на детстве клиента — на том, что было до Холокоста. Это особенно характерно для ортодоксальных психоаналитиков. При наличии у психотерапевта защитной реакции избегания он не будет рассматривать травму Холокоста как этиологически важный фактор, часто центральный для понимания проблем клиента. Во многих случаях результатом этого упущения становится ошибочный диагноз. На супервизии докладывался случай С., предъявляемая проблема которого состояла в компульсивном мытье в душе, когда клиент вновь и вновь оттирал кожу от воображаемой грязи, в результате чего у него было сильное повреждение 420 Служба психологической помощи вынужденным мигрантам кожи. Психотерапевт работал, основываясь на убеждении, что симптомы С. — проявление анальной фиксации, и проводил изучение его детства. В старом первичном отчете по истории болезни значилось: «В Аушвице С. работал по 10—12 часов в день». Следуя предложению супервизора «изучить подробнее характер той работы», психотерапевт узнал, что С. вытаскивал трупы из крематория. Эта информация была прорывом и для психотерапевта, и для клиента, и привела к избавлению от симптома. Вина наблюдателя. Одна из наиболее часто встречающихся реакций, о которых говорят психотерапевты, работающие с людьми, пережившими Холокост, и их детьми, — это вина наблюдателя, выражаемая, например, в таких репликах: «Я чувствую колоссальное чувство вины, поскольку у меня было счастливое и безопасное детство, в то время как эти люди так сильно страдали». Те психотерапевты, которые чувствовали вину, гораздо больше боялись причинить боль клиенту и использовали свою вину для объяснения, почему они избегают задавать вопросы. Они опасались, что, просто задавая вопрос, могут уже навредить человеку, «который и так столько страдал». Некоторые психотерапевты считали клиентов хрупкими, готовыми «развалиться на части», не учитывая тот факт, что эти люди не только пережили трагедию, но и смогли восстановить свои семьи и жизни, несмотря на громадные потери и травматический опыт. Такие психотерапевты «слишком много» старались сделать для кли- ентов, «патронировали» их, не уважая их силу. Чувство вины часто приводило к неспособности установить разумные границы в общении психотерапевта и клиента (например, клиенту разрешалось звонить в любое время дня и ночи психотерапевту домой). Отмечались и другие источники чувства вины перед клиентами. Некоторые психотерапевты останавливались в своем исследовании проблем клиента, если видели слезы в его глазах, несмотря на то, что слезы — совершенно нормальная, уместная реакция. Исследователи также отмечали, что чувствуют себя виноватыми в том, что используют переживших в качестве «испытуемых» и затем стараются облечь человеческое страдание в «холодную», объективную схему научного Столкновение с невообразимым 421 исследования. Некоторые считали признание силы этих людей равнозначным заявлению, что, поскольку люди смогли адаптироваться, значит, их опыт был не так уж ужасен, а это почти равноценно прощению нацистов. Даниели предполагает, что чувство вины служит защитной реакцией против беспомощности перед таким явлением, как Холокост. Распространенность и частое неправильное использование термина «вина выжившего» привело Ф. Кармелли к разделению этого понятия на две категории: активную и пассивную. Пассивная вина выжившего может возникнуть в случаях, когда человек просто оказался живым на момент освобождения: «Я был избавлен от участи тех, кто был убит». Активная вина определяется тем, что были предприняты некие аморальные действия или сознательно не была оказана возможная на тот момент помощь. Признавая, что большинство выживших в концлагерях имеют чувство пассивной вины, Кармелли отмечает, что иногда психотерапевты интерпретируют враждебные, агрессивные и депрессивные симптомы выживших как прямой результат невысказанного чувства активной вины, из-за ошибочного мнения, что каждый выживший должен был совершить какой-то аморальный поступок. В результате концентрации на высвобождении чувства активной вины (которой на самом деле не существует), клиентам не помогают конструктивно относиться к их теперешней жизни. Вместо этого у них формируется искаженное чувство вины, и их без того уже мучительная жизнь может стать еще более мучительной (Carmelly, 1975). Гнев. Гнев, с разнообразием его объектов, — одна из наиболее интенсивных и тяжелых аффективных реакций, которую испытывают психотерапевты в работе с выжившими и их детьми. Психотерапевт здесь сталкивается с реальностью (в случае Холокоста созданной нацистами), которая гораздо страшнее, чем можно себе вообразить в самой изощренной фантазии. Однако он не может направить свой гнев на виновника этой реальности и невольно «ищет» объект замещения, которым может стать сам клиент. Даниели отмечает, что некоторые психотерапевты винят клиентов в том, что те « BOB -422 Служба психологической помощи вынужденным мигрантам Столкновение с невообразимым 423 лекли» их в проблему Холокоста, и трактует это явление как рационализацию замещенного гнева. Некоторые психотерапевты серьезно обеспокоены своим гневом, испытываемым по отношению к пережившим: «Как я могу сердиться на человека, который уже пострадал от нацистов? Это делает меня самого нацистом». Тенденция идентификации с агрессором усиливает опасения психотерапевта нанести еще больше вреда клиенту, что может привести к циклу гнева и вины. Этот цикл иногда подкрепляется жалобами клиентов и их мазохистским поведением по отношению к человеку, олицетворяющему власть, и к психотерапевту в частности. Неспособность эффективно справиться с разнообразными формами собственного гнева по отношению к пережившим и их детям иногда приводит к отвержению таких клиентов или досрочному окончанию психотерапии. При этом также может использоваться рационализация, в частности, в качестве причины прекращения терапии называется «сопротивление клиента». Стыд и связанные с ним эмоции. Все реакции, относимые Даниели к чувству стыда, включают общий элемент принижения и отвращения. Частично стыд происходит от фантазий, предположений психотерапевта о том, что пережившему пришлось совершить, чтобы выжить. Из-за испытываемого отвращения и омерзения психотерапевты иногда не позволяли пережившим и их детям рассказывать свои истории. Часто стыд возникает на основе принятия психотерапевтом мифа, описывающего поведение жертв во время Холокоста как «идущих на заклание овец». Этот миф не только подразумевает, что они могли бороться и должны были быть готовы к Холокосту, но также что жертвам Холокоста было куда скрыться, если бы они решили убежать. Однако понимание исторической ситуации показывает, что бежать им было некуда. Психотерапевты, которые разделяли этот миф, были склонны к высокомерию и порицали выживших за то, что те были жертвами, а значит, слабыми и уязвимыми. Этот процесс обычно начинался с чувств презрения и стыда, и, когда психотерапевт не мог больше выносить стыд, он чувствовал гнев, что в конечном итоге вело к большей травмати-зации клиентов. Страх и ужас. Еще одна реакция, часто встречающаяся у психотерапевтов, — это страх и ужас. «Я страшусь быть погруженным в водоворот такой черноты, где нет просвета, и я могу никогда не обрести вновь свою собственную стабильность и оказаться полезным клиенту». Психотерапевты чувствуют себя травмированными под воздействием своих собственных эмоций и фантазий, которые возникают в ответ на рассказы переживших. Те, кто старался контролировать свои реакции, были совершенно истощены такими сеансами. Несколько человек отметили, что у них были те же ночные кошмары, как и у их клиентов. Иногда рассказы клиентов о пережитом кошмаре бывают настолько ужасны, что психотерапевты чувствуют себя на краю обморока и впоследствии боятся даже поделиться этим ужасом со своим супервизором (рассказ женщины о собственном ребенке, которого разбили о стену на ее глазах, а также о других детях, цепляющихся за тела своих родителей в братской могиле). Страх и ужас являлись также результатом тотального чувства беспомощности перед опытом Холокоста, и эти чувства снова приводили к тому, что психотерапевты сопротивлялись рассказам переживших, используя различные стратегии уклонения и защит, описанные выше. Горе и скорбь. Терапевты также говорят о глубокой печали и скорби, которую они испытывают во время и после сессий с пережившими и их детьми, особенно когда обсуж- даются потери и страдания. Некоторые близки к слезам или даже плачут. Один психотерапевт описал, что был совершенно сломлен, чувствовал «бесконечную, бездонную печаль», когда клиент — ребенок пережившего Холокост — нарисовал генеалогическое дерево и, выполняя «домашнее задание», подробно описал, когда, где и как каждый из 72 членов его семьи погиб. Осталось только двое выживших, его отец и мать, а их дети были буквально вырваны из рук родителей и убиты у них на глазах. Некоторые психотерапевты стараются избежать столкновения с рассказами о боли и страданиях путем задавания вопросов типа «Как вы выжили?», вместо того чтобы спросить «Что случилось с вами?» или «Через что вы прошли во 424 Служба психологической помощи вынужденным мигрантам Столкновение с невообразимым 425 время войны?». Другие отмечали, что чувствовали себя проваливающимися в отчаяние и боялись быть «увлеченными в водоворот» страданий и мучений. Страдания, которые испытывали как клиенты, так и психотерапевты, связаны с невозможностью адекватно отгоревать такую массовую катастрофу, как Холокост. «Как можно все это оплакать?» Большинство, если не все выжившие, видят в Холокосте не только разрушение своих жизней, семей и общин, но также шесть миллионов безымянных, не- похороненных потерь. Тотальная потеря смысла приводит к невозможности адекватного процесса траура и горевания. Психотерапевты, не сумевшие вместить эти мощные, весьма болезненные — однако уместные — чувства, которые испытывали они сами и их клиенты, становились либо интоле-рантными, либо «парализованными». Таким образом, они были не в состоянии обеспечить ту «поддерживающую среду» (Winnicot, 1965), в которой пережившие или дети переживших могли начать горевать и оплакивать личные потери, то есть приступить к необходимому целительному процессу. «Убийство» или «смерть». Даниели отмечает, что психотерапевты, принимавшие участие в исследовании, использовали различные слова для описания судьбы жертв и действий преступников во время Холокоста — либо «смерть» и «умер», либо «убийство (массовое)» и «убит». Некоторые психотерапевты, которые работали с пожилыми и серьезно больными людьми, употребляли оба типа определений, чтобы отличить «естественную» смерть от злодейского массового анонимного убийства во время Холокоста. Холокост украл право людей на нормальную смерть и нормальный траур. Даниели считает, что употребление слова «смерть» для описания судьбы родственников и друзей выжившего — это защитная реакция против признания Холокоста массовым убийством. Жертва/Освободитель. Психотерапевт может воспринимать переживших либо как жертв, либо как героев. Если клиенты видятся жертвами — тогда они рассматриваются как хрупкие, беспомощные мученики. Этот образ рождает у психотерапевта вину наблюдателя, гнев и стыд. Вариации этих контрпереносных реакций были рассмотрены выше. Те психотерапевты, которые видели в своих клиентах жертв, отмечали еще одну реакцию, которую Даниели назвала «терапевт как освободитель/спаситель». Когда психотерапевты воспринимали выжившего так, как будто тот до сих пор живет в лагере, пассивный и беспомощный, они становились «раздраженными и нетерпеливыми» и чувствовали по- требность освободить его. Эта потребность возникала из интолерантности психотерапевта к вине выжившего у клиента, и вызывала негативные реакции. Терапевты отмечали, что они были фрустрированы, сердиты и неспособны вынести постоянное страдание клиента. Как уже говорилось, психотерапевты распространяли свое видение переживших на их детей. Некоторые психотерапевты, однако, рассматривали де-; тей как жертв собственных родителей, переживших Холокост, и тогда старались «спасти» детей от родителей. Видение в выжившем героя. Некоторые психотерапевты воспринимали переживших как героев, которые наделены сверхчеловеческой силой, демонстрируют смелость и твердую ре- шимость и поэтому вызывают благоговейное восхищение. Это чувство поклонения иногда приводило к тому, что они превозносили своих клиентов, воспринимали их как «особенных» додей, которые, пережив крайнее зло и разрушение, нашли самую суть и смысл жизни и обладают «исключительными способностями совладания». По мнению Даниели, такое видение не только искажает историю выжившего, но и унижает шесть миллионов погибших. Основная опасность, идущая от переоценки сил переживших, это нечувствительность психотерапевта к боли, страданиям и жизненным проблемам клиента.Идеализация жертвы как героя может вести к принижению самих психотерапевтов и к рассмотрению их собственнных. проблем и забот как незначительных и мелких, по сравнению с проблемами переживших. Подобные установки могут вести к завистливому и соревновательному чувству к пережившим или к ощущению себя посторонним. Те психотерапевты, которые сами не были жертвами Холокоста, отмечали некоторую зависть к моральному статуту, «присвоенному» пережившему за его страдания, поскольку считали, что они сами не смогли бы выжить в такой ситуации. 426 Служба психологической помощи вынужденным мигрантам В целом большинство психотерапевтов предпочитали работать с «героями», нежели с «жертвами». Один психотерапевт отмечал, что жаждал героических рассказов и «выключался», когда начинались жалобы. Также большинство утверждало, что им легче вести группы, состоящие из потомков переживших, чем из самих переживших, так как легче выслушивать истории «из вторых рук». Привилегированный вуайеризм. Некоторые психотерапевты, принимавшие участие в исследовании, отмечали, что чувствовали себя наделенными особыми привилегиями, работая с пережившими. Даниели указывает, что, в отличие от контрпереносных реакций, описанных выше, привилегированный вуайеризм может приводить к чрезмерному «застреванию» психотерапевта или исследователя на теме Холокоста. Главным фактором подобного «романтического ореола» Даниели считает садистские наклонности. Часто из-за своего усердия такие психотерапевты абсолютно игнорировали теперешнюю жизненную ситуацию клиента, в том числе их жизненный опыт до войны или уже после освобождения. Основная опасность привилегированного вуайеризма — пренебрежение пережившим или его ребенком как целостной личностью. |