Александр Николаевич Афанасьев Народные русские сказки
 Скачать 3.06 Mb.
|
ГУСИ‑ЛЕБЕДИЖили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький. «Дочка, дочка! – говорила мать. – Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора». Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси‑лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках. Пришла девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда‑сюда – нету. Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, – братец не откликнулся! Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси‑лебеди и пропали за темным лесом. Гуси‑лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала‑бежала, стоит печка. «Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?» – «Съешь моего ржаного пирожка, скажу». – «О, у моего батюшки пшеничные не едятся!» Печь не сказала. Побежала дальше, стоит яблонь. «Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?» – «Съешь моего лесного яблока, скажу». – «О, у моего батюшки и садовые не едятся!» Побежала дальше, стоит молочная речка, кисельные берега. «Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?» – «Съешь моего простого киселика с молоком, скажу». – «О, у моего батюшки и сливочки не едятся!» И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает: «Ежик, ежик, не видал ли, куда гуси полетели?» – «Вон туда‑то!» – указал. Побежала – стоит избушка на курьих ножках, стоит‑поворачивается. В избушке сидит баба‑яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега. «Речка‑матушка, спрячь меня!» – «Съешь моего киселика!» Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь. «Яблонь, яблонь‑матушка, спрячь меня!» – «Съешь мое лесное яблочко!» Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели – да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди – из рук вырвут! К счастью, на дороге печка. «Сударыня печка, спрячь меня!» – «Съешь моего ржаного пирожка!» Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали‑полетали, покричали‑покричали и ни с чем улетели. А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли. КНЯЗЬ ДАНИЛА‑ГОВОРИЛАЖила‑была старушка‑княгиня; у нее росли сын да дочь – такие дородные, такие хорошие. Не по нутру они были злой ведьме: «Как бы их извести да до худа довести?» – думала она и придумала; скинулась такой лисой, пришла к их матери и говорит: «Кумушка‑голубушка! Вот тебе перстенек, надень его на пальчик твоему сынку, с ним будет он и богат и тороват, только бы не снимал и женился на той девице, которой мое колечко будет по ручке!» Старушка поверила, обрадовалась и, умирая, наказала сыну взять за себя жену, которой перстень годится. Время идет, а сынок растет. Вырос и стал искать невесту; понравится одна, приглянется другая, а колечко померяют – или мало, или велико; ни той, ни другой не годится. Ездил‑ездил и по селам и по городам, всех красных девушек перебрал, а суженой себе не сыскал; приехал домой и задумался. «О чем ты, братец, кручинишься?» – спрашивает его сестра. Открыл он ей свое бездолье, рассказал свое горе. «Что ж это за мудреный перстенек? – говорит сестра. – Дай я померяю». Вздела на пальчик – колечко обвилось, засияло, пришлось по руке, как для ней нарочно вылито. «Ах, сестра, ты моя суженая, ты мне будешь жена!» – «Что ты, брат! Вспомни бога, вспомни грех, женятся ль на сестрах?» Но брат не слушал, плясал от радости и велел сбираться к венцу. Залилась она горькими слезами, вышла из светлицы, села на пороге и река‑рекой льется! Идут мимо старушки прохожие; зазвала их накормить‑напоить. Спрашивают они: что ей за печаль, что за горе? Нечего было таить; рассказала им все. «Ну, не плачь же ты, не горюй, а послушайся нас: сделай четыре куколки, рассади по четырем углам; станет брат звать под венец – иди, станет звать в светлицу – не торопись. Надейся на бога, прощай». Старушки ушли. Брат с сестрой обвенчался, пошел в светлицу и говорит: «Сестра Катерина, иди на перины!» Она отвечает: «Сейчас, братец, сережки сниму». А куколки в четырех углах закуковали: Куку, князь Данила! Куку, Говорила! Куку, сестру свою, Куку, за себя берет. Куку, расступись, земля, Куку, провались, сестра! Земля стала расступаться, сестра проваливаться. Брат кричит: «Сестра Катерина, иди на перины!» – «Сейчас, братец, поясок развяжу». Куколки кукуют: Куку, князь Данила! Куку, Говорила! Куку, сестру свою, Куку, за себя берет. Куку, расступись, земля. Куку, провались, сестра! Уже остается одна голова видна. Брат опять зовет: «Сестра Катерина, иди на перины!» – «Сейчас, братец, башмачки сниму». Куколки кукуют, и скрылась она под землей. Брат зовет еще, зовет громче – нету! Рассердился, прибежал, хлопнул в двери – двери слетели, глянул на все стороны – сестры как не бывало; а в углах сидят одни куклы да знай себе кукуют: «Расступись, земля, провались, сестра!» Схватил он топор, порубил им головы и побросал в печь. А сестра шла‑шла под землею, видит: стоит избушка на курьих ножках, стоит‑перевертывается. «Избушка, избушка! Стань ты по‑старому, к лесу задом, ко мне передом». Избушка стала, двери отворились. В избушке сидит девица красная, вышивает ширинку серебром и золотом. Встрела гостью ласково, вздохнула и говорит: «Душечка, сеструшечка! Рада я тебе сердечно и привечу тебя и приголублю, пока матери нет; а прилетит, тогда беда и тебе и мне; она у меня ведьма!» Испугалась гостья таких речей, а деваться некуда, села с хозяйкой за ширинку; шьют да разговаривают. Долго ли, коротко ли, хозяйка знала время, знала, когда мать прилетит, обратила гостью в иголочку, заложила в веничек, поставила в уголок. Только она ее прибрала, ведьма шасть в двери: «Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Русь‑кость пахнет!» – «Матушка‑сударыня! Шли прохожие да зашли водицы напиться». – «Что ж ты их не оставила?» – «Стары, родимая, не по твоим зубам». – «Вперед гляди – на двор всех зазывай, со двора никого не пускай; а я, поднявши лытки, пойду опять на раздобытки». Ушла; девушки сели за ширинку, шили, говорили и посмеивались. Прилетела ведьма; нюх‑нюх по избе: «Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Русь‑кость пахнет!» – «Вот только заходили старички руки погреть; оставляла, не остались». Ведьма была голодна, пожурила дочь и опять улетела. Гостья отсиделась в веничке. Скорее принялись дошивать ширинку; и шьют, и поспешают, и сговариваются: как бы уйти от беды; убежать от лихой ведьмы? Не успели переглянуться, перешепнуться, а она к ним в двери, легка на помине, запопала врасплох: «Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Русь‑кость пахнет!» – «А вот, матушка, красная девица тебя дожидает». Красная девица глянула на старуху и обмерла! Перед ней стояла баба‑яга костяная нога, нос в потолок врос. «Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Топи печь жарко‑жарко!» Наносили дров и дубовых и кленовых, разложили огонь, пламя из печи бьет. Ведьма взяла лопату широкую, стала гостью потчевать: «Садись‑ка, красавица, на лопату». Красавица села. Ведьма двинула ее в устье, а она одну ногу кладет в печь, а другую на печь. «Что ты, девушка, не умеешь сидеть; сядь хорошенько!» Поправилась, села хорошенько; ведьма ее в устье, а она одну ногу в печь, а другую под печь. Озлилась ведьма, выхватила ее назад. «Шалишь, шалишь, молодушка! Сиди смирно, вот так; гляди на меня!» Шлеп сама на лопату, вытянула ножки; а девицы поскорей ее в печь посадили, заслонками закрыли, колодами завалили, замазали и засмолили, а сами пустились бежать, взяли с собою шитую ширинку, щетку и гребенку. Бежали‑бежали, глядь назад, а злодейка выдралась, увидала их и посвистывает: «Гай, гай, гай, вы там‑то!» Что делать? Бросили щетку – вырос тростник густой‑густой: уж не проползет. Ведьма распустила когти, прощипала дорожку, нагоняет близко… Куда деваться? Бросили гребенку – выросла дуброва темная‑темная: муха не пролетит. Ведьма наострила зубы, стала работать; что ни хватит, то дерево с корнем вон! Пошвыривает на все стороны, расчистила дорожку и нагоняет опять… вот близко! Бежали‑бежали, а бежать некуда, выбились из сил! Бросили ширинку златошвейную – разлилось море широкое, глубокое, огненное; поднялась ведьма высоко, хотела перелететь, пала в огонь и сгорела. Остались две девицы, бесприютные голубицы; надо идти, а куда? – не знают. Сели отдохнуть. Вот подошел к ним человек, спрашивает: кто они? и доложил барину, что в его владеньях сидят не две пташки залетные, а две красавицы намалеванные – одна в одну родством и дородством, бровь в бровь, глаз в глаз; одна из них должна быть ваша сестрица, а которая – угадать нельзя. Пошел барин поглядеть, зазвал их к себе. Видит – сестра его здесь, слуга не соврал, но которая – ему не узнать; она сердита – не скажется; что делать? «А вот что, сударь! Налью я бараний пузырь крови, положите его себе под мышку, разговаривайте с гостьми, а я подойду и хвачу вас ножом в бок; кровь польется, сестра объявится!» – «Хорошо!» Вздумали – сделали: слуга хватил барина в бок, кровь брызнула, брат упал, сестра кинулась обнимать его, и плачет, и причитывает: «Милый мой, ненаглядный мой!» А брат вскочил ни горелый, ни болелый, обнял сестру и отдал ее за хорошего человека, а сам женился на ее подруге, которой и перстенек пришелся по ручке, и зажили все припеваючи. |