Дискурс государства в политической истории. 1. Какова история становления понятия "state" в Европе
 Скачать 63.5 Kb.
|
|
На основе прочитанного материала в работе О. Хархордина дайте ответы на следующие вопросы (в виде развернутого конспекта): 1. Какова история становления понятия "state" в Европе? Английское слово state оказалось очень удобным для выражения этого позднего противопоставления государства как аппарата правления и народа.. Первое — это status regis, обозначающее «состояние величия, высокого положения, достоинства и величавости [stateliness]», присущее королю. Кодекс Юстиниана, словарь которого дал многие ключевые понятия для средневековых юридических категорий, открывается разделом «De statu hominem», который имеет дело с проблемой de personarum statu, статуса различных персон. Использование этого понятия пришлось очень кстати после возрождения римского права в Европе XI—XII вв. Скиннер объясняет то внимание, которое уделялось королевской стати и знакам величия суверена, используя теорию Клиффорда Гирца о «повелевающей силе наглядного поведения» — той особенности власти суверена, о которой мы почти что совсем забыли, но которая составляла существенную часть status regis. Только человек, обладающий статью и величественностью, присущими государю, человек с представительными манерами и физически ощутимым достоинством, вызывающим благоговение, мог претендовать на обладание status regis. Мы еще можем обнаружить остаточные элементы этих представлений у Мильтона, когда он пишет о Кануте в своей «Истории Британии»: «со всей статью [state], которое его королевское достоинство могло сообщить его виду». Второе важное средневековое выражение, которое предшествовало возникновению современного понятия государства, — это status regni, или, скорее, status rei publicae. Это выражение также пришло из кодекса Юстиниана, который цитирует высказывание Ульпиана: «Публичное право касается status rei Romanae, частное право касается пользы отдельных людей. Публичное право имеет отношение к религии, священству и магистратам». Status rei publicae, таким образом, в основном трактовалось как предмет особой заботы принцев и означало положение или состояние страны или республики, приблизительно в том смысле, как оно фигурирует и до сих пор в ежегодном послании президента США конгрессу «О состоянии союза» (State of the Union). Цицероновское выражение optimus status rei publicae стало в эпоху Средневековья неотъемлемой частью многочисленных сочинений, посвященных bonus status. Одним из последних и наиболее красноречивых примеров этого является латинское название знаменитой «Утопии» Томаса Мора — «De optimo reipublicae statu». Разумеется, эти два латинских выражения, предшествовавшие возникновению современных политических терминов state, staat или état, часто употреблялись в одном предложении: слава положения или должности правителя заключалась в том, чтобы добиться и сохранить процветающее положение политического сообщества. Аналитически, однако, мы имеем дело с двумя различными категориями, поскольку первая указывает на особый статус некоего призвания среди прочих призваний внутри данного королевства, а вторая — на заботу об общем процветании данного королевства. . Именно в этом смысле — «режим» — и используется понятие lo stato в первой фразе книги Макиавелли: «Tutti li stati…» и т.д. Во-вторых, путь сохранения lo stato заключался в том, чтобы не допустить потери или изменения в размерах тех политических единиц, которыми правил принц. Здесь, таким образом, lo stato стало обозначать территорию, над которой простирается власть принца. В-третьих, самой важной инновацией стала идея, что для сохранения характера правления и размера территории необходимо контролировать «институты правления и средства принуждения, служившие для организации и поддержания порядка в политических сообществах». Макиавелли говорит о lo stato и в этом смысле, даже если он делает еще самые первые шаги в этом направлении. Действительно, Хекстеру было легко интерпретировать все амбивалентные случаи использования lo stato как единообразно отсылающие к личной власти государя над своими подданными, поскольку новое значение термина еще нечетко отделилось от старых значений, связанных с режимом и территорией правления. Новый смысл мог легко остаться незамеченным в выражениях, содержащих множество коннотаций. В то время термин lo stato, указывает Скиннер, практически всегда интерпретируется как il suo stato принца, т.е. состояние его личной власти, и очень редко означает служащий ему аппарат правления. До середины XVI в. в западноевропейских текстах «едва ли найдется пример, где рассматриваемые нами état, staat или state явно отделены от состояния или положения самого принца» Можно добавить, что рассматриваемые здесь эквиваленты термина status очень часто оказывались связанными с господской статью принца и устойчивостью его господства. Развитие политической теории в XVI и XVII вв. привело к тому, что état, staat или state как особая единица со своей собственной жизнью было отделено от личности принца, с одной стороны, и от подданных принца и территории, которую они населяют, с другой. Во-первых, республиканская традиция европейской мысли постоянно настаивала на различии между хорошим правителем и хорошим правлением. Эта идея неизменна для всей республиканской мысли от Данте до Контарини: город не сможет сохранить свою свободу, если ему не удастся заставить своих правителей и магистратов соблюдать строгие условия, определяемые законом. Однако эта идея необходимости иметь законы как гарантию власти сообщества, независимой от власти правителя, могла легко выражаться итальянскими республиканцами в традиционных понятиях, без введения нового термина status. Таким образом, «хотя Контарини обладает четким представлением об аппарате правления как о наборе институтов, независимых от тех, кто ими управляет, он никогда не употребляет термин status, чтобы охарактеризовать эти институты, но неизменно предпочитает говорить об их власти как воплощенной в самой respublica» Во-вторых, абсолютистская мысль XVI и XVII вв. внесла свой вклад в отделение фигуры правителя от подданных, и здесь слово state было востребовано для того, чтобы выразить это не совсем тонкое различие. Сражаясь против тех договорных теорий, где государь рассматривался как лицо, которому на время передоверили право исполнять волю народа и который поэтому мог быть отозван при определенных условиях, абсолютисты старались навязать образ суверенной власти, наделенной неотъемлемыми полномочиями. Согласно этой традиции политической мысли, полномочия правительства могут первоначально зависеть от воли граждан, но, однажды установленные, они принадлежат независимому суверену и не могут быть востребованы обратно. Ни слово respublica, ни его английские или французские эквиваленты не выражали эту идею достаточно адекватно. Например, Ралей сетовал на тот факт, что слово commonwealth недостаточно отчетливо указывает на источник суверенитета, поскольку оно стало «узурпированным прозвищем», указывающим в основном на «правление всей толпы». Поэтому он использовал термин state, который в 1618 г. определил так: «структура или установленный строй республики» (commonwealth), или правителей, которые правят тем же, особенно — главного и верховного правителя, который повелевает остальными». Гоббс, столкнувшийся с той же самой проблемой в своих ранних трактатах, использовал слово city, английский эквивалент латинского слова civitas: «Поэтому мы можем определить city как одно лицо, чья воля, по договору множества людей, должна восприниматься как воля их всех». Использование такого понятия, как утверждает Скиннер, было столь неудобным и чуждым обычному словоупотреблению, что позже он предпочел другой термин: «тот великий Левиафан, зовущийся Commonwealth или State (по-латыни Civitas)». Как отмечали многие, в «Левиафане» верховная власть сосредоточена в искусственной душе, а не в правителе и не в подданных. Это позволяет отделить государство, или абстрактно-понимаемое «седалище власти», как говорит об этом сам Гоббс, как от народа, так и от личности правителя. Само слово state было очень удобным, поскольку не несло коннотаций народного правления, как это делало слово commonwealth, и не отсылало к режиму личного правления, как это делало слово sovereignty, понимаемое как господство феодального суверена. 2. Какова история становления понятия "государство" в России? В отличие от английского, русский язык не заимствовал латинского слова или его западноевропейских эквивалентов для обозначения феномена state. Слово «государство» является производным от слова «государь», которое обозначало либо хозяина феодального владения, владельца холопов, либо верховного правителя, и которое часто являлось русским эквивалентом латинского слова dominus: Ричард Пайпс даже настаивал на том, что слово «государство» может быть более адекватно переведено на английский не как state, а как domain, наверное, в смысле «господское владение». Старославянское слово «господарь», или «осподарь», этимологически связанное с однокоренными словами «господь» и «господин», первоначально означало «хозяин, владелец холопов и домашнего хозяйства», а родственное с ним церковнославянское слово «господа» означало «домашнее хозяйство или земельное владение» В этом смысле слово «господарь» присутствует уже на новгородской берестяной грамоте XI в. и в Синайском Патерике XI—XII вв Несколько позднее слово «господарь» стало использоваться и в политическом смысле, поскольку стало официальным титулом князей. Это произошло благодаря влиянию латинского языка на канцелярский язык тех русских князей, чьи княжества вошли в состав Королевства Польского и Литвы. Первое неоспоримо политическое использование термина «господарь» относится к 1349 г., когда славянская версия титулатуры Казимира III, короля Польского, называет его «господарь руское земле», что одновременно передавалось по-латыни как dominusque terre Russiae. В то время Польша присоединила Галицкую Русь, князь которой Андрей называл себя по-латыни dux Ladimiriae et dominus Russiae уже в 1320 г. После того как Галицкое княжество перешло к Литве, слово «господарь» стало частью титула Великого князя Литовского и потому этот термин стал известен тем русским князьям, которые поддерживали тесные отношения с Литвой и Польшей. В 1427 г. Кирилл Белозерский наконец использовал титул «господарь» по отношению к Великому князю Московскому, а в 1431 г. митрополит Фотий впервые использовал производный от него термин «господарство». По мнению русских историков, фундаментальное различие, однако, заключается не между словами «господарь» и «государь», а между ними и прежним титулом «великий князь». В результате всех этих трансформаций слово «государство» стало обозначать, во-первых, свойство или качество бытия государем, т.е. его достоинство и господство, присущее состоянию государь-ства, и, во-вторых, территорию его правления. Первоначально это слово главным образом обозначало качество бытия dominus’ом — как мы сказали бы сейчас, господином над холопами — или процесс того, что на средневековой латыни могло бы звучать как dominatio, на итальянском языке Макиавелли dominio, а на современном русском — «господство» или «власть». Иван III не говорил о территориях, когда в знаменитых переговорах с новгородской делегацией в 1477 г. он настаивал на том, чтобы новгородцы приняли его господство и не пытались ни ограничивать, ни регулировать его: «хотим государьства на своей отчине Великом Новегороде такова, како нашо государьство в Низовскои земли на Москве; и вы нынечя сами указываете мне, и чинити урок нашему государьству быти: ино то которое мое государьство?» Здесь видно, что понятие «государство» в XV в. было близко итальянскому lo stato тем, что оба они апеллировали к dominio. Но в то время как lo stato в первом предложении «Il Principe» Макиавелли уточняется как dominio, которое имеет imperio над людьми, русский язык не знал этого различия между чистым dominio (господством хозяина) и imperio (управлением свободными людьми, т.е. не-рабами). «Государство» понималось как полное и беспрекословное господство, которые осуществлялось в вотчине над холопами и членами семьи. Поэтому, возможно, термин «государство», хотя и означал достоинство и состояние государя, не имел таких выраженных коннотаций королевской стати — «повелевающей силы наглядного поведения» — как те, которые подразумевались в терминах status regis и lo stato, связанных с более публичными формами господства. Золтан попытался также подробно проследить формирование второго раннего значения слова «государство» — «территория, которой правит государь». Хотя это значение, как принято считать, появляется уже в послании Фотия в 1431 г., широкое использование термина в этом смысле пришло позже и было заимствовано у (в будущем) белорусских и малороссийских книжников, которые переводили польское слово panstwo словом «государство». Под их влиянием великорусские книжники перенесли территориальные коннотации польского слова в русское «государство». Поскольку польское слово несло одновременно коннотации и dominatio, господства, и dominium, территориального владения, это помогло расширить значение русского слова. В 1536 г. это слово уже использовалось во множественном числе со значением ряда территорий, а в 1543 г. Иван IV уже без труда перечислил все «государствы», которые были частью его титула Реликты первичного понимания государства как личного господства и достоинства князя, а не территории, обнаруживаются еще в 1570 г., когда Иван IV написал английской королеве Елизавете о своем разочаровании в характере ее правления, которое он считал неприемлемым для самодержца. Послание гласило: «И мы чаяли того, что ты на своем государьстве государыня и сама владеешь и своей государьской чести смотришь и своему государьству прибытку». Пайпс приводит перевод, сделанный английской канцелярией, и замечает, что английские переводчики были сбиты с толку русским текстом и передавали слово «государство» как domain, land, или realm, хотя эти территориальные термины иногда не соответствовали русскому слову, которое часто подразумевало лишь личное господство. Подводя итоги тому, как формировалось русское слово «государство» в ранний период, мы видим параллельное развитие обоих основных значений, обнаруживающихся и в термине lo stato в Европе начала Нового времени. Lo stato и «государство» обозначают состояние личного господства и достоинство правителя, т.е. il suo stato, «его государь-ство», хотя итальянский principe повелевает свободными людьми, а русский господарь-государь правит своими подданными как холопами. Оба слова также обозначают территории, контролируемые этими суверенами. Однако самое принципиальное нововведение, согласно Скиннеру, случилось в начале XVI в. в Италии и в начале XVII в. в Англии, когда lo stato и state стали обозначать аппарат управления, независимый как от правителя, так и от управляемых. Это происходит также и в России, но только в первую половину XVIII в. Интересно, что расширение значения слова «государство» происходит в России иначе, чем в Западной Европе, поскольку здесь отсутствовали сходные устоявшиеся традиции республиканской или абсолютистской политической мысли. Поэтому сопоставление двух примеров концептуального развития поможет нам понять, какие интересы способствовали утверждению идеи государства как независимого субъекта действия. 3. Каковы этапы трансформации восприятия понятия "государство" В результате всех этих трансформаций слово «государство» стало обозначать, во-первых, свойство или качество бытия государем, т.е. его достоинство и господство, присущее состоянию государь-ства, и, во-вторых, территорию его правления. Первоначально это слово главным образом обозначало качество бытия dominus’ом — как мы сказали бы сейчас, господином над холопами — или процесс того, что на средневековой латыни могло бы звучать как dominatio, на итальянском языке Макиавелли dominio, а на современном русском — «господство» или «власть». Иван III не говорил о территориях, когда в знаменитых переговорах с новгородской делегацией в 1477 г. он настаивал на том, чтобы новгородцы приняли его господство и не пытались ни ограничивать, ни регулировать его: «хотим государьства на своей отчине Великом Новегороде такова, како нашо государьство в Низовскои земли на Москве; и вы нынечя сами указываете мне, и чинити урок нашему государьству быти: ино то которое мое государьство?» Здесь видно, что понятие «государство» в XV в. было близко итальянскому lo stato тем, что оба они апеллировали к dominio. Но в то время как lo stato в первом предложении «Il Principe» Макиавелли уточняется как dominio, которое имеет imperio над людьми, русский язык не знал этого различия между чистым dominio (господством хозяина) и imperio (управлением свободными людьми, т.е. не-рабами). «Государство» понималось как полное и беспрекословное господство, которые осуществлялось в вотчине над холопами и членами семьи. Поэтому, возможно, термин «государство», хотя и означал достоинство и состояние государя, не имел таких выраженных коннотаций королевской стати — «повелевающей силы наглядного поведения» — как те, которые подразумевались в терминах status regis и lo stato, связанных с более публичными формами господства. |