Антонян. Антонян Ю. М., Еникеев М. И., Эминов В. Е. Психология преступника и расследования преступлений М., 1996 Об
 Скачать 1.72 Mb.
|
|
бессознательных. мотивов преступного поведения. Их раскрытие позволяет ответить на вопросы: почему и ради чего совершены те преступления, смысл которых неясен или неочевиден, почему в данной ситуации человек совершил именно эти преступные действия, а не какие-либо другие, каково вообще происхождение ведущих мотивов поведения конкретного лица, какую роль они играют в его жизнедеятельности в целом? Изучение бессознательных мотивов, как и всей сферы бессознательного, позволяет значительно лучше понять конкретную личность и ее отношение к миру. До сих пор юристы и криминологи очень редко обращались к сфере бессознательного для установления действительных мотивов многих преступлений. Они исходят, во-первых, из осознанности всех мотивов преступлений и, во-вторых, не владеют методами выявления таких мотивов. Имеющиеся в литературе объяснения субъективных причин значительной части преступлений, особенно насильственных и сексуальных, носят поверхностный характер и не способствуют решению актуальных проблем теории и практики борьбы с преступностью. Обычно мотив не “извлекается” из личности, а приписывается ей, исходя из внешней оценки преступных действий на базе установившихся традиций. Именно по этой причине преступники редко осведомлены о том, почему они совершили преступления, и поэтому у них существенно затрудняется возможность контролировать свое поведение. Можно ли утверждать, что бессознательные мотивы преступного поведения начинают формироваться в детском возрасте? По-видимому, такое утверждение будет не совсем точным. Однако справедливо, что именно в детстве начинает формироваться отношение человека к окружающему миру, ощущение себя в этом мире, устанавливаются и развиваются связи с ним. Именно в детстве возникают отношения и ощущения, лежащие в основе мотивов преступного поведения. Роль бессознательных мотивов определяется степенью зависимости субъекта от конкретных условий его существования. Чем более жесткой является эта зависимость, тем более вероятным оказывается совершение преступления, причем зависимость начинает управлять поведением в той степени, в которой он не осознает ее существования. Ощущение среды как опасной для индивида, несущей угрозу его бытию чаще всего не осознается в первую очередь потому, что оно слишком травматично и поэтому “переводится” в сферу бессознательного. В то же время зависимость тревожной личности от неблагоприятной среды весьма велика, поскольку эта личность постоянно и жестко привязана к этим внешним условиям. В данном смысле такая личность несвободна в целом и по отношению к конкретным жизненным ситуациям, так как еще недостаточно выделила сама себя из среды. Соответственно низок у нее уровень осознания сущности и смысла собственных действий, их субъективной значимости. Преступники почти не способны “подняться” над возникшей жизненной ситуацией, взглянуть на нее со стороны, избрать иной, кроме противоправного, разрушительного, способ ее разрешения. Психологически это происходит в первую очередь потому, что они, можно сказать, без остатка растворяются в происходящем, намертво связаны с определенными внешними условиями, действиями других лиц, что исключает или во всяком случае серьезно затрудняет анализ и оценку этих условий и действий, а следовательно, и принятие автономных решений. То, что значительное большинство преступников не способно к анализу и оценке, доказывается приведенными выше эмпирическими данными о том, что они отличаются по сравнению с законопослушными гражданами повышенной эмоциональностью и застреваемостью эмоций и переживаний. Тот факт, что мотивы некоторых преступлений могут быть скрыты от сознания субъекта, не освобождает лиц, совершивших преступления по неосознаваемым ими мотивам, от уголовной ответственности и наказания. Совершая убийство, субъект обычно не осознает собственных глубинных побуждений к данному поступку, их внутреннего смысла, но он должен осознавать преступный характер своего действия. То, что бессознательные мотивы преступного поведения определяются повышенной тревожностью личности, а тревожность в свою очередь порождается ее отчужденностью и дезадаптацией, подводит нас к мысли о том, что, во-первых, эти мотивы отражают личность как целостность, как сложную систему ее свойств, проявляемых в тех или иных ситуациях. Такой подход избавляет от однолинейных и примитивных объяснений типа “корысть - кража”, искажающих истинную природу преступного деяния. Во-вторых, указанные мотивы, выявляющие основные личностные тенденции, связаны со всей прожитой жизнью индивида и вне ее не могут быть поняты. В-третьих, бессознательные мотивы, поскольку они вызываются тревожностью, на уровне психики выполняют функции защиты - и физической, и психологической. Можно, следовательно, выстроить схему: такая личность - такие Е мотивы - такое поведение. В этом случае последнее не предстает : чем-то случайным. Напротив, оно целесообразно и закономерно именно для данного субъекта. Преступное поведение регулируется, как правило, не сиюминутно актуальной, а основной, постоянно готовой к реализации установочной потребностью. Ею, на наш взгляд, выступает необходимость защиты своего биологического или (и) социального бытия, его подтверждения, обретения уверенности и снижения таким путем беспокойства и тревожности. Очевидно, что мотивы имеют определенные пласты и верхние из них, особенно те, которые выполняют функции непосредственного побуждения к действию, чаще всего осознаются личностью. Значительно меньше, а обычно вообще не охватываются сознанием глубинные уровни, которые и заключают в себе субъективный смысл поведения, его личностную значимость. Например, похищая чужое имущество, преступник понимает, что это принесет ему материальный комфорт, лучший достаток, а следовательно, “целесообразно” совершать такие поступки. Но от его сознания ускользает, что подобным образом он утверждает (или подтверждает) свое социальное бытие и обеспечивает его защищенность, снижает беспокойство по поводу своей социальной определенности и положения среди окружающих. Глубинный и в данном случае наиболее мощный пласт мотивации как раз в этом и состоит. Аналогичную картину можно обнаружить при анализе мотивов бродяжничества. Лицо, систематически ведущее бродячий образ жизни, конечно, осознает, что своим поведением уклоняется от общественно полезной деятельности, поддержания нормальных отношений в семье и иных малых социальных группах. Как правило, эти люди и не оспаривают негативную оценку своего образа жизни, более того, они вполне искренне заверяют в желании раз и навсегда покончить с бездомным существованием. Но они не осознают, что все это им нужно для того, чтобы избежать социальной идентификации, социального контроля, сохранить личностную целостность. Тем более они не знают причин такого поведения, заключающихся в их отвергании родителями в детстве, точнее, не осознают отвергания в качестве криминогенной причины. Поэтому без специального воспитательного воздействия с целью перестройки внутренних установок они не способны жить иначе. Поскольку же бродяги, как и другие преступники, лишены такой помощи, у них не формируется способность управлять своим поведением, самостоятельно принимать решения, а не попадать в жесткую зависимость от внешних обстоятельств. Чаще всего человеком не осознается психологическая структура своей личности. Если в этой структуре личности преобладают какие-то особенности, то они могут не только “срабатывать” в неадекватных для нее психотравмирующих или провоцирующих условиях, но и порождать соответствующие ситуации. Например, человек, в структуре личности которого преобладают паранойяльные черты, характеризующиеся подозрительностью и мнительностью, всегда найдет повод для ревности и обиды. Можно полагать, что это закономерность функционирования данного типа, которая, однако, не ведет с неизбежностью только к преступным действиям. Унижения, несправедливое, жестокое обращение в детстве могут оставлять неизгладимый след в эмоциональной структуре личности и при определенных условиях порождать соответствующие формы поведения. Однако в сознании личности эта связь обычно не отражается. В повседневной жизни она наиболее ярко проявляется в выборе друзей, подруг, жен, сожительниц, мужей. Зафиксировавшиеся в психике ребенка, прежде всего в его эмоциональной сфере, образцы, ассоциированные с конкретными лицами, являются как бы моделью для последующего выбора или создания ситуаций и круга общения. Чем сильнее эти ранние фиксации, тем жестче модель определяет выбор и поведение вплоть до полной зависимости лица от ситуации или. от другого человека. Нередко тот (или та), от кого лицо находится в жесткой зависимости, становится его жертвой, о чем мы уже писали выше. Мотивы почти всегда носят бессознательный характер при совершении так называемых замещающих действий. Суть этих действий в том, что если первоначальная цель становится недостижимой, то лицо стремится заменить ее другой - достижимой. Например, если действие, при помощи которого лицо рассчитывало добиться осуществления своей цели, является нереальным, оно выполняет иные действия, могущие привести к той же цели. Благодаря “замещающим” действиям происходит разрядка (снятие) нервно-психического напряжения. Примером может служить поведение насильственных преступников. Как правило, их преступления направлены против определенных, конкретных лиц. В отдельных же случаях насилие применяется к лицу, не являющемуся непосредственным поводом преступного поведения. Создается иллюзия отсутствия какой-либо психической причинности в действиях правонарушителя. “Замещающиеся” действия часто встречаются в бытовой сфере. Знание их психологической природы приобретает практический интерес и для уголовно-правовой сферы. “Замещение” действий, т. е. смещение в объекте действия, может проходить разными путями. Во-первых, путем “растекания” поведения, когда насильственные побуждения направлены не только против лиц, которые являются источником недовольства, но и против близко связанных с ним родственников, знакомых и т. д. В этих случаях правонарушитель, поссорившись с одним человеком, переносит свои враждебные чувства на близких и друзей этого человека. Во-вторых, путем выражения так называемых смежных ассоциаций. Например, школьник, недовольный учителем, рвет или кидает учебники по предмету, который преподает этот учитель. В-третьих, путь “замещающих” действий состоит в том, что они направлены против лица или неодушевленного предмета, которые первыми “попались под руку”. В этом случае объект нападения беззащитен, а нападающий уверен в своей безнаказанности. В-четвертых, видом “замещающих” действий выступает “автоагрессия”, т. е. перенос насилия на самого себя. Не имея возможности исполнить свои агрессивные намерения вовне, лицо начинает “бичевать себя” и нередко причиняет себе увечья или кончает жизнь самоубийством. Выявить мотивы так называемых замещающих действий всегда достаточно сложно, и, к сожалению, следствие и суд не всегда в состоянии с этим справиться, так как, анализируя действия виновного, должностные лица не выходят за пределы той ситуации, в которой было совершено преступление. Разумеется, это необходимо, но абсолютно не достаточно. Знание субъективно важных обстоятельств, предшествовавших ситуации преступления, всей жизни обвиняемого поможет понять, каково значение для него совершенных им уголовно-наказуемых действий, какие субъективные задачи он при этом решал, почему, не решив их вначале, он продолжал искать иные возможности, т. е. почему ему было необходимо совершить эти действия. Интересно отметить, что сами виновные обычно пребывают в полном неведении по поводу того, почему они их совершили, что двигало ими. Поскольку преступники при совершении этих действий чаще всего бывают в нетрезвом состоянии, то этим они обычно и объясняют свое поведение. Наиболее же общим для всех изученных нами преступников был факт почти полной неосознаваемости ими смысла своих действий, они не могли ничего сказать ни о мотиве убийства, ни о цели Причем на осознание этого их не могли натолкнуть никакие “наводящие” вопросы. По картине поведения при ответах на вопросы, касающиеся мотивов и цели убийства, можно было заключить, что эти лица вообще не “входят” в смысл подобных вопросов, и они звучат для них как бы на другом, совершенно непонятном языке. Как правило, преступные действия, за которые они были осуждены, воспринимаются ими как случайность, как нечто, что не могло с ними произойти. Все это создает впечатление отчуждения осужденным своего преступления, причем это отчуждение не всегда носит характер активного отрицания, но пассивного, молчаливого неприятия. Для иллюстрации бессознательного характера мотивов преступного поведения приведем следующий пример. Н., 17 лет, ранее был судим за разбойное нападение, осужден за убийство из хулиганских побуждений. Оно совершено им при следующих обстоятельствах: около 23 часов недалеко от своего дома, будучи в состоянии опьянения, встретил свою родственницу К., 67 лет, затащил ее между частными гаражами, где повалил на землю и, не предпринимая попыток изнасилования, изуверски вырвал рукой влагалище. После этого он ударил ее ножом в сердце, отрезал правую грудь и отбросил ее. Ничего не сделал для сокрытия преступления, Н. ушел домой и сразу же уснул. Убийство квалифицировано как совершенное из хулиганских побуждений. Признан вменяемым с констатацией психопатоподобных черт характера. В этом преступлении прежде всего надо отметить внешне ничем не мотивированные особо жестокие и циничные действия преступника, который никогда не имел никаких конфликтов с потерпевшей. Данных о намерении изнасиловать ее, человека пожилого, или ограбить не имеется. Поэтому вызывает несогласие утверждение “убийство из хулиганских побуждений”. Необходимо искать мотивы убийства в обстоятельствах жизни преступника, в тех реальных социальных условиях, в которых он находился, в глубинах его психики. Как выяснилось в ходе беседы с осужденным и изучения имеющихся в его деле материалов, Н. отличался наглым, несдержанным поведением, часто употреблял спиртное, учинял хулиганские действия, дрался, всегда был агрессивен. В то же время, по сделанному им в беседе признанию, он был девственником, хотя очень стремился к половым контактам с женщинами, но это ему не удавалось. Был влюблен в девушку, жившую по соседству (татиуровка с ее именем (“Надя”) имеется на кисти его левой руки), однако, несмотря на его неоднократные усилия и благоприятные ситуации, половой близости с ней не смог достичь. Следовательно, есть все 0'снования предполагать, что у Н. из-за невозможности удовлетворения актуальной половой потребности нарастала фрустрация, аффективное напряжение, развивались неосознаваемые состояния неуверенности, неполноценности, ущемленности. Это причиняло ему страдания и требовало выхода вовне, что в сознании могло выступать под маской “справедливого негодования” против кого-либо из окружающих, чему способствовали постоянная агрессивность, а также нетрезвое состояние, ослабляющее, как известно, самоконтроль. События непосредственно перед убийством благоприятствовали спонтанному повышению напряженности имеющегося у Н. агрессивного аффекта. Как он рассказал в беседе, в этот день он после выписки никак не мог найти Надю, хотя много раз приходил к ней домой. Впоследствии оказалось (с его же слов), что Надя была в кино, но ее отец, отрицательно относившийся к Н., говорил ему, что она уехала из города. В последний раз он сказал ему об этом около 23 часов, после чего Н. сразу пошел домой, но по дороге встретил К. и убил ее. Иными словами, это произошло в момент наивысшего напряжения аффекта у Н. Теперь сопоставим приведенные данные, не нашедшие оценки в приговоре, с событиями преступления. По существу Н. лишил К. признаков ее пола, десексуализировал ее, в чем убеждают все его действия. Поступки Н. носят как бы символический характер, и его жертвой, по-видимому, могла быть любая женщина, кроме Нади, которую он, по его словам, любит до сих пор и ни за что бы не обидел (татуировка на руке свидетельствует о том же). Женские половые органы являлись для него источником страданий, и он уничтожил их. То, что после убийства Н. сразу уснул, говорит о том, что оно привело к разрешению, снятию сильнейшего напряжения, подтверждая тем самым наше толкование событий. Таким образом, действия Н., которые вначале представляются непонятными и немотивированными, подвергнутые психологическому анализу, приобретают определенное значение и смысл, для него - неосоэнаваемый. Мотивы данного преступления - в сфере бессознательного. Следовательно, утверждение суда о хулиганских мотивах ничем не подтверждается и представляет собой неудачную попытку объяснения события, сущность которого могла быть понята лишь с помощью специальных психологических усилий, предпринятых психологом-экспертом. Заметим, что вообще многие убийства квалифицируются судами как совершенные из хулиганских побуждений только потому, что ни следствие, ни суд не смогли найти их действительные мотивы. Это еще одна причина, говорящая о необходимости более интенсивных психологических исследований в теории и практике борьбы с преступностью. Что касается самого Н., то он вообще не смог дать никаких вразумительных объяснений по поводу содеянного. Они сводились лишь к тому, что он был пьян и ничего не помнит. Перевоспитание Н. в колонии сводилось к разъяснению ему вреда злоупотребления спиртными напитками и учинения хулиганских действий, что, как мы попытались показать, в данном случае никак не соответствует действительным мотивам совершенного тяжкого преступления. Бессознательная мотивация убийств связана с тем, что у большинства убийц отсутствует чувство вины за совершенное преступление. В этом убеждает то, что содержание и эмоциональный тон их высказываний лишены элементов раскаяния. Психологически весьма симптоматично, что некоторые преступники-убийцы легко принимают вынесенное им наказание, согласны с ним, иногда даже считают его недостаточным. Объяснением этому может быть то, что при отсутствии чувства личной виновности имеет место осознание социальной ответственности, ее неизбежности и необходимости. Следует отметить, что почти все обследованные нами осужденные ,за убийства, согласные с наказанием, не удовлетворены ходом следствия и суда по их делу, указывают на неточность либо искажение следователем и судом важных, по их мнению, фактов. Они считают, что их действия юридически неправильно квалифицированы, что не учтены многие смягчающие их личную ответственность обстоятельства. При этом эмоциональный тон их высказываний о ходе следствия носит достаточно выраженный индифферентный характер. Однако мы склонны видеть в обсуждении темы следствия и суда попытку переместить внимание с совершенного преступления на действия следователя, суда или прокурора по поводу этого преступления. Преступники охотнее обсуждают действия следователя или судьи, свидетелей или очевидцев, чем свои собственные. Следовательно, отношение преступника к наказанию начинает формироваться не после вынесения приговора, а задолго до этого, еще в период следствия, что достаточно красноречиво говорит об их общей отчужденности. В таком смещении акцентов еще раз проявляется отчуждение осужденным факта преступления от собственной личности и осознание его через действия других людей. Ведь по существу именно следствие и судебное разбирательство вводят этих людей в круг их собственных действий. Именно следствие и суд показывают им все детали преступлений, именно следствие и суд через анализ преступных действий и других обстоятельств устанавливают, кто их совершил. Однако констатация такого факта чаще всего существует лишь для следователя и суда, преступник же не ощущает себя источником наступивших последствий. В определяющей степени это связано с бессознательным характером мотивации преступлений. Часто возникает вопрос: являются ли открыто провозглашенные намерения “реальными” мотивами их поведения? Т. Шибутани считает, что, конечно, между публично провозглашенными и осознаваемыми субъектом намерениями иногда существует различие, но важно другое: является ли объяснение причин того, что люди делают, адекватным толкованием их поведения? Поскольку многие их поступки непроизвольны и неосознанны, ответ, очевидно, должен быть отрицательным. Прежде всего отметим, что и в преступном поведении достаточно часто можно встретить расхождение между провозглашенными намерениями и реальными мотивами. Если они не совпадают, то не только и не столько по причине того, что пре ступник желает обмануть окружающих. Скорее дело в неосознаваемости значительного числа мотивов преступлений, которые из-за этого не совпадают, да и не могут совпадать, с высказанными намерениями. Например, главарь хулиганствующей группы подростков может заявить, что избиение участников конкурирующей группы необходимо, чтобы покарать их за какие-то враждебные действия. На самом деле подобная акция нужна ему для того, чтобы сплотить своих и усилить среди них свою лидирующую роль. Расхождение декларируемых намерений и истинных мотивов можно часто обнаружить при совершении хищений государственного и общественного имущества. Конечно, выявить мотивы преступлений всегда достаточно сложно, и особенно если они носят бессознательный характер. То, что на первый взгляд иногда представляется ведущим мотивом, в действительности может оказаться одним из второстепенных стимулов или вообще не иметь никакого стимулирующего значения. Поэтому перед сотрудниками органов внтуренних дел и других правоохранительных учреждений да и перед многими исследователями стоит задача кропотливого поиска подлинных мотивов преступлений и при этом они должны помнить, что мотив и мотивировка далеко не одно и то же. Между тем именно мотивировка, данная следствием или судом либо самим преступником, юристами, научными и практическими работниками воспринимается именно как мотив. Нередко мотивировки, данные обвиняемым, кладутся в основу определения мотивов, формулируемых затем следствием и судом в их процессуальных актах. Мотивировка - рациональное объяснение причин действия посредством указания на социально приемлемые для данного субъекта и его окружения обстоятельства, побудившие к выбору данного действия. Мотивировка выступает как одна из форм осознания мотивов, с ее помощью человек иногда оправдывает свое поведение или маскирует его с целью психологической защиты. Не следует упускать из виду и те, в общем-то редкие, случаи, когда посредством мотивировки пытаются скрыть подлинные мотивы. В воспитательной работе, например с осужденными, сотрудники ис-правительно-трудовых учреждений обычно исходят из тех мотивировок, которые имеются в приговорах по уголовным делам. Однако во многих .приговорах, даже по уголовным делам об убийствах и нанесении тяжких телесных повреждений, указания на мотивы преступлений вообще отсутствуют. Так, изучение значительного числа уголовных дел об умышленных убийствах показало, что во многих из них данные о субъективных причинах преступлений ничего общего с мотивами не имеют (например, в них указывается на убийство “на почве пьянства”, убийство “из-за враждебных отношений и ссоры” и т. д.). Правоохранительные органы, пытаясь определить мотив, во-первых, исходят из перечня, который имеется в некоторых статьях уголовного закона и за пределы которого, даже если это диктуется обстоятельствами дела и личностью виновного, следствие и суд, как правило, не выходят. Между тем, например, ст. 102 УК РСФСР не содержит перечня мотивов убийств. В ней лишь указаны признаки, квалифицирующие наиболее опасные виды этого преступления. Во- вторых, указанные органы при определении мотивов руководствуются давно устоявшимися, устарелыми представлениями, не соответствующими современным достижениям психологии о субъективных источниках человеческой активности. Слабо разработаны проблемы мотивации в криминологии и уголовном праве. В-третьих, многие работники следствия и суда, милиции и исправительно-трудовых учреждений считают, что корыстные преступления порождаются корыстными мотивами, насильственные - хулиганскими побуждениями. Однако известно, что, например, подростки совершают кражи не для того, чтобы завладеть какими-то материальными ценностями, а с целью демонстрации своей силы, ловкости, сообразительности. Указание на хулиганские побуждения тоже мало что дает для индивидуальной работы с преступниками, поскольку не содержит конкретных данных о побудительных силах преступления. Практика показывает, что к формулировке “хулиганские побуждения” прибегают обычно тогда, когда неясны истинные мотивы преступлений. Выявление и изучение мотивов преступного поведения важно не только для расследования преступлений, предупредительной работы с конкретными лицами, успешного воспитательного воздействия на отдельных преступников, правильной квалификации преступлений, но и для решения более общих задач профилактики преступности. Мы имеем в виду типологии личности преступника в зависимости от мотивов преступного поведения. Созданные на этой основе, они будут весьма ценны именно в профилактических целях, поскольку нельзя успешно предупреждать преступления, если не знать мотивы, по которым они совершаются. Однако вначале следует назвать и проанализировать эти мотивы. Будем помнить, что, поскольку преступники в своей массе отчуждены и дезадаптивны, а также отличаются тревожностью, мотивы преступного поведения выполняют функции защиты их личности. На этом глубинном и в то же время бытийном уровне они не фиксируются сознанием. Этот вывод представляется чрезвычайно важным для понимания природы такого поведения. Подводя некоторые итоги, мы хотели бы вновь подчеркнуть, что изучение мотивов преступного поведения, попытка понять его глубинные, неосознаваемые личностью причины продиктованы желанием не оправдать, не защитить преступника, а понять движущие силы преступления, объяснить его и вызываются потребностями цивилизованного правосудия. Одно наказание заслуживает виновный, убивший, например, обидчика, и другое, более суровое, - тот, кто “просто” стрелял по прохожим и убил одного из них. Знание мотивов необходимо и для того, чтобы предметно перевоспитывать конкретного осужденного, помочь ему начать новую жизнь без рецидивов правонарушений. Нелишне еще раз обратить внимание на то, что незнание преступником подлинных мотивов своего поведения не освобождает его от уголовной ответственности. Виновный наказывается только за то, что он совершил поступок, запрещенный уголовным законом. |