_Чичерин Б.Н., Собственность и государство. Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство
 Скачать 1.34 Mb.
|
|
Вообще, все эти старания заменить мировое развитие мысли и опыта веков чем-нибудь новым и небывалым ничто иное, как праздные фантазии. Можно в своем кабинете сочинять какие угодно проекты, будто бы приноровленные к народному духу; и действительная жизнь, равно как и здравая теория, не придадут этим измышлениям ни малейшей цены. И теория, и опыт равно говорят, что если для известного общества требуется самодержавная власть, то нечего толковать о широком развитии свободы. Самодержавная власть, которая дала бы значительный простор свободе, не вводя ее в организованные учреждения, тем самым вызвала бы в обществе полнейший хаос, подорвала бы собственные свои основы и в конце концов, для того чтобы дать правильный исход возбужденному ею волнению, принуждена была бы даровать народу политические права. Оставаться при таком порядке нет возможности. Теория и опыт говорят нам также, что если народу нужно самодержавие, то рядом с этим необходим общественный быт, основанный на сословных привилегиях. Мы видели уже, что последние служат единственною возможною заменою политического права. Только исторические привилегии крепкого и связанного внутри себя аристократического сословия могут при неограниченном правлении сдерживать произвол бюрократии и доставлять некоторое ограждение свободе. А с другой стороны, они же служат поддержкою власти, которая в привилегированном сословии всегда видит первую опору престола и самого верного защитника государственных интересов против всяких бродячих стихий, легко находящих доступ в чиновничью среду. Из истории мы знаем, что прочное самодержавие никогда иначе и не существовало, как при сословном порядке. Неограниченная же власть при общем гражданском равенстве есть демократический цезаризм, правление, которое исторически вызывалось иногда временными потребностями общества, расшатанного внутренними переворотами, но которое никогда никакого прочного порядка вещей создать не могло. Всемогущая власть наверху и под нею безразличная и бесправная масса — это такой общественный быт, при котором немыслимы ни твердый порядок, ни правильное развитие учреждений, ни какие бы то ни было гарантии свободы. Всего более здесь приносятся в жертву интересы высших, образованных классов, то есть именно тех, которые дают государству и мысль, и волю, и орудия. Они раздавлены между деспотизмом сверху и демократиею снизу. Когда демократический цезаризм появлялся на политическом поприще, он всегда был орудием масс против высших классов. Но так как подобное орудие может быть только временною потребностью, то он исчезал при более спокойном состоянии общества, если не падал от собственной неустойчивости. Вследствие этого диктаторы, мечтавшие об основании прочных династий, всегда старались окружить себя аристократическими элементами. Величайший представитель демократического цезаризма нового времени, Наполеон I, доказывая необходимость аристократии, говорил, что для управления государством нужно иметь двоякую точку опоры, так же как кораблю необходимы парус и кормило; если же правительство имеет только одну, то оно или опрокидывается или несется по воле волн. Но аристократии нельзя создать по произволу, ее создает история. Если же предшествующая история народа привела к такому общественному строю, в котором существуют только две силы, всемогущая власть и народная масса, то из подобного порядка вещей надобно как можно скорее искать исхода, ибо он не только не обеспечивает будущего, но не дает даже возможности разумным образом жить в настоящем. Единственный же из него исход заключается в политической свободе. Равенство, неуместное при самодержавии, при свободе получает настоящее свое значение. Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали вопрос, всегда идеалом представляется нам такое государственное устройство, которое вмещает в себе политическую свободу. Спрашивается: какую же роль должно играть в государстве это начало? Должно ли оно служить основанием всего политического быта, или должно оно входить в него как один из составных элементов, сочетаясь с другими коренными началами государственной жизни? В первом случае идеалом будет демократическая республика, во втором — ограниченная монархия. Который же из этих двух образов правления в теории заслуживает предпочтение? С первого взгляда может показаться, что если говорить об идеале, то нельзя признать иного, кроме демократической республики. Здесь только вполне осуществляются начала свободы и равенства, которые представляются плодом высшего политического развития; здесь все граждане как члены государства участвуют в общественных делах и интересы всех равно защищены; здесь самая власть не имеет иного источника, кроме народной воли, а потому никогда не может служить преградою требованиям последней; общее благо никогда не подчиняется частному. Если установлению демократической республики мешает политическая неспособность масс, то эта неспособность исчезает с успехами просвещения. Мы должны ожидать, что с совершенствованием человечества достаток и образование все более и более будут распространяться в массах, а потому чем выше будет общий уровень, тем более народная воля будет разумна и справедлива, следовательно, тем менее она будет нуждаться в каких-либо сдержках и преградах. С этой точки зрения демократическая республика представляется окончательною формою, к которой рано или поздно должны прийти все развивающиеся народы. В этом взгляде есть известная доля истины, но еще большая доля односторонности. Нет сомнения, что с совершенствованием жизни и с распространением достатка и образования политическая способность масс должна увеличиваться. При таких условиях демократическая республика, немыслимая прежде в большом государстве, становится приложимою. Она может даже играть значительную историческую роль, ею могут воодушевляться благородные души, для которых свобода и равенство представляются высшими началами политической жизни. Но возвести ее в идеал все-таки нельзя иначе, как упустивши из виду самые существенные стороны человеческого общежития. Человеческие общества составляются не из отвлеченных единиц, равных между собою. Эти единицы имеют различное содержание и различные интересы, которые соединяют их в отдельные группы и дают им различное значение в общем государственном организме. Какое бы мы ни представили себе высокое развитие человечества, непременное его условие заключается в свободе, а свобода, как мы видели, неизбежно ведет к неравенству как имущества, так и образования. Отсюда различие классов и противоположность интересов. Мы видели и назначение различных классов в общей жизни человечества. Есть классы, посвящающие себя физическому труду, и классы, преданные труду умственному, одни представляющие количественный, другие качественный элемент человеческих обществ, оба равно необходимые и восполняющие друг друга. Если же эти два элемента существуют в обществе и не могут быть уничтожены, то им необходимо предоставить различное положение в политическом строе. Уравнять их, подвести их под одну мерку, взявши за основание количество народонаселения, значит пожертвовать качеством количеству. Это и делает демократическая республика: она всем дает одинаковые права, причем меньшинство безусловно подчиняется большинству. Через это начало способности, составляющее первое требование государственного порядка, устраняется совершенно, и низшие классы становятся владыками высших. Каково бы ни было практическое приложение этих начал, нельзя не признать, что такое устройство по самой своей идее составляет извращение истинного отношения государственных элементов. В государстве, как и во всех человеческих учреждениях, высшее должно владычествовать над низшим, а не наоборот: таково необходимое условие правильного и успешного развития человеческих обществ. Против этого нельзя возразить, что в представительном устройстве низшим классам предоставляется не решать самим дела, а только выбирать людей, на что они гораздо более способны, нежели на первое. В действительности, они выбирают людей не по их внутренним качествам, а сообразно с теми мнениями, которых держатся избираемые; следовательно, избиратели должны быть судьями мнений, а в демократии всегда перевес будет иметь то мнение, которое нисходит до понимания толпы или говорит ее страстям. Если в великие минуты народной жизни пробуждающиеся инстинкты масс иногда вернее указывают путь, нежели односторонние увлечения высших классов, то об обыкновенном течении государственных дел этого никак нельзя сказать. Тут требуется не инстинкт, а разумное исследование и обсуждение вопросов, а именно к этому масса совершенно неспособна. Нельзя ссылаться и на то, что высшие массы, для того чтобы сохранить свой вес и свое положение, должны действовать путем убеждения. Способность убеждаться разумными доводами составляет редкий дар природы, требующий высокого развития ума и характера. Обыкновенно же люди убеждаются тем, чем они хотят убедиться, то есть тем, что льстит их наклонностям или их интересам. Путь убеждения во всяком свободном общественном порядке играет некоторую роль в приготовительных действиях, но не он решает дело. Существенное значение имеет тут не возможность убеждать, а право произносить окончательный приговор. Поэтому все политическое устройство сводится к вопросу: кому присваивается верховная власть, которой принадлежит окончательное решение? А так как в демократии власть по самому принципу принадлежит наименее образованной части общества, то ни при каком общественном развитии этот образ правления не может считаться политическим идеалом. Это не мешает демократии занимать видное место в ряду политических учреждений. В историческом развитии человеческих обществ и особенно в практическом приложении важную роль играют не одни идеальные порядки, но также и даже еще более односторонние начала, которые приходятся к данному времени и месту. Есть народы, которые как бы по самой своей природе предназначены к демократическому устройству. Мы указывали уже на Соединенные Штаты. Где история не выработала аристократического элемента, а средние классы сливаются с массою, где довольство и образование распространены во всех слоях, а с другой стороны государство ограничивается весьма тесными пределами и все по возможности предоставляется личной самодеятельности, там демократия составляет единственный возможный образ правления. Однако и тут владычество наименее образованной части населения отзывается в одностороннем развитии всего общественного быта. Вследствие этого высшие классы большею частью удаляются от политического поприща, и на место их выступает особенный класс беззастенчивых аферистов, которых вся задача состоит в том, чтобы обрабатывать толпу. Уровень политической мысли и еще более политической нравственности значительно понижается. Вообще, демократия представляет собою по преимуществу господство посредственности, положение, которое с таким блеском было доказано Токвилем. Конечно, при энергическом и предприимчивом характере народа такого рода общественный быт может иметь свои хорошие стороны, но он никак не может быть предметом удивления и подражания. Есть и такие народы, которых не собственная их природа, а история неотразимым ходом привела к демократии. Такова Франция. Когда аристократический элемент, привязанный к отжившему порядку, оказывается неспособным вступить на новую почву, когда и средние классы в свою очередь, пытавшись основать государственный строй на исключительном своем господстве, обнаружили свою несостоятельность, когда, наконец, и демократическая диктатура пала под бременем собственных ошибок, тогда народу не остается ничего более, как взять правление в свои руки. Все другие элементы износились, сохранилась неприкосновенною одна масса, которой естественно достается власть. Эта необходимость была понята тем великим государственным человеком, который не во имя убеждений, а во имя практической потребности, сделался основателем нынешней республики во Франции. Но провозглашая торжество демократии, он хорошо понимал и те единственные условия, при которых оно возможно. "Республика будет охранительною или ее вовсе не будет", — сказал он, завещая следующим за ним поколениям плоды своей многолетней опытности. И точно, республика возможно лишь там, где демократия обладает высокою степенью сдержанности и самоограничения. И тут повторяется общий закон, что политическая свобода держится только при внутреннем единстве общества. В демократии это внутреннее единство требуется даже в большей мере, нежели где-либо, ибо политическая свобода составляет здесь начало и конец всего государственного строя. Поэтому республика возможна лишь там, где низшие классы, которые являются в ней владычествующими, не отделяются от других, не выступают с своими особенными интересами, а действуют заодно с высшими. Республика должна быть достаточно широка, чтобы меньшинству предоставлен был в ней полный простор. А это возможно только на почве свободы. Мало того: республиканское государство, так же как и все другие, не может обойтись без способности, способность же принадлежит не количеству, а качеству. А так как юридически качество подчиняется здесь количеству, то последнее должно добровольно признать над собою чужое руководство, иначе государство опять-таки не может держаться. Руководство со стороны аристократического элемента здесь немыслимо: аристократия слишком противоположна демократии, и преобладание ее повело бы к совершенно иному государственному строю, нежели республика. Но предводительство средних классов весьма возможно. Последние ближе стоят к демократии, они совершенно сливаются с нею низшими своими слоями, а потому являются естественными ее вожатаями. Демократия, которая признает над собою это руководство, имеет в себе залог прочности. Свобода для высших классов и предводительство средних, таковы необходимые условия всякой демократии, способной к государственной жизни. Это и есть та либеральная и мещанская республика, которая водворилась во Франции под председательством Тьера и которая одна имеет в себе условия существования. Всякое отступление от этих начал, всякое посягательство на свободу, всякое уничтожение сдержек умаляет эти условия, а потому ведет в падению республики. Власти, достигшие неоспоримого преобладания, обыкновенно воображают, что они усиливают себя тем, что уничтожают перед собою всякие преграды; но именно этим они себя подрывают. Если бы вместо либеральной и мещанской республики провозглашена была республика демократическая, а тем паче социальная, то это было бы сигналом падения. Демократическая республика означает, что низшие классы хотят выступить на сцену сами по себе, с своими особенными интересами; социальная республика означает, что они хотят употребить принадлежащую им государственную власть для того, чтобы обратить богатство высших классов в свою пользу. Результатом подобной политики может быть только внутреннее разделение общества. И высшие и средние классы неизбежно сделаются врагами такого порядка вещей, который грозит самым существенным их интересам, они будут противодействовать ему всеми силами. И чем более в обществе разлиты богатство и образование, тем более сторонников будут иметь враги республики. Но как скоро на одной стороне является духовный элемент, а на другой только материальная сила, то исход не может быть сомнителен. Победа количества над качеством может повести лишь к временным судорогам, прочного порядка из этого выйти не может. Сила вещей возьмет свое, и неумолимый исторический закон восстановит те правильные отношения общественных элементов, которые никогда не должны были нарушаться, но он восстановит их в ущерб нарушителям, которые, показавши свою неспособность пользоваться властью, должны будут потерять свое преобладание. Трудно однако ожидать, чтобы в государстве, где власть имеет такую силу, как во Франции, самообладание масс могло долго держаться, и не явилось бы в них поползновение извлечь из нее всевозможные выгоды. Суровые уроки истории заставили французскую демократию быть сдержанною, но нет большего искушения, как обладание неограниченною властью. Нужны крепкие предания и высокое нравственное развитие, чтобы противостоять этому соблазну, ни тем, ни другим современные массы не отличаются. Немудрено, что униженная демократия сдерживает свои порывы; надобно знать, что с нею станется, если она сделается торжествующею вовне, так же как она сделалась господствующею внутри. Свойства парижского населения немного обещают для будущего. Появление демократии на политическом поприще бесспорно имеет глубокое историческое значение: демократия может оказать значительные услуги человечеству, разрушая отжившие порядки, поддерживая человеческие права, поднимая низшие классы; но противоестественный порядок вещей, подчиняющий высшее низшему, непременно возьмет свое и проявится в общественных потрясениях, которые поведут к восстановлению нормального политического быта. Можно думать, что современное преобладание демократических стремлений в европейских обществах вообще составляет временное историческое явление. Оно обозначает постепенное поднятие низших классов, прежде обделенных; в этом состоит законное его значение в истории. Но человеческое развитие обыкновенно идет от одной крайности к другой. Развиваясь, одностороннее начало доходит наконец до той точки, когда оно из отрицаемого делается отрицающим. То, что было внизу, оказывается наверху. А так как это положение еще более неестественно, нежели первое, то вскоре обнаруживается его несостоятельность, и тогда начинается обратный ход, который вводит наконец данное начало в надлежащую колею. Можно предвидеть, что именно это и будет с демо-кратиею. В настоящее время она многим представляется идеалом; история низведет ее с этого подножия и поставит ее на то место, которое принадлежит ей по праву: из идеала она сделается одним из существенных, хотя не первенствующих элементов политического порядка. В нормальном государственном устройстве количество не может властвовать над качеством. Последнее должно иметь свое собственное место и значение в целом. Голоса, по известному выражению, должны не только считаться, но и взвешиваться. Как же это устроить? История представляет примеры республик, в которых аристократический элемент и демократический имели каждый свои особые органы и соединялись в общих учреждениях. Самым знаменитым и типическим образцом подобного устройства был Рим. Но история же показывает, что там, где рядом существуют два элемента без всякого посредствующего между ними звена, неизбежно происходит между ними постоянная борьба. Эта борьба не мешала Риму крепнуть, развиваться и наконец покорить вселенную. Но мы знаем, при каких политических условиях это могло совершиться. Во главе правления долго стояла могущественная аристократия, привязанная к законному порядку и одаренная необыкновенным политическим смыслом. Демократия только медленно и постепенно приобретала себе права, и в этой школе сама проникалась политическим духом. И несмотря на то как скоро главный центр государственной жизни от аристократии перешел к демократии, дело приняло совершенно иной оборот. Возбужден был аграрный вопрос, вместо закономерного хода явились революционные движения, и республика пала среди кровавых распрей. |