Шпаргалка Чичерин Б.Н.. Чичерин Борис Николаевич. Чичерин Борис Николаевич (26. 05 06. 1828316. 02. 1904), философ, правовед, публицист и историк. Родился в Тамбове. Происходил из знатной дворянской семьи. Учился в Московском университете, слушал лекции
 Скачать 24.85 Kb.
|
|
Чичерин Борис Николаевич – вопрос о русском гегельянстве. Чичерин Борис Николаевич (26.05[7.06].1828—3[16].02.1904), философ, правовед, публицист и историк. Родился в Тамбове. Происходил из знатной дворянской семьи. Учился в Московском университете, слушал лекции Грановского. Был профессором права Московского университета в 1861—1868. При Александре II был воспитателем наследника престола. Будучи крупным помещиком Тамбовской губ., активно участвовал в общественной земской деятельности. Был Московским городским головой в 1882—1883. Традиционно считается, что Б.Н. Чичерин – диалектик и гегельянец, один из самых значительных представителей философии права в России во второй половине ХIХ в. В данном докладе философия права Чичерина будет рассмотрена сос стороны сопоставления философией права, исторического аспекта и специфики диалектики Гегеля и Чичерина. Диалектика истории объективного духа: следование учителю и новации ученика. В зарубежной и отечественной литературе [1, с. 43–64] интересующему нас вопросу уделяется большое внимание. Мы конснёмся лишь нескольких авторов. Так, вопрос о влиянии философии Гегеля на работы Чичерина выражен в «Истории русской философии» Н.О. Лосского, который высоко оценивал труды Чижевского по истории русского гегельянства. Согласно Лосскому, считая себя последователем Гегеля, Чичерин, ошибочно рассматривал его «как типичного представителя рационализма, отрицая мистические элементы его философии». Его собственное учение было пронизано стремлением дополнить «рациональные элементы мира… иррациональным содержанием опыта», но он не сознавал, что «вне рационального и иррационального имеется еще сверхрациональное». В итоге оказалось, что «философская система Чичерина как по духу, так и по строению очень близка к докантовскому рационализму Декарта и Лейбница и совершенно далека от гегелевского, послекантовского сверхрационализма». Яковенко, подчеркивая момент неразвитости и неоригинальности философского мышления в России, отводил особую и решающую роль влиянию на него в XIX в. философии Гегеля: историю русской философии в точном смысле этого слова можно писать, – считал он, – лишь как историю отражения гегелевской системы в русском мышлении. При этом «особенно сильное и оригинальное проявление гегелианство получило, – утверждал он, – в философских трудах… Б.Н. Чичерина», учение которого оказалось «едва ли не единственной по цельности и законченности системой, созданной в России». Опыт целостной сравнительной характеристики философских систем Гегеля и Чичерина осуществлен П.М. Груичем. Обратив внимание на момент принципиального сходства философских позиций этих мыслителей, Груич вместе с тем четко зафиксировал пункты, которые свидетельствовали о трансформации гегелевских идей у Чичерина в сторону классической метафизики (как в отношении предметного содержания, так и по способу мышления). В книге Валицкого анализу философии права Чичерина посвящена специальная глава. Поставив формирование его учения в связь с философией Гегеля, Валицкий отметил также важную роль в этом процессе самостоятельных занятий Чичерина по изучению русской истории: Чичерин (вместе с Кавелиным), согласно его мнению, явился основателем государственной школы в русской историографии. В качестве политического мыслителя Чичерин оценен Валицким как ниболее последовательный представитель «классического либерализма на востоке от Германии», стоящий «в одном ряду с самыми известными либералами XX в., включая Фридриха Хайека». Понятие «объективного духа» и у Гегеля, и у Чичерина используется, прежде всего, для обозначения области общественной жизни человека, отделяемой от личностной субъективности в самых разнообразных ее проявлениях и от того, что оценивается в их идеалистических концепциях как абсолютные (или претендующие на абсолютность) духовные формообразования. Однако различий между Гегелем и Чичериным в понимании исторического процесса развития объективного духа достаточно много. Согласно Чичерину, сфера социально-исторической жизни людей как развивающаяся целостность в своем существовании подчиняется действию основного диалектического закона: «Развитие человечества, – пишет Чичерин, – идет от первоначального единства, через раздвоение к единству конечному». Первая ступень всемирной истории – развитие натуралистических религий. Это и составляет так называемый «первый синтетический период, или период первоначального единства». Вторая ступень – христианство, представляющее «второй синтетический период, или период раздвоения». Наконец, третья ступень должна быть представлена в дальнейшем универсальной религией будущего (религией духа). Формой перехода от первой ступени ко второй, т.е. формой разложения первоначальной слитности натуралистических религий, выступает развитие греческой философии, составляющей содержание «первого аналитического периода» в истории человечества. В этой же роли, на переходе от второй ступени к третьей, выступает новая философия, образующая «второй аналитический период». Синонимом раздвоенности второй ступени на противоположности служит у Чичерина распад христианского мира в Средние века на церковь восточную и западную, а с другой стороны – противостояние ей в социальной области гражданского общества. При этом, по Чичерину, гегелевские «Восток» и «античный мир», оставаясь в рамках «древности» (эпоха первоначального единства или слитности), лишь подготавливают процесс последующего «раздвоения», достигающего своего полного выражения и становящегося «господствующим началом не в Риме, а в средние века»; реализация потребности к «примирению» противоположностей «составляет содержание новой истории» [3, с. 605–606]. Поскольку государство, в строгом смысле этого слова, возникает, согласно Чичерину, лишь на этой третьей ступени мирового исторического развития (сначала – в форме абсолютизма, а затем – в форме правового государства), то требовал объяснения обычно признаваемый всеми (и Гегелем) факт существования государств в древности. Логика общей схемы допускала такое объяснение: третья ступень развития – это «возвращение», хотя и в новой форме, «к началам, господствовавшим в древности» [3,с. 606]. Однако, реальными носителями государственности при этом оказывались различные народы: в древности – восточные и античные, а в новое время – германцы и славяне. Тем не менее у этих последних в их собственной древности (до достижения ими самими и мировым процессом развития состояния «раздвоения») социальной формой, которая по логике триады заново восстанавливалась в форме государства, оказывался родовой строй. Следовательно, при всех высоких оценках исторических судеб новых христианских народов и их роли и значения в истории приходилось признать, что все они «пропустили» в своем самостоятельном развитии чрезвычайно важные и значительные в культурном и политическом отношении стадии. Для европейского «европоцентристского» самосознания гегелевская концепция представлялась более «убедительной», так как в его исторической схеме, христианско-германский мир, завершающий мировой процесс, прежде чем выступить в соответствующей духу этих народов (их «идее») форме (с принятием протестантизма), сначала как бы повторяет восточную и античную формы. Между Гегелем и Чичериным имеются и другие разногласия в вопросе о месте и роли государства в истории. Так, история и политика Гегелем отождествлялись, выступая лишь различными сторонами процесса развития объективного духа. Поэтому до-политические (по хронологическому критерию) и внеполитические (по содержательному критерию) события и процессы не являются у него предметом философии истории. Чичерин же (в духе последующих критических замечаний Коллингвуда в адрес философии истории Гегеля) выступал против этого. Обе главные области гегелевского «абсолютного духа» (религия и философия), а с другой стороны – история догосударственных общественных союзов (включая первоначальный семейно-родовой) – выступают у него в качестве форм, образующих содержание реального исторического процесса. Философия права Чичерина имеет поэтому не только политическое, но и социологическое, а также – культурно-историческое измерение. Вместе с тем по своему социально-историческому содержанию (хотя вводимое утверждение и может показаться противоречащим предыдущему наблюдению) философия истории Чичерина в большей степени, чем у Гегеля, является политико-центристской. Перейдём к рассмотрению вопроса специфики гегельянства Чичерина, – а имено к вопросу о понимании немецким и русским мыслителями существа диалектики. Подобно Гегелю, Чичерин высочайшим образом оценивал роль диалектики: «без диалектики нет философии», а также роль самого Гегеля в ее разработке: сведение диалектики «в цельную науку принадлежит Гегелю». Однако он считал, что «исключительность гегелевского идеализма» (о которой было сказано выше) отразилась и в этой области и «повела к неверному пониманию самого закона развития» [4, с. 385]. Суть диалектики, по Чичерину, – развитие системы определений чистой мысли, ее закон «состоит в выводе противоположностей из первоначального единства и затем в обратном сведении противоположностей к высшему единству» [4, с. 383–384]. Этот закон предполагает установление четырех определений в трех ступенях. Ему часто следует и сам Гегель, например, в логике, различая в трех ее основных отделах четыре основных определения: непосредственное бытие; противоположность отвлеченной сущности и явления; понятие как единство противоположностей. Но чаще (и это образует основу его сознательно развиваемой диалектико-логической точки зрения) он строит ход своей мысли таким образом, что начало конечное «само полагает свои противоположные определения и затем снова приводит эти определения к себе, как высшему единству. Вследствие этого, первоначальная основа исчезает, и остаются только три определения: две противоположности и конечное единство, которые и развиваются в трех ступенях» [4, с. 386]. Так, в «Философии права» (в учении о нравственности) Гегель ограничивается лишь тремя общественными союзами (семья, гражданское общество, государство), опуская церковь. Но все же, – считает Чичерин, – «последовательное развитие общественных союзов указано верно и гораздо более подтверждается историей, нежели это мог подозревать сам Гегель» [4, с. 416]. Последнее замечание явно имеет в виду высказывание Гегеля, согласно которому историческая последовательность общественных форм иная, нежели в логически упорядоченной схеме учения о нравственности. Однако у Гегеля отсутствует указание (Чичерин придавал ему принципиальное значение) на «соответствие человеческих союзов» (т.е. государства, церкви, гражданского общества и семьи) «основным элементам общежития: власти, закону, свободе и цели» [4,с. 420]. Согласно Чичерину, это важное понимание объясняет, согласно также природу и историческую последовательность самих политических форм, а именно: монархии, аристократии, демократии и конституционной монархии, «различие которых Гегель понял слишком поверхностно» [4, с. 422]. Н.М. Коркунов, и другие критики чичеринского понимания диалектики совершенно справедливо указывают на его существенное отличие от гегелевского. Триадическая схема гегелевской диалектики (тезис – антитезис – синтез) не только позволяла обнаружить объективный характер процесса развития, но и подчеркивала момент интенсивности, творческую природу этого процесса, его поступательность. Правда, у Гегеля (как впоследствии и у Чичерина) исходный импульс процесса развития задается целью, но противоречие мыслится им как противоположение предмета самому себе. У Чичерина же состояние «борьбы противоположностей» (на стадии «раздвоения» предмета как развивающейся целостности) не содержит в качестве одной из сторон возникшего противоречия сам исходный предмет (гегелевский «тезис»). Поэтому ему и приходится искать нечто, что объясняет переход из первого состояния во второе, а из второго – в третье, являющееся как бы внешним по отношению к самому процессу развития. Эту роль у него играют: в метафизической схеме – силы разложения и соединения, в философско-исторической схеме – древняя и новая философия («аналитические» формы мировоззрения), в социологической схеме – личность (на переходе от родового строя к гражданскому обществу) и абсолютизм (на переходе от гражданского общества к правовому, т.е. идеальному государству). В результате объективное в своей основе понимание природы процесса развития (предполагающее, как и у Гегеля, прохождение трех необходимых его ступеней) как бы субъективизируется. По существу, решающую роль в процессах развития Чичерин отводит переходным эпохам и творческому потенциалу деятельности в этих рамках. Поэтому, хотя для обоих диалектика выступает как способ теоретического воспроизведения жизни «развивающейся целостности», у Гегеля акцент сделан на моменте ее «развития», а у Чичерина – на моменте «целостности». Соловьёв, заимствуя у Гегеля идею о диалектичности развития, пытается творчески ее переосмыслить в соответствии с собственными философскими целями и задачами. Философ пытается «беспредпосылочно» подойти к осмыслению исторического процесса и аналитически связать два важнейших для себя момента – понятие «организма» и принцип диалектичности развития. Если первый момент важен для мыслителя как форма реализации принципа всеединства, то второй – как способ этой реализации. Важно отметить, что Соловьев не отождествляет «закон исторического развития» и диалектический метод. Для него это принципиально разные вещи: первый есть факт органической жизни, второй – один из способов философского мышления. Вместе с тем русский философ переосмысливает тот момент диалектического развития, который обычно именуют «антитезисом». Для Гегеля вторым моментом диалектического развития является самоотрицание понятия. Соловьев – напотив – избегает употребления ключевого для гегелевской диалектики термина «отрицание» (Negation), заменяя его термином «обособление». Данная замена термина связана, на наш взгляд, с тем, что Соловьев не ставил перед собой задачи нарисовать детальную диалектическую картину исторического процесса, показать развитие человечества в его глобальном смысле. В силу этого он не нуждался в механизме, который позволит проследить диалектичность развития в каждом моменте рассматриваемого процесса, Наоборот, Соловьев намеревался дать в «Философских началах цельного знания» масштабную, но общую схему исторического развития, и понятие «обособление» позволило отечественному философу обобщённо обрисовать многие века человеческой истории. Такая «Широта» философско-исторического наброска, представленного в «Философских началах цельного знания», была связана с тем, что мысль Соловьева более всего сосредоточена здесь именно на грядущем всеединстве. Прошлое интересует Соловьева лишь в том смысле, что оно является основанием и подготовкой будущего. Кроме того, мне показалось, что «отрицание» было для Соловьева неотделимо от значения определенной логической операции, и тотальное применение Гегелем этого понятия было мотивировано в глазах русского философа гегелевским панлогизмом. Ну, так или иначе, в «Философских началах цельного знания» мы сталкиваемся с существенным видоизменением гегелевской диалектики в закон диалектической имманентности развития, которому Соловьев отводит ключевую роль в философской характеристике организма. Петров. М.К. Петров выделяет следующие восемь составляющих всякой дисциплины [Петров 1991]. 1. Дисциплинарная общность – живущее поколение действительных и потенциальных творцов-субъектов. 2. Дисциплина включает Массив наличных результатов-вкладов, накопленный деятельностью предшествующих и живущего поколения членов дисциплинарной общности. 3. Наличие механизма социализации-признания вкладов в дисциплину – будущих результатов и ввода их в массив наличных результатов (публикация). 4. Наличие механизма подготовки дисциплинарных кадров для воспроизводства дисциплинарной общности методом приобщения новых поколений к массиву наличных результатов к правилам дисциплинарной деятельности (университет). 5. Наличие особой дисциплинарной деятельность, обеспечивающая накопление результатов и воспроизводство дисциплины в смене поколений. Деятельность реализует себя в четырех основных ролях – исследователя, историка, теоретика и учителя. 6. Правила дисциплинарной деятельности определяются каждой из этих ролей, среди которых ведущей является роль теоретика, задающего парадигму. 7. Функцию интеграции массива наличных результатов в целостность выполняет сеть цитирования, обеспечивающая магистральную линию преемственности. 8. Предмет дисциплины – поле поиска новых результатов, определенное действующей дисциплинарной парадигмой по каноническому описанию формы возможного продукта. Таким образом по определению Петрова, античная философия и наука, существуя в локальных социумах, еще не имеет даже половины из вышеперечисленных признаков, а первая дисциплинарная матрица возникает в Средние века в образе христианской теологии. Петров протягивает прямую линию от теологии к науке Нового времени. Этот его ход отчасти оправдан стремлением проследить собственно дисциплинарную логику развития естествознания (несмотря на то, что при этом остаются в стороне необходимые этапы ее истории), а также представляет собой не столько историко-научный, сколько эпистемологический взгляд на науку. Среди прочего, естественнонаучные дисциплины даже во второй половине 17 в. все еще не приобрели всего набора дисциплинарных свойств. Так, характеризуемое Петровым научное сообщество к тому историческому моменту и даже веком позже еще далеко не сложилось: в совокупности субъектов научной деятельности не было четкой границы между профессионалами и дилетантами, университетское образование в той же Англии частенько уступало по качеству самообразованию, а место научных журналов занимали архивы частной переписки Марена Мерсенна или Беттины фон Арним. Даже в 18 в. не было сколько-нибудь четких дисциплинарных границ между физикой и химией, между разными науками о Земле в том смысле, о котором говорит Петров. Это означает, что вплоть до 19 в. дисциплина в науке была скорее исключением, чем правилом, и поэтому еще не задавала основных параметров образа науки. |