Первая мировая война в произведениях русских поэтов и писателей.. 1 Мировая в русской литературе реферат. 1. Изображение войны в литературе
 Скачать 52.3 Kb.
|
1 2 1. Изображение войны в литературе. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА (28 июля 1914 – 11 ноября 1918) - первый военный конфликт мирового масштаба, в который были вовлечены 38 из существовавших в то время 59 независимых государств. В нашей исторической памяти существует большой пробел под названием «Первая мировая война». Миллионы российских солдат и офицеров в течение нескольких лет отдавали жизни «За веру, царя и Отечество», сделав все зависящее, чтобы одержать победу. После 1914 года тема войны становится одной из главных у нас и в других странах. Войны, как известно, делятся на справедливые, оборонительные, поднимающие весь народ на защиту своей Родины, рождающие массовый героизм, и несправедливые, захватнические. По мере развития гуманистических идей агрессивные войны признавались как явление противочеловечное, несовместимое с нормами морали, как пережиток варварства. Они калечат и уничтожают людей, приносят неисчислимые беды и страдания, огрубляют нравы. Правдой подобных войн, их «апофеозом» стали не парады, марши, генералы, гарцующие на красивых нетерпеливых конях, трубные звуки, а кровь и муки истерзанных людей. К примеру, Л. Толстой, В. Верещагин, писавшие про патриотизм и доблесть русского солдата, в то же время развенчивали политику насильственного вторжения в чужие страны, стремление подчинить силой оружия волю народов, разоблачали культ величия, воздвигаемого на трупах, романтику истребления людей. Поскольку именно это все больше выдвигалось па первый план, то произведения о войне становились резко разоблачительными и подводили к проблемам социальным. В них правдиво показывалось не только то, что творилось на полях сражения, в лазаретах, на операционных столах и в семьях, потерявших близких, - но и то, что происходило в жизни общества, какие мощные катаклизмы созревали в его глубинах. 2. Русские поэты о Первой мировой войне. Рожденные в года глухие Пути не помнят своего. Мы - дети страшных лет России - Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы - Кровавый отсвет в лицах есть. Эти строки написаны известнейшим русским поэтом Александром Блоком в поэме «Возмездие», над которой он работал до 1921 года. Великий поэт-символист, задаёт вопрос, на который не знает ответа. 22 марта 1916 года в стихотворении «Коршун» он напишет: Идут века, шумит война, Встает мятеж, горят деревни, А ты всё та ж, моя страна, В красе заплаканной и древней.- Доколе матери тужить? Доколе коршуну кружить? Первая мировая война сломала привычный ритм жизни Николая Гумилева. Он добровольцем пошел на фронт. Его храбрость и презрение к смерти были легендарны. Редкие для прапорщика награды — два солдатских “Георгия” — служат лучшим подтверждением его боевых подвигов. В сборнике “Колчан” нашла отражение тема войны: И залитые кровью недели Ослепительны и легки. Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки. Я кричу, и мой голос дикий, Это медь ударяет в медь, Я, носитель мысли великой, Не могу, не могу умереть. Словно молоты громовые Или воды гневных морей, Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей. Говоря о военной лирике Гумилева, нельзя не помнить о психологических особенностях его личности. Гумилева не зря называли поэт-воин. Современник поэта писал: “Войну он принял с простотою современной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности”. Но Гумилев видел и сознавал ужас войны, показывал его в прозе и стихах, а некоторая романтизация боя, подвига была особенностью Гумилева - поэта и человека с ярко выраженным, редкостным, мужественным, рыцарским началом и в поэзии и в жизни. В “Колчане” же начинает рождаться новая для Гумилева тема — “о России”. Совершенно новые мотивы звучат здесь — творения и гений Андрея Рублева и кровавая гроздь рябины, ледоход на Неве и древняя Русь. Он постепенно расширяет и углубляет свои темы, а в некоторых стихотворениях достигает даже пугающей прозорливости, как бы предсказывая собственную судьбу: Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век. Все товарищи его заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит. В творчестве жены Н.Гумилёва поэтессы Анны Ахматовой война изображена с позиции женщины. Ей довелось ждать своего мужа с поля брани и встретить его живым. Но её стихи не только о личном, но прежде всего о судьбе всей России: «Молитва» Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар - Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей. (1915) В. Маяковский не видел войны, но она не могла не затронуть его чуткое сердце. И он по-своему, по-футуристски, передаёт всплеск всенародного горя. После начала Первой мировой войны вышло стихотворение «Война объявлена». В августе Маяковский решил записаться в добровольцы, но ему не позволили, объяснив это политической неблагонадёжностью. Вскоре своё отношение к службе в царской армии Маяковский выразил в стихотворении «Вам!», которое впоследствии стало песней: Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?! Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться лучше как,— может быть, сейчас бомбой ноги выдрало у Петрова поручика?.. Если б он, приведенный на убой, вдруг увидел, израненный, как вы измазанной в котлете губой похотливо напеваете Северянина! Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! Я лучше в баре… буду подавать ананасную воду! 1915 Каждый пишет о том, что видит, по-своему. Поэтому С. Есенин, чьё творчество чрезвычайно близко народной поэзии, вкладывает свою боль в уста матери – старушки, простой деревенской женщины: «Молитва матери» На краю деревни старая избушка, Там перед иконой молится старушка. Молится старушка, сына поминает, Сын в краю далеком родину спасает. Молится старушка, утирает слезы, А в глазах усталых расцветают грезы. Видит она поле, это поле боя, Сына видит в поле — павшего героя. На груди широкой запеклася рана, Сжали руки знамя вражеского стана. И от счастья с горем вся она застыла, Голову седую на руки склонила. И закрыли брови редкие сединки, А из глаз, как бисер, сыплются слезинки. Одним из самых известных поэтов Серебряного века по праву считается М. Волошин. В 1914 году он пишет письмо Военному министру России Сухомлинову с отказом от военной службы и участия «в кровавой бойне» Первой мировой войны. Это его протест против тех страданий, которые испытал народ России, и призыв к прекращению военных действий: «Россия» Враждующих скорбный гений Братским вяжет узлом, И зло в тесноте сражений Побеждается горшим злом. Взвивается стяг победный... Что в том, Россия, тебе? Пребудь смиренной и бедной - Верной своей судьбе. Люблю тебя побежденной, Поруганной и в пыли, Таинственно осветленной Всей красотой земли. Люблю тебя в лике рабьем, Когда в тишине полей Причитаешь голосом бабьим Над трупами сыновей. Как сердце никнет и блещет, Когда, связав по ногам, Наотмашь хозяин хлещет Тебя по кротким глазам. Сильна ты нездешней мерой, Нездешней страстью чиста, Неутоленною верой Твои запеклись уста. Дай слов за тебя молиться, Понять твое бытие, Твоей тоске причаститься, Сгореть во имя твое. 1915 3. Первая мировая война в творчестве русских писателей. Но не только поэзия откликнулась на эту трагическую страницу истории нашей Родины. Известные русские писатели пишут об этих событиях, приведших страну к целой череде жесточайших испытаний: революция, гражданская война, голод, разруха. Толстовский метод- воспроизведение войны и мира в органическом единстве и взаимной обусловленности, точная реальность, историзм, батальная живопись и в центре всего - судьба человека - воспринимается как новый прогрессивный шаг в развитии реализма. Шолохов, унаследовав эту традицию, развил ее, обогатил новыми достижениями. М. Шолохов обращается к теме Первой мировой в романе «Тихий Дон». У писателя концепция войны точна и определенна. Причины войны - социальные. Война преступна от начала до конца, она растаптывает принципы гуманизма. Он смотрит на военные события глазами трудового народа, к нелегкой судьбе которого прибавились новые страдания. Если героем военного романа был чаще всего интеллигент - честный, страдающий, растерявший всего себя в боях, то у Шолохова миллионное население страны, которое обладает силой, способной решить свою судьбу, это сыны «всевыносящего русского племени» из станиц и хуторов. Война у Шолохова - всенародное бедствие, поэтому ее картинам соответствует мрачная символика: «По ночам на колокольне ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хутором крики, а сыч с колокольни перелетел на кладбище, ископыченное телятами, стонал над бурыми затравевшими могилами. -Худому быть, - пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски... -Война пристигнет». «Война пристигла» как раз как раз в то время, когда народ был занят уборкой хлеба и дорожил каждым часом. Но примчался вестовой, и пришлось выпрягать коней из косилок и мчаться в хутор. Надвигалось роковое. «Хуторской атаман лил масло радостных слов толпившимся вокруг него казакам: -Война? Нет, не будет. Их благородие военный пристав говорил, что это для наглядности. Могите быть спокойными. -Добриша! Как возвернусь домой, зараз же на поля. -Да ить дело стоит! -Скажи на милость, что начальство думает?..» Захлебываются газеты. Торжественно говорят ораторы, а у мобилизованных казаков на митинге - «округленные глаза и квадратная чернота раскрытых ртов». Слова до них не доходят. Их думы - о другом: «Полковник говорил еще, расстанавливая в необходимом порядке слова, пытался подпалить чувство национальной гордости, но перед глазами тысячи казаков - не шик чужих знамен, шурша, клонился к ногам, а свое буднее, кровное, разметавшись, кликало, голосило: жены, дети, любушки, не убранные хлеба, осиротелые хутора, станицы…» «Через два часа погрузка в эшелоны. Единственное, что ворвалось в память каждому». Шолоховские страницы резко обличительны, их тон тревожен и не предвещает ничего, кроме страшного ожидания смерти: «Эшелоны…Эшелоны…Эшелоны несчетно! По артериям страны, по железным путям к западной границе гонит взбаламученная Россия серо-шинельную кровь». Передовая фронта - сплошной ад. И всюду в произведении Шолохова проступает боль за землю: «вызревшие хлеба - топтала конница», «Там, где шли бои, хмурое лицо земли оспой взрыли снаряды: ржавели в ней, тоскуя по человеческой крови, осколки чугуна и стали». А еще мучительнее была боль за людей. Русские воины трупами повисают на проволочных заграждениях. Немецкая артиллерия до корня выкашивает целые полки. Раненые ползают по жнивью. Глухо охает земля, «распятая множеством копыт», когда обезумевшие люди устремляются в кавалерийские атаки и плашмя падают вместе с конями. Не помогает казаку ни молитва от ружья, ни молитва при набеге. «Крепили их к гайтанам, к материнским благословениям, к узелкам со щепотью родимой земли, но смерть пятнила и тех, кто возил с собой молитвы». Первые удары шашки, первые выстрелы - все это остается в памяти у тех, кто совершал убийства. Всего лишь месяц войны, а как изменились люди: Егорка Жарков грязно ругался, похабничал, все проклинал, Григорий Мелехов «весь как-то обуглился, почернел». Война калечит души, опустошает до самого дна. Фронтовики грубеют, опускаются. «В головной колонне наяривали похабную песню; толстозадый, похожий на бабу солдат шел сбочь колонны задом, щелкая ладонями по куцым голенищам. Офицеры посмеивались». Жители прифронтовых мест мечутся, бегут с домашним скарбом. «Беженцы, беженцы, беженцы…» Казаки познают ту самую черту неизвестности между двумя неприятельскими войсками, о которой говорил Толстой и вспоминает в романе Шолохов, - черту, отделявшую живых от мертвых. Один из казаков записывает в своем дневнике, как он в то мгновение «слышал отчетливый хрипловатый шлепок немецких пулеметов, перерабатывающих этих живых людей в трупы. Два полка были сметены и бежали, бросая оружие. На плечах их шел полк немецких гусар». Поле недавней сечи. На прогалине в лесу - длинная стежка трупов. «Лежали в накат, плечом к плечу, в различных позах, зачастую непристойных». Пролетел самолет - сбросил бомбу. Из-под развороченного крыльца выползает Егорка Жарков - «дымились, отливая нежно розовым и голубым, выпущенные кишки». На Владимиро-Волынском и Ковельском направлениях в сентябре 1916 года применили французский способ наступления - волнами. «Шестнадцать волн выплеснули русские окопы. Колыхаясь, редея, закипая у безобразных комьев смявшейся колючей проволоки, накатывались серые волны людского прибоя... Из шестнадцати волн докатились три…». Такова страшная правда о войне. И каким кощунством над моралью, разумом, сущностью человечности казалось прославление подвига. Потребовался герой - и он появился. Кузьма Крючков якобы один убил одиннадцать немцев. Герой нужен штабу дивизии, влиятельным дамам и господам офицерам, императору. О Крючкове писали газеты и журналы. Его портрет был на пачке папирос. Шолохов пишет: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались нравственно искалеченные. Это назвали подвигом». Критики говорили, что здесь подражание Толстому по мысли (антитеза) и синтаксису («разоблачительная» фраза, оформленная как периодическая речь). Да, сходство, несомненно, но шло оно не от внешнего подражания, а от совпадения во взглядах на ужасы, ложь, маскировку, парадные представления о войне. Но в то же время нельзя дело представлять себе так, будто, по мысли писателя, в той войне вообще не было подвигов. Они были. Значительной части народа казалось, что дело идет действительно о спасении Родины, славянства, что цель России - оказать помощь Сербии, укротить притязания германских милитаристов. Это вдохновляло фронтовиков и ставило их в очень противоречивое положение. Главное внимание Шолохова сосредоточено на изображении неурядиц, которые принесла война России. Полуфеодальный режим, существовавший в стране, за время войны еще больше усилился, особенно в армии. Дикое обращение с солдатом, зуботычины, слежка... Фронтовиков кормят, чем придется. Грязь, вши... Бессилие генералов поправить дело. Бездарность и безответственность многих из командования. Стремление союзников выиграть кампанию за счет людских резервов России, на что охотно шло царское правительство. Разваливался тыл. «Вместе со второй очередью ушла и третья. Станицы и хутора обезлюдели, будто на покое, на страду вышла вся Донщина». Не лень, якобы свойственна русским, не анархизм, не безразличие к судьбе Родины, а более чуткое восприятие интернационалистических лозунгов, недоверие к правительству, протест против внутренней анархии, порожденной господствующими классами, вот что руководило русскими, когда они шли на братание, отказывались воевать. «Близкий дыбился фронт. Армия дышала смертной лихорадкой, не хватало боевых припасов, продовольствия; армии многоруко тянулись к призрачному слову «мир»; армии по-разному встречали временного правителя республики Керенского и, понукаемые его истерическими криками, спотыкались в июньском наступление; в армиях вызревший гнев плавился и вскипал как вода в роднике, выметываемая глубинными ключами...» С исключительной выразительностью нарисованы картины народного бедствия в «Тихом Доне». Осенью 1917 года казаки стали возвращаться с фронтов империалистической войны. Радостно встречали их в семьях. Но это еще безжалостнее подчеркивало горе тех, кто потерял родных. Надо было очень близко к сердцу принимать боль, муку мученическую всей земли русской, чтоб вот так торжественно-скорбно об этом: «Многих недосчитывались казаков,- растеряли их на полях Галиции, Буковины, Восточной Пруссии, Прикарпатья, Румынии, трупами легли они и истлели под орудийную панихиду, и теперь позаросли бурьяном высокие холмы братских могил, придавило их дождями, позамело сыпучим снегом. И сколько ни будут простоволосые казачки выбегать на проулки и глядеть из-под ладоней,- не дождаться милых сердцу! Сколько ни будут из опухших и выцветших глаз ручьиться слез,- не замыть тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок,- не донесет восточный ветер криков их до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков братских могил!.. Травой зарастают могилы - давностью зарастает боль. Ветер зализал следы ушедших,- время залижет и кровяную боль и память тех, кто не дождался родимых и не дождется, потому что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы... Билась головой о жесткую землю жена Прохора Шамиля, грызла земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкает вернувшийся брат покойного мужа, Мартин Шамиль, свою беременную жену, нянчит детей и раздает им подарки. Билась баба и ползала в корчах по земле, а около в овечью кучу гуртились дети, выли, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами. Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь покусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня! Нет у твоего куреня хозяина, нет у тебя мужа, у детишек твоих -- отца, помни, что никто не приласкает ни тебя, ни твоих сирот, никто не избавит тебя от непосильной работы и нищеты, никто не прижмет к груди твою голову ночью, когда упадешь ты, раздавленная усталью, и никто не скажет тебе, как когда-то говорил он: «Не горюй, Аниська! Проживем!» Войны обычно связаны в памяти народа с именами городов, сел, полей, рек. В древности были Дон, Куликово поле. Потом Бородино, Шипка, Цусима. Мировая война - это обагренные кровью трудового люда поля Галиции, Буковины, Восточной Пруссии, Прикарпатья, Румынии. Все эти географические обозначения обросли новым страшным смыслом. Галиция - символ неисчислимых народных бед, бессмысленно пролитой крови, это осевшие холмы могил, простоволосые казачка, выбегающие на проулки, раздирающий вопль матерей и детишек. «Трупами легли». Из каких же далеких времен пришли эти слова! «Полегоша на землю русскую». Но тогда клали головы за свою землю, и утрата переносилась легче. А тут за что?.. Шолохов создал величественный скорбный плач о погибших под орудийный гул, проклял преступные войны. Всем памятен эпический образ: «Позаросли бурьяном высокие холмы братских могил, придавало их дождями, позамело сыпучим снегом...» Разоблачая карьеристов, а авантюристов, привыкших распоряжаться чужими судьбами, всех тех, кто во имя грабежа гонит свой народ на другие народы - прямо на минные поля и колючие заграждения, в сырые окопы, под пулеметный огонь, и страшные кавалерийские и штыковые атаки, решительно протестуя против любого посягательства на право человека жить свободно и радостно, Шолохов противопоставил преступлениям перед народом красоту человеческих чувств, счастье земного бытия, гуманизм, победное шествие нарождающейся жизни. Страницы романа, посвященные дружбе, родственным чувствам, любви, состраданию всему истинно человеческому, поразительны. «Тихий Дон» резко отличается от тех книг о мировой войне, герои которых, проклиная действительность, не в силах найти выход и впадают в отчаяние или примиряются. Роман и по сей день остается непревзойденной книгой о той страшной мировой катастрофе. В годы первой мировой войны писатель И. С. Шмелев занимает четкую антивоенную позицию. В эти годы появляются сборники его прозы «Карусель» (1916), «Суровые дни» и «Лик скрытый» (1917). Народное восприятие войны, мысль о непрочности новоявленной буржуазии отразились в концентрированной форме в рассказе «Забавное приключение», написанном в 1916 г. и опубликованном впервые в сборнике «Лик скрытый». В рассказе «Забавное приключение» писателем развенчивается стиль жизни человека, опустошенного погоней за прибылью, не брезгующего ничем ради обогащения. Идет война, на которой наживается владелец завода - «биржевой заяц» - Карасев, скупающий все, что попадается под руку, проявляя то силу, то наглость, то хитрость «в делах а-ля-карман». О цинизме новоявленного нувориша, живущего в роскоши, можно судить и по внутреннему монологу антигероя, и через авторскую характеристику: «С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стремена. Со свояком, москательщиком, скупил он на последние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста». Портрет, речь, поведение, весь стиль жизни Карасева – все вызывает неприятие читателя. У Карасева (говорящая фамилия) и лицо как у карася – «круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками»; и «такой пуз» в тридцать два года, и заботы личного плана не позволяют расслабиться; «денег жене в Алупку послать и написать, чтоб не торопилась и жарилась с ребятами на солнце» и «дорогой любовнице» Зойке надо занести («ждет шельма (…) отыскал в Екатеринославе в летнем саду и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке») и не дать миллионеру Сандукову, с которым ужинал в «Яре» с Зойкой, отбить содержанку. Мотив дороги в сюжете рассказа выявляет новые стороны опустошенной души Карасева, гуманистический пафос произведения. В дорогу позовет Карасева новое дело – выкупить у генеральши, потерявшей на войне сына, по выгодной цене лес. В дороге случится происшествие, - остановится шестидесятисильный «Фиат». Застряв в глухомани («перегрелись подшибники»), Карасев вместе с любовницей окажется в сторожке лесника. В этой сцене напрямую сталкиваются мнимые «хозяева жизни» с крестьянской, мужицкой Россией, воплощающей народную ненависть к богатеям, наживающимся на войне. Солдат, пришедший с войны со «сгнившимися почками» и с медалями («Почки у него сгнили (…) Ему хрест даден! В укладочке у него, в баночке (…) Во какой у меня браток – Ирой!», ) и мужики с ненавистью сулят заводчику скорое возмездие: «Чисто короли какие… от всего могут откупиться! (…) Сидит, милиенами обклался, а все хо-чет… А тут бьешься-бьешься, с дыры на дыру перекладаешь, только и делов (…) Смерти-то и ты боишься! Надоть… она ноне хо-дит». Емкую смысловую нагрузку содержит и диалог, «раздознание», устроенное Карасеву, трясущемуся под дулом ружья лесника, солдатом, вернувшимся с войны со «сгнившимися почками и мидалями»: «Чего не воюет?! (…) Почему такой с девками… дознать про его надоть! Ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю (…) Я отечеству заслужил, имею полное право дознавать!». Первая мировая война привела А. Н. Толстого к новому жанру – публицистике. Он сделался военным корреспондентом «Русских ведомостей». Результатом поездок в действующую армию стали циклы очерков 1914-1915. гг. «По Волыни», «По Галиции», «На Кавказе». Толстой стремился показать войну без романтизации, сдержанно, ориентируясь на правду жизни. В своих очерках он освещает события на различных участках фронта. При обилии местных и военных впечатлений его более всего влекли люди. Война стала для Толстого школой жизни и писательства. Опытом работы военного корреспондента в немалой мере подготовлен будущий успех А. Н. Толстого – выдающегося публициста Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. И это были лишь первые опыты использования свежих исторических событий в творческой деятельности. Отголоски Первой мировой будут слышны и в первой книге («Сёстры») его трилогии «Хождение по мукам». Тема Первой мировой войны занимает одно из ключевых мест в дневниках М. М. Пришвина 1914–1915 гг. В дневниковых записях этого периода отражаются наблюдения и заметки, сделанные писателем во время двух поездок на фронт в качестве военного корреспондента: с 24 сентября по 18 октября 1914 г., с 15 февраля по 15 марта 1915 г., Эти записи становятся также основой и двух газетных очерков: «На братскую линию» (1914), «Отзвуки боя» (1915). Жанр дневника определяет многослойность восприятия событий военного периода. Факты военных действий, а также их отражение и осмысление в «текстах войны» (воззвания, отрывки из публичных высказываний современников) фиксируются в дневнике как часть панорамы всего многогранного потока событий этого периода. Запечатлевая подробности быта и поведения людей, писатель создает свой образ и философию войны. Одним из ключевых мотивов этого периода становится тот образ войны, который первоначально появляется в дневнике в контексте приведенной автором цитаты из публичной речи, произнесенной в Таврическом дворце, а затем становится образом-лейтмотивом лирических и философских фрагментов дневника. Особые грани восприятия войны создает сама структура дневника. В дневнике взаимосвязаны фрагменты описания природы, событий общественной жизни, философские обобщения и лирические, исповедальные мотивы. Описание бытовых подробностей сочетается с символическими обобщениями, в которых проявляется надежда на существование другого пространства жизни, вне хаоса и смерти. Итогом размышлений Пришвина о войне в этот период становится идея пути личности к творчеству нового мира. Это путь через боль — «мука за муку» — к осознанию ценности постижения полноты жизни: «Самое странное, что все случилось в три дня…жизнь постигается в короткое время…ясно и почему мы так мучимся над разрешением мировой задачи и не можем ее разрешить: просто мы не живем полной жизнью, не причащаемся ее постижению собственным подвигом. И конечно война — постижение, но не отдельным человеком, а всеми». Пришвин противопоставляет два пути человеческого хозяйствования в мире — мукой за муку, который в одной из новелл осознается героями как пасхальная радость воскреcения мертвых («Смертию смерть поправ!» и рациональный путь империализации мира («Адам без земли»): «Провиденциальная точка зрения на войну: разрушение того, что неизбежно должно разрушиться: наивный эгоизм государства, фетишизм государственный, создастся взаимодействие (империализация мира): бессмертная личность и космос… И то должно совершиться (война), чтобы создалось это: без того не может быть этого — вот трагедия немца («Адам без земли»). В замыслах дневника военного времени появляется тема, которая затем станет ключевым мотивом размышлений Пришвина в 1920–1930 гг. — тема творчества личности. Не менее ярко отразил кровавые события начала XX века в романе «Доктор Живаго» Б. Л. Пастернак. Во-первых, это произведение написано не по «горячим следам». Между временем его создания (1950-е годы) и отраженными событиями: первая мировая война, революция, гражданская война— пролегла временная дистанция более, чем в тридцать лет. «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье», — сказал Сергей Есенин. И действительно, история многое поставила на свое место, заставила задуматься над тем, что считалось само собой разумеющимся, то есть подготовила почву для философского осмысления прошлого. Философский взгляд на вещи и свойственен Пастернаку. Во-вторых, «Доктор Живаго» — роман, написанный поэтом, а не прозаиком. А это существенная разница. Поэт более чуток к деталям, оттенкам чувств и переживаний. Импульсы, идущие от внешнего мира, он привык пропускать не только через сознание, но и через свое сердце, душу, свое «я». Отсюда особая эмоциональная окрашенность и автобиографичность повествования. Главный герой Юрий Андреевич Живаго, к тому же, и сам поэт, и стихи, написанные им, не просто приложены к основному тексту романа. Они «просвечивают» этот текст изнутри, переводят прозаическое повествование на язык лирических образов. В романе Юрий Живаго — один из миллионов россиян, вовлеченных в круговорот революции и войны. Он часто бессилен противостоять напору событий и подчиняется общему вихревому движению. Не случайно у Пастернака, как и у А. Блока в поэме «Двенадцать», основным образом-символом революционной стихии является метель. Юрий Андреевич часто участвует в событиях не по своей воле, а лишь как песчинка, подхваченная метельным порывом, не принадлежащая самой себе. В стихотворениях же, написанных от лица героя, напротив, поднимается тема одиночества и личной ответственности за все то, чему он был свидетелем: Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске - Что случится на моем веку. На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси. Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси. . Не случайно Живаго вольно цитирует из Евангелия слова Христа, Сына Человеческого, предчувствующего муки и смерть. Подобными предчувствиями была наполнена жизнь и самого персонажа, русского интеллигента, испившего до дна горькую чашу страданий, выпавших на долю народа. Юрий Андреевич Живаго - сын разорившегося миллионера, покончившего с собой. Мать рано умерла. Воспитывался у дяди, который был человеком "свободным, лишенным предубеждения против чего бы то ни было непривычного... у него было дворянское чувство равенства со всем живущим"... Окончив с блеском университет, Юрий женится на любимой девушке Тоне, дочери профессора и внучке деятельного фабриканта. Затем любимая работа. Он становится прекрасным врачом. Еще в университете проснулась у него любовь к поэзии и философии. Рождается сын. Все, кажется, прекрасно. Но неотвратимо врывается война. Юрий едет на фронт врачом. Первая мировая война - преддверие и исток событий еще более кровавых, страшных, переломных. Героиня романа Лариса считает, что война "была виною всего, всех последовавших, доныне постигающих наше поколение несчастий". Эту мысль автор подтверждает судьбой многих героев. Об одном, большевике Тарасюке, мастере-золотые руки, рассказывают: " То же самое случилось с ним на войне. Изучил и ее, как всякое ремесло... Всякое дело у него становилось страстью. Полюбил и военное. Видит, оружие-это сила, вывозит его. Самому захотелось стать силою. Вооруженный человек -это уже не просто человек. В старину такие шли из стрельцов в разбойники. Отыми у него теперь винтовку, попробуй". Очень характерна судьба одного красного партизана Памфила Палых. Он открыто признается Юрию Андреевичу: " Много я вашего брата в расход пустил, много на мне крови господской, офицерской, и хоть бы что. Числа-имени не помню, вся водой растеклась. Оголец у меня один из головы нейдет, огольца одного стукнул, забыть не могу, за что я парнишку погубил? Рассмешил, уморил он меня. Со смеху застрелил, сдуру. Ни за что." Это было еще до Октябрьской революции. И ведь Памфил тоже начинает с мировой войны. Но, видно, жестокость не для всех проходит даром. Страшна его судьба. Чувствуя возмездие за сделанное, он начинает сходить с ума в тревоге за жену и детей. Наконец, помешавшись, убивает всю семью, которую любил безумно. Страшно кончается и жизнь Антипова-Стрельникова, бывшего учителя, добровольцем ушедшего на фронт в мировую. В гражданскую он стал военачальником, слава его гремела по Сибири и Уралу. "Он стал лелеять мысль стать когда-нибудь судьей между жизнью и коверкающими ее темными началами, выйти на ее защиту и отомстить за нее. Разочарование ожесточило его. Революция его вооружила". "Ему дали за жестокость и фанатизм прозвище Расстрельников". " Он спокойно перешагнул через это, он ничего не боялся". Но Стрельников не был партийцем, истинные лидеры революции не любили его. Поэтому, когда он выполнил свою роль, его хотят предать трибуналу. Затравленный преследованиями, он признается Живаго: " А мы жизнь приняли как военный поход, мы камни ворочали ради тех, кого любили. И хотя мы не принесли им ничего, кроме горя, мы волоском их не обидели, потому что оказались еще большими мучениками, чем они". Так объясняется бессмысленность стольких жертв. Стрельников убивает себя. Он никому уже не нужен. Всего несколько лет прожил после гражданской войны и Юрий Андреевич, потому что никак не мог приспособиться к новым условиям, которые подошли прекрасно, например, его бывшему дворнику. Он не может служить, потому что от него требуют не свежих мыслей и инициативы, а лишь "словесный гарнир к возвеличиванию революции и власть предержащих". Размышления и рассуждения о войне в романе доказывают, что это тяжелая и кровавая полоса в истории нашей страны. Задуманный в 1937 и завершенный в 1980 году «Август четырнадцатого» А. И. Солженицына представляет собою значительную веху в художественном освещении Первой мировой войны. Критики уже не раз отмечали его переклички с «Войной и миром» Л. Толстого. Согласимся с В. Потаповым: «Писать так, будто толстовской эпопеи не существовало, Солженицын не мог». Учитывая неоднократные высказывания писателя о мотивах, побудивших его обратиться к отечественной истории, решающим среди которых, как известно, явилось опровержение господствовавшей в общественном сознании лжи, естественно было бы предположить: писать так, будто не существовало советских произведений об «империалистической бойне», Солженицын тоже не мог. При этом речь, вероятно, может идти о его полемике с каким-то одним из них; целесообразнее вести разговор о противостоянии «Августа четырнадцатого» сложившейся в советской литературе традиции художественного воплощения исторического катаклизма, ознаменовавшего начало ХХ века. Весьма продуктивной кажется мысль исследователя Э. Когана о том, что в «Августе четырнадцатого», как и в ряде других своих произведений, «Солженицын занимается выдавливанием из себя революционера». Первая мировая война явилась мощным катализатором славянофильских идей. Миф о войне как национальном возрождении, основанный на якобы извечном противоречии между германским варварством и славянским богоизбранничеством, в канун кампании и самом начале ее приобрел статус государственного. Он формировал представления о современности как эпической ситуации. Отсюда ассоциации военной действительности с событиями древнегреческой истории (Троянская война), ставшими основой «Илиады», с борьбой за национальную независимость в период формирования государственности, явившейся почвой средневекового эпоса, с Отечественной войной 1812 года – героической защитой Родины от французских захватчиков, образовавшей свод «первой реалистической эпопеи» Л.Н. Толстого. Исторические аналогии подобного рода неизбежно подводили к мысли о том, что война 1914 года также достойна быть запечатленной в широком эпическом полотне. Хотя отношение Солженицына к славянофильской идее нельзя считать однозначным, следует признать, что мессианская риторика была чужда ему, как и большинству художников, пишущих о мировой войне в пореволюционные десятилетия. В «Августе четырнадцатого» доминирует пафос национальной самокритики, в известных пределах допустимый и в советской баталистике. Поэтому говорить здесь о резком противостоянии Солженицына кому бы то ни было вряд ли уместно. Иное дело – отношение автора «Августа четырнадцатого» к революционному мифу. Революционный миф о Первой мировой войне, складывавшийся на протяжении 20-х годов и окончательно оформившийся к началу 30-х, представлял рациональное объяснение «тайны рождения войны» и логическое обоснование неизбежности падения старого режима. В основе его лежала ленинская концепция перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Разработанная в 1915 году, подтвержденная практикой 1918 года, ленинская точка зрения на «великую войну» постепенно вытеснила из общественного сознания иные трактовки событий 1914-1918 годов. Война стала восприниматься исключительно как революционная ситуация. Россию периода кампании надлежало изображать только как страну, «беременную революцией» (И.В. Сталин). Растиражированный в многочисленных публицистических и литературно-критических статьях, ленинский прогноз обрел статус мифа и как таковой внедрялся в художественную прозу, которая, по замыслу ее создателей, должна была стать «эквивалентом 19 тома Ленина» (Вс. Вишневский). Миф сводил всю сложность переживаемого в 1914-1918 годах исторического момента к универсальной (в системе координат данной политической мифологии) идее революционного прозрения героя и народа. Солженицынское неприятие революционной идеологии в окончательном варианте выражено с предельной откроенностью в портретировании, доходящем до карикатуры, деятелей русского освободительного движения, в изображении В. И. Ленина. Опровержение революционной мифологии бесспорно. Нет сомнений и в том, что именно «Август четырнадцатого» («Красное колесо» в целом) способствовал этому. Однако для нас бесспорно и другое: зависимость автора от той же самой мифологии оказалась непреодоленной. Революционный миф присутствует в романе как объект непосредственной полемики. Обратимся к трактовке в «Августе четырнадцатого» широко известного исторического факта: Ленин принимает решение о превращении империалистической войны в гражданскую. Процесс вызревания и словесного оформления данной идеи предстает как саморазоблачение героя. Солженицын отрицает гениальность научного предвидения, ленинская идея – очередной лозунг для момента, догадка, позволившая максимально использовать выпавший шанс. Для Ленина – «это счастливая война! – она принесет великую пользу международному социализму: одним толчком очистит рабочее движение от навоза мирной эпохи!», «…что же за радость – невиданная всеевропейская война! Такой войны и ждали, да не дожили, Маркс и Энгельс. Такая война – наилучший путь к мировой революции! (…) Благоприятнейший момент». Поэтому Ленина огорчают успехи русских, он опасается, что военный конфликт может быть исчерпан, едва начавшись; ему доставляют удовольствие бои во Франции и Сербии, делающие военную карту все более внушительной: «…кто это мог мечтать из прежнего поколения социалистов?» «Просветлялась в динамичном уме радостная догадка – из самых сильных, стремительных и безошибочных решений за всю жизнь! (…) …превратить в гражданскую! …- и на этой войне, и на этой войне – погибнут все правительства Европы!!!» Ленинский курс, по Солженицыну, противоречит элементарным этическим нормам, поражает своим лицемерием: «Не будем говорить «мы за войну» – но мы за нее». «Ежедневно, ежечасно, в каждом месте – гневно, бескомпромиссно протестовать против этой войны! Но! – (имманентная диалектика): желать ей – продолжаться! помогать ей – не прекращаться! затягиваться и превращаться! Такую войну – не сротозейничать, не пропустить! Это – подарок истории, такая война». Ясно, что сказанное прямо противоположно разрабатываемым советской художественной литературой и критикой представлениям о вожде, постигшем объективные законы исторического процесса, овладевшем стихией мира, подчинившем историю разумной человеческой воле. Ленинские главы в «Августе четырнадцатого», сознательно ориентированные на популярные у советских писателей сцены жизни и борьбы вождя мирового пролетариата, воспринимаются как антилениниана, как тот же миф, только вывернутый наизнанку. Как бы ни были сами по себе художественно убедительны отдельные детали, сцены, образы (и таких немало: сцена артобстрела, последний бой Эстляндского полка, конец генерала Самсонова), их место в романе определяется диалогом автора со своими политическими оппонентами. Пишущие об «Августе четырнадцатого» уже отмечали разного рода несообразности, фактические неточности и неверности (от «слов-советизмов», «невозможных в эпопее о 1914 годе» – до исторически не соответствующей периоду кампании политической атмосферы). Р. Гуль объяснял их тем, что Первая мировая война для автора – история, он не был непосредственным участником событий, очевидцем эпохи: «Прав Солженицын, когда сам признает, что людям его, советского, поколения о былой России писать «невподым». Это естественно: это все равно, что писать о жителях и событиях на другой планете». Нам ближе позиция, которую занимает в этом вопросе Э. Коган. Он видит в отмеченных нарушениях намеренно «перевернутые, перелицованные идеи и откровенные швы антимодели»: «Советская литература представляла Россию голодной и нищей страной, широким жестом Солженицын набрасывает всеобщее благоденствие и безбедность до революции. Царские офицеры изображались невеждами, пьяницами, картежниками, дебоширами, Солженицын вступается за русское офицерство». Продолжая начатый исследователем ряд, можно заметить полемическое изображение генерала Самсонова (у Солженицына он жертва собственной нерешительности и рокового стечения обстоятельств, у советских баталистов доминировал взгляд на него как на главного виновника трагедии в Восточной Пруссии), солдатской массы (у Солженицына русские солдаты – защитники Отечества; в большинстве советских произведений это безликие серые шинели, становящиеся героями лишь тогда, когда бросают винтовку или поворачивают ее в сторону своего правительства, пославшего их на смерть). Отмеченное расхождение в оценках (вполне естественное у художников разной политической ориентации) не отменяет методологическое единство Солженицына и его оппонентов. Обе стороны стремились осмыслить истоки русской революции, обе в войне увидели одну из ее причин и писали о ней именно как о причине то ли будущего национального ренессанса, то ли будущей национальной катастрофы. Так, Вс. Вишневский в эпопее «Война» (1939), следуя логике революционного мифа, акцентировал внимание на обострении классовых противоречий, стихийном большевизме массы, сознательном политическом протесте пролетариата и т. п. Повествуя о жизни рабочих до войны, солдат на фронте, автор чередовал отобранные в строгом соответствии с основополагающей идеей зарисовки «с натуры» с обобщениями, прямо выражающими его политические симпатии: « Колоссальное, остро ощутимое, то скрытое, то явное влияние приобретала на заводе Российская социал-демократическая партия (большевиков). Гневные гениальные слова Ленина прередавались рабочими из уст в уста, читались ими на страницах большевистской газеты «Правда». «Упрямо, систематически, вооруженная ни с чем не сравнимым умением познавать действительность, ее законы и корни жизненных явлений, в преддверии широких исторических перспектив действовала Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков). Бесстрашно попирая законы империи, обращались большевики к рабочим, настойчиво и терпеливо направляя и подготавливая народ ко второй революции». Город, деревня, армия (флот) представали в эпопее «Война» главным образом как объекты большевистской пропаганды. Войне с Германией Вс. Вишневский противопоставлял не прекращавшуюся войну самодержавия с «наиболее опасным врагом внутренним — пролетариатом». Размышляя об отсталой промышленности, отсталой армии, не способной к успешным боевым действиям, автор снимал с повестки дня вопрос о мире: «Нужен ли был мир? Нужна ли была победа? Нет! Мир для того, чтобы вернуть в прежнее рабское состояние миллионы мобилизованных? Победа для усиления монархии и капиталистов? Нет! Нужна была другая война… Народу необходимо поражение царя, ослабление существующего строя, чтобы в свою очередь перейти к войне с ним». Участник Первой мировой войны, Вс. Вишневский писал и о многочисленных жертвах, и о «героических усилиях русских войск», но упоминания о них оказывались на периферии «поэмы», где главные герои – «творцы прекраснейшей из революций» – большевики. 1 2 |