Ги Дебор_Общество спектакля. Ги Дебор Общество спектакля

• Название: Ги Дебор Общество спектакля
• Дата: 13.12.2022
• Размер: 0.56 Mb.
• Имя файла: Ги Дебор_Общество спектакля.doc
• Тип: Книга; #843857
• страница: 6 из 11

90.

Именно в самой исторической борьбе необходимо осуществлять слияние познания и действия, так, чтобы каждая из сторон находила в другой обеспечение своей истинности. Складывание пролетарского класса как субъекта – это и организация революционной борьбы и организация общества в революционный момент; ибо именно в этом и должны осуществляться практические условия сознания, в которых теория практической деятельности подтверждает себя, превращаясь в практическую теорию. Однако как раз этот центральный вопрос об организации менее всего был осознан революционной теорией в эпоху зарождения рабочего движения, то есть, когда эта теория еще обладала единым характером, проистекавшим из исторической мысли (и когда она как раз и ставила себе задачу развиться до единой исторической практики). И напротив, здесь самое непродуманное место этой теории, допускающей воспроизведение государственных и иерархических прикладных методов, заимствованных у буржуазной революции. Формы организации рабочего движения, развившиеся из этого отказа от теоретики, наоборот, имели склонность препятствовать сохранению единой теории, распыляя ее на различные специализированные и частные формы познания. Теперь идеологическое отчуждение теории более не может признавать результаты практического подтверждения единого исторического мышления, им преданного, когда такое подтверждение теории возникает из спонтанной борьбы рабочих; это идеологическое отчуждение может лишь потворствовать подавлению подобных проявлений и памяти о них. Однако эти возникшие в борьбе исторические формы как раз и являются практической средой, которой недостает теории, чтобы быть истинной. Они сами – насущная потребность теории, но потребность, не сформулированная теоретически. Совет не был открытием теории. Но тем не менее уже в его практическом существовании заключалась наивысшая теоретическая истина Международного Товарищества Рабочих.

91.

Первые успехи в борьбе вели Интернационал к избавлению от запутывающих влияний господствующей идеологии, что в нем еще сохранялись. Однако поражения и репрессии, с коими он вскоре столкнулся, выдвинули на первый план конфликт между двумя концепциями пролетарской революции, при том, что обе концепции содержали некое авторитарное измерение, из-за которого идея сознательного самоосвобождения класса оказывалась заброшенной. На самом деле, ставшая непримиримой ссора между марксистами и бакунстами затрагивала сразу два аспекта: власть в революционном обществе и непосредственную организацию движения, причем при переходе от одного вопроса к другому позиции противников взаимооборачивались. Бакунин боролся с иллюзией отмены классов посредством авторитарного использования государственной власти, предвидя восстановление господствующего бюрократического класса и диктатуру наиболее знающих или тех, кого будут считать таковыми. Маркс же, считавший, что параллельное вызревание экономических противоречий и демократического образования рабочих должно ограничить роль пролетарского государства лишь этапом легализации новых объективно устанавливающихся общественных отношений, обличал у Бакунина и его сторонников авторитаризм подпольной элиты, которая сознательно ставила себя над Интернационалом и оформила сумасбродный план навязывания обществу безответственной диктатуры “ революционеров по преимуществу” , или называющих себя таковыми. И действительно, Бакунин вербовал своих сторонников именно для такой перспективы: “Невидимые штурманы посреди народной бури, мы должны руководить ею, но не конкретной видимой властью, а через коллективную диктатуру всех ее союзников. Диктатуру без титулов и знаков отличий, без официальных прав, диктатуру тем более мощную, что она лишена будет внешней видимости власти”. Так противопоставляли себя друг другу две идеологии рабочей революции, каждая из которых частично содержала справедливую критику, но, утрачивая единство исторического мышления, возводила себя на пьедестал идеологического авторитета. Мощные организации, такие как немецкая социал-демократии и Иберийская федерация анархистов, верно служили той или иной из этих идеологий, но повсюду результат был весьма отличен от ожидаемого.

92.

То обстоятельство, что анархисты рассматривают цель пролетарской революции как непосредственно наличную, составляет сразу и величие, и слабость их реальной борьбы (ибо в индивидуалистических вариантах претензии анархистов остаются смехотворными). От исторического мышления современной классовой борьбы коллективистский анархизм сохраняет только выводы, а его абсолютная потребность в них именно и проявляется в намеренном пренебрежении методом. Так что его критика политической борьбы остается абстрактной, тогда как его выбор в экономической борьбе сам по себе подтверждается только в иллюзорной перспективе некоего окончательного решения, разом материализующегося в день всеобщей забастовки или восстания. Анархисты должны осуществлять некий идеал. Анархизм – это все еще идеологическое отрицание государства и классов, то есть самих общественных условий идеологии, основанной на разделении. Именно идеология чистой свободы уравнивает всех и устраняет всякую идею исторического зла. Эта точка зрения, соединяющая все частные потребности, приписала анархизму заслугу представлять отказ от существующих условий ради всей жизни в целом, а не только от имени некой привилегированной критической специализации. Но это слияние, если по индивидуальной прихоти рассматривать его как абсолют, до его действительного осуществления, также обрекало анархизм на слишком уж легко устанавливаемую непоследовательность. В каждом конкретном эпизоде борьбы анархизму приходится только твердить и использовать вновь и вновь одно и то же простое всеобщее заключение, ибо это первое заключение с самого начала было отождествлено с полным завершением движения. И потому, в 1873 году покидая Юрскую Федерацию, Бакунин мог написать: “За девять последних лет в недрах Интернационала расплодилось больше идей по спасению мира – как если бы идеи сами по себе могли его спасти, – чем нужно, и теперь я брошу вызов любому, кто бы он ни был, кто изобретет еще одну новую. Время идей прошло, наступило время фактов и поступков.” Несомненно, эта концепция сохраняет в историческом мышлении пролетариата ту уверенность, что идеи должны становиться практическими, но она покидает историческую почву, полагая, будто адекватные формы этого перехода к практике уже найдены и больше никогда не изменятся.

93.

Анархисты, которые явно отличаются от рабочего движения в целом своей идеологической убежденностью, в дальнейшем воспроизведут внутри себя это разделение ролей, создав в своей среде благоприятные условия для неформального господства над всей анархистской организацией пропагандистов и защитников их собственной идеологии – специалистов более чем посредственных, ибо вся их интеллектуальная активность в принципе сводилась к повторению нескольких окончательных истин. Идеологическое почтение к единодушию в принятии решений в самой организации благоприятствовало, прежде всего, неконтролируемой власти профессионалов свободы, так что революционный анархизм ожидал от освобожденного народа такого же рода единодушия, обретаемого теми же средствами. В остальном, отказ рассматривать противоположность ситуаций некоего меньшинства, сгруппировавшегося ради текущей борьбы, и общества свободных индивидов, лишь усиливал постоянную оторванность анархистов от масс в момент принятии общего решения, как то показывают примеры бесчисленных анархистских восстаний в Испании, слишком ограниченных и подавленных на местном уровне.

94.

Иллюзия, более или менее явно поддерживаемая в подлинном анархизме, – это иллюзия постоянной необратимой близости революции, которая, осуществившись в одно мгновение, должна придать основание и идеологии, и производному от идеологии способу практической организации. В 1936 году анархизм действительно привел к социальной революции и к самой что ни на есть радикальной попытке установления пролетарской власти. Но нужно отметить, что в этих обстоятельствах, с одной стороны, общее восстание было навязано военным переворотом, с другой же, в той мере, в какой эта революция не была завершена в первые дни, и оттого, что на половине территории страны существовала власть франкистов, опиравшихся на мощную поддержку из заграницы, а остатки интернационального пролетарского движения были уже разгромлены, а также из-за сохранения сил буржуазии и других прогосударственных рабочих партий в республиканском лагере, организованное анархистское движение показало себя не способным не только расширить половинчатые победы революции, но даже просто их защитить. Его признанные вожди стали министрами и заложниками буржуазного государства, которое уничтожило революцию, ради того чтобы проиграть гражданскую войну.

95.

“Ортодоксальный марксизм” Второго Интернационала – это научная идеология социалистической революции, которая отождествляет всю свою истинность с объективным процессом в экономике и с прогрессом признания этой необходимости рабочим классом, обученным посредством организации. Эта идеология начинает питать характерное для утопического социализма доверие к педагогическому доказательству, но теперь оно приправлено созерцательной установкой по отношению к ходу истории. Впрочем, эта установка теперь утрачивает гегельянское измерение всеобщей истории, как и неподвижный образ всеобщности, имевший место в утопической критике (в наиболее высокой степени у Фурье). Из такой научной установки, которая не могла сделать меньшего, как реанимировать симметрию этических решений, из которых и ведут начало нелепые рассуждения Гильфердинга, когда тот уточняет, что признание необходимости социализма не дает никакого “указания на практическую установку, которую нужно принять. Ибо одно дело – признавать необходимость, и совсем другое – поставить себя на службу этой необходимости” (Финансовый капитал). Не признававшие, что единое историческое мышление для Маркса и для революционного пролетариата нисколько не отличалось от практической установки, которую нужно принять, как правило, становились естественными жертвами практики, которую они одновременно принимали.

96.

Идеология социал-демократической организации отдала ее во власть воспитывавших рабочий класс профессоров, а принятая форма организации вполне соответствовала этому пассивному ученичеству. Участие социалистов II Интернационала в политической и экономической борьбе было, конечно же, конкретным, но глубоко некритическим. Эта борьба велась во имя революционной иллюзии, но в соответствии с откровенно реформистской практикой. Таким образом, революционной идеологии суждено было быть разрушенной самими успехами ее носителей. Выделение из движения депутатов и журналистов толкало к буржуазному образу жизни тех, кто и так уже был рекрутирован из среды буржуазных интеллектуалов. Те же, кто был рекрутирован из среды промышленных рабочих и извлечен из нее, профсоюзная бюрократия превращала в маклеров, представляющих на продажу по надлежащей цене рабочую силу в качестве товара. Для того, чтобы их деятельность в глазах остальных сохраняла хоть что-то революционное, нужно было, чтобы капитализм на тот момент был не способен воспринять экономически тот реформизм, который он в их законопослушной агитации терпел политически. Именно такая несовместимость обеспечивалась их наукой, но всякий раз развенчивалась историей.

97.

Этому противоречию, действительность которого честно желал продемонстрировать Бернштейн, – потому что он был социал-демократом, наиболее далеким от политической идеологии и наиболее откровенно примыкавшим к методологии буржуазной науки, – (чью действительность засвидетельствовало и реформистское движение английских рабочих, обходившееся без революционной идеологии), предстояло, однако, обрести безусловное доказательство лишь в саму м историческом развитии. Хотя Бернштейн и был полон разнообразных иллюзий, он оспаривал то, что кризис капиталистического производства каким-то чудесным образом сам принудит к действию социалистов, желающих унаследовать революцию не иначе, как сакрально-легитимным образом. Несмотря на то, что эпоха глубоких общественных потрясений, наступившая вместе с началом Первой Мировой войны, и была плодотворна для формирования сознания, она дважды продемонстрировала, что социал-демократическая иерархия революционно не воспитала и никоим образом не сделала теоретиками немецких рабочих: в первый раз, когда подавляющее большинство членов партии открыто поддержало империалистическую войну, и затем, когда уже после поражения оно подавило революционных спартаковцев. Экс-рабочий Эберт к тому же верил в греховность, признаваясь, что ненавидит революцию “как грех”. И тот же самый вождь проявил себя истинным предтечей социалистического представительства, что немного позже противопоставило себя как абсолютного врага пролетариату России и других стран, точно сформулировав программу этого нового отчуждения: “Социализм – это значит много работать”.

98.

Ленин как марксистский мыслитель был всего-навсего последовательным и верным каутскианецем, применившим революционную идеологию этого “ ортодоксального марксизма” в русских условиях, которые не допускали никакой реформистской практики, в отличие от осуществлявшейся II Интернационалом. Внешнее руководство пролетариатом, проводившееся средствами дисциплинированной подпольной партии, подчиненной интеллектуалам, ставшим “ профессиональными революционерами” , сделало из нее профессиональную группу, не пожелавшую заключить союз ни с одной из правящих профессиональных групп капиталистического общества (впрочем, царский политический режим и не был способен предложить такой выход, ибо социальная база такового, предполагает более развитую стадию буржуазной власти). И потому она становится группой профессионалов по абсолютному руководству обществом.

99.

Вместе с мировой войной и связанным с ней крахом международной социал-демократии авторитарный идеологический радикализм большевиков распространился по всему миру. Кровавый конец демократических иллюзий рабочего движения превратил весь мир в Россию, и большевизм, воцарившийся на первом революционном переломе, вызванном этим эпохальным кризисом, предложил пролетариату всех стран свою иерархическую и идеологическую модель: “ говорить по-русски” с господствующим классом. Ленин упрекал марксизм II Интернационала не за то, что он был революционной идеологией, но за то, что он перестал ею быть.

100.

В тот же исторический момент, когда большевизм триумфально осуществился в России, а социал-демократияпобедоносно боролась за старый мир, становится зримым окончательное возникновение нового порядка вещей, бытующего в самом средоточии господства современного спектакля: рабочее представительство радикально противопоставило себя своему классовому началу.

101.

“Во всех предшествующих революциях – писала Роза Люксембург в “Rote Fahne” 21 декабря 1918 года, – сражающиеся сходились с открытым забралом: класс против класса, программа против программы. В революции настоящей силы, защищающие старый порядок выступают не под вывеской правящих классов, но под флагом “ социал-демократической партии” . Если бы главный вопрос революции был поставлен открыто и честно: капитализм или социализм – никакие сомнения и колебания для огромной массы пролетариата были бы сегодня невозможны”. Вот так, за несколько дней до своего разгрома радикальное течение немецкого пролетариата вскрыло тайну новых условий, сформированных всем ходом предшествовавшего развития (чему в огромной степени способствовало рабочее представительство): театральная организация защиты существующего порядка, общественное господство кажимостей, где никакой “главный вопрос” уже не может ставиться “открыто и честно”. Революционное представительство пролетариата на этой стадии стало сразу и главным фактором, и основным результатом общей фальсификации общества.

102.

Организация пролетариата по большевистской модели, порожденная и отставанием России, и отказом рабочего движения развитых стран от революционной борьбы, обнаружит в русском отставании и все те условия, что затем приводят эту форму организации к контрреволюционному оборачиванию, предрасположенность к которому она бессознательно заключала в себе изначально. Неоднократные же отступления массы европейского рабочего движения перед вызовом Hic Rhodus hic salta в период 1918-1920 годов, – отступления, потворствовавшие насильственному разгрому радикального меньшинства пролетариата, благоприятствовали полному развитию этого процесса, так что его ложный результат смог выступить перед миром как естественный исход пролетарского движения. Захват государственной монополии на представление и защиту власти рабочих, оправдывавший партию большевиков, вынудил ее стать тем, чем она была: партией собственников пролетариата, по существу исключившей прежние формы собственности.

103.

Все условия ликвидации царизма, в течение 20 лет разбираемые во всегда неудовлетворительных теоретических дебатах различных тенденций русской социал-демократии: слабость буржуазии, давление крестьянского большинства, решающая роль сосредоточенного и боевого пролетариата, хотя и составлявшего чрезвычайное меньшинство в стране, – в конце концов, обнаружились в практике ее решений через не представленную в ее гипотезах данность: революционная бюрократия, которая направляла пролетариат, овладев государством, навязала обществу новое классовое господство. Буржуазная революция в строгом смысле была невозможна, “ демократическая диктатура рабочих и крестьян” – лишена смысла; пролетарская власть Советов не могла удержаться одновременно против класса собственников-крестьян, белогвардейской и международной реакции и собственного отчужденного и овнешненного представительства в виде рабочей партии абсолютных хозяев государства, экономики, средств выражения, а вскоре и мысли. Теория перманентной революции Троцкого и Парвуса, к которой в апреле 1917 г. На самом деле присоединился и Ленин, была единственной теорией, которой суждено было стать истинной – но только после введения неизвестного фактора, каковым была классовая власть бюрократии, – для отсталых в отношении общественного развития буржуазии стран. Тезис о необходимости сосредоточения диктатуры в руках высшего идеологического представительства в многочисленных дебатах большевистского руководства наиболее последовательно защищался Лениным. И Ленин каждый раз оказывался прав по отношению к своим противникам, потому что отстаивал решение, уже предполагаемое предыдущими решениями власти абсолютного меньшинства: ибо в демократии, в которой через государственные решения было отказано крестьянам, необходимо было отказать и рабочим, что далее привело к отказу в ней и коммунистам, руководящим профсоюзами, и, в конце концов, всей партии вплоть до ее иерархической верхушки. На X Съезде в момент, когда Кронштадтский Совет был разгромлен войсками и погребен под грудами клеветы, Ленин сформулировал заключение, направленное против левацких бюрократов, организованных в “ Рабочую оппозицию” , чью логику Сталин доведет до логики свершившегося раздела мира: “Либо – тут, либо – там, с винтовкой, а не с оппозицией … оппозиции теперь конец, крышка, довольно нам оппозиций!”

104.

Бюрократия, оставшаяся единственной собственницей государственного капитализма, прежде всего, путем временного союза с крестьянством, обеспечила свою власть внутри страны, а после Кронштадта, во времена “ новой экономической политики” , защищая ее на международной арене, использовала рабочих, внедренных в бюрократические партии III Интернационала, в качестве резервной силы русской дипломатии – для саботирования революционного движения и поддержки буржуазных правительств, на чью помощь она рассчитывала в международной политике (власть Гоминьдана в Китае 1925-1927 гг., Народный фронт в Испании и Франции и т. д.). Но бюрократическому обществу еще только предстояло добиться собственного окончательного оформления через террор по отношению к крестьянству, чтобы осуществить самое жестокое в истории первоначальное накопление капитала. Эта индустриализация сталинской эпохи вскрывает последнюю реальность бюрократии: она – продолжение власти экономики, спасение самой сути рыночного общества, только теперь это – труд как товар. Это доказательство того, что независимая экономика распространяет свое господство над обществом вплоть до воссоздания в собственных целях необходимого для нее классового господства; иными словами, буржуазия создает некую автономную мощь, которая, до тех пор, пока сохраняется эта автономия, может обходиться даже и без буржуазии. Тоталитарная бюрократия является не “последним классом собственников в истории”, в смысле Бруно Рицци, а только эрзацем господствующего класса рыночной экономики. Отсутствующая капиталистическая частная собственность замещается менее диверсифицированным упрощенным субпродуктом, сосредоточенным в коллективной собственности бюрократического класса. Эта недоразвитая форма господствующего класса является также выражением экономической недоразвитости и не имеет иной перспективы, кроме как постоянно нагонять отставание в подобном развитии в некоторых регионах мира. Именно рабочая партия, организованная по буржуазной модели общественного разделения, и обеспечила это дополнительное издание господствующего класса кадрами государственной иерархии. Находясь в сталинской тюрьме, Антон Цылига отмечает: “Выходит, что вопросы технической организации являются социальными” (Ленин и революция).

105.

Революционная идеология – это сплачивание разделенного, интенсивнейшее волюнтаристское усилие к осуществлению какового явлено в ленинизме, – предполагает овладение отторгающей ее действительностью, при сталинизме, однако, вновь возвращается к своей истинности в бессвязности. И в этот момент идеология уже не оружие, но цель. Ложь, более не опровергаемая, превращается в безумие. Действительность, как и цель, размывается в тоталитарной идеологической пропаганде: все, что она говорит, и есть то, что есть. Теперь это – местный примитивизм спектакля, чья роль в развитии спектакля мирового, тем не менее, является очень существенной. Материализовавшаяся в нем идеология не преобразовала мир экономически, подобно достигшему стадии избыточности капитализму, – она только по-полицейски трансформировала восприятие.

106.

Идеологически-тоталитарный класс у власти есть власть обращенного мира: чем он сильнее, тем более он утверждает, будто его не существует, и сама его сила служит ему, прежде всего, для того, чтобы утверждать свое несуществование. Он скромен лишь в этом пункте, ибо его формальное несуществование должно также совпадать с nec plus ultra исторического развития, чьему непогрешимому управлению все как раз и должны быть обязаны. Повсюду выставленная на обозрение бюрократия должна быть классом, невидимым для сознания, так что вся общественная жизнь становится безумной. Из этого фундаментального противоречия и вытекает социальная организация абсолютной лжи.

107.

Сталинизм был царствием ужаса и для самого бюрократического класса. Терроризм, обоснований власть этого класса, неизбежно должен был поразить и сам этот класс, ибо последний не обладал никакими юридическими гарантиями, никаким признанным существованием в качестве класса собственников, которые он мог бы распространить на каждого из своих членов. Его действительная собственность остается скрытой, и он превращается в собственника лишь посредством ложного сознания. Ложное же сознание поддерживает свою абсолютную власть только через абсолютный террор, при котором, в конце концов, угасает всякая истинная мотивация. Члены находящегося у власти бюрократического класса имеют право на обладание обществом лишь коллективно, как соучаствующие в одной фундаментальной лжи, ибо необходимо, чтобы они играли роль пролетариата, управляющего социалистическим обществом и были исполнительными актерами, верными сценарию идеологической неверности. Но действительное соучастие в этом ложном бытии должно рассматривать себя как признанное в качестве подлинной сопричастности. Ни один бюрократ не может индивидуально удерживать свое право на власть, ибо показать, что он является социалистическим пролетарием, значило бы проявить себя как полная противоположность бюрократу, показать же, что он является бюрократом – совершенно невозможно, поскольку официальная истина бюрократии – это не быть. Итак, каждый бюрократ существует в абсолютной зависимости от главной идеологической гарантии, которая признает коллективную сопричастность к своей “ социалистической власти” всех бюрократов, которых она не уничтожает. И если всё решают все вместе взятые бюрократы, то сплоченность их собственного класса может обеспечиваться лишь через сосредоточение их террористической власти на одной личности. В этой личности сохраняется единственная практическая истина лжи, находящейся у власти: никогда не обсуждаемое определение ее постоянно выправляемого предела. Сталин без каких-либо обсуждений решал, кто же, в конечном счете, является владетельным бюрократом, то есть кого следует называть “пролетарием у власти”, а кого “предателем на содержании Микадо и Уолл-стрита”. Бюрократические атомы находили общую суть собственного права только в личности Сталина. И Сталин был властителем мира, таким образом осознающим себя абсолютной личностью, для чьего сознания не существовало более высокого разума. “Властитель мира обладает действительным сознанием того, что он такое – универсальная власть над действительностью, осуществляемая в разрушительном насилии, направленном им против ему предстоящих я его подданных”. В то же время он и власть, определяющая основание господства, но и “мощь, взрывающая это основание”.

108.

Когда идеология, посредством обладания абсолютной властью ставшая абсолютной, превратилась из частного познания в тоталитарную ложь, историческое мышление было уничтожено столь основательно, что сама история даже на самом эмпирическом уровне познания уже не могла существовать. Тоталитарное бюрократическое общество живет в вечном настоящем, где все, что случается, существует только как подлежащее его надзору пространство. Сформулированный еще Наполеоном принцип “по-монаршьи править энергией воспоминаний” обрел полную конкретизацию в постоянной манипуляции прошлым не только в сфере значений, но и фактов. Но ценой этого освобождения от всякой исторической реальности является утрата рациональной референции, которая необходима для исторического общества капитализма. Известно, чего стоило русской экономике научное приложение обезумевшей идеологии, взять хотя бы самонадеянное невежество Лысенко. Это противоречие управляющей индустриализованным обществом тоталитарной бюрократии, зажатой между своей потребностью в рациональном и отказом от рационального, составляет также один из ее главных недостатков по сравнению с нормальным капиталистическим развитием. Наряду с тем, что бюрократия хуже решает вопросы сельского хозяйстве, она, в конечном счете, уступает капитализму и в индустриальном производстве, авторитарно планируемого на основе не реалистичности и возводимой в принцип лжи.

109.

Революционное рабочее движение между двумя войнами было уничтожено совместными действиями сталинской бюрократии и фашистского тоталитаризма, который заимствовал свою организационную форму у проведшей эксперимент в России тоталитарной партии. Фашизм был чрезвычайным средством защиты буржуазной экономики, находящейся под угрозой кризиса и пролетарского ниспровержения, объявленным в капиталистическом обществе осадным положением; им это общество себя спасало и устраивало срочную первичную рационализацию, в массовом порядке вынуждая государство вмешаться в его управление. Но такая рационализация сама была отягощена чудовищной нерациональностью своих средств. Если фашизм и был направлен на защиту главных ценностей ставшей консервативной буржуазной идеологии (семья, собственность, моральный порядок, нация), объединяя мелкую буржуазию и безработных, обезумевших от кризиса или разочарованных бессилием социалистической революции, то сам он по существу идеологическим не являлся. Он был тем, за что себя выдавал: насильственным восстанием мифа, требующим сопричастности к сообществу, определяющемуся архаическими псевдо-ценностями расы, крови, вождя. Фашизм – это технически оснащенная архаика. Его разложившийся мифический эрзац и воспроизводится в зрелищном контексте наисовременнейшими средствами психологической обработки и конструирования иллюзий. Таким образом, он является одним из факторов в формировании современного спектакля, так же как его участие в разрушении прежнего рабочего движения превратило его в одну из сил, заложивших основы современного общества. Однако, поскольку фашизм также оказался и наиболее дорогостоящей формой поддержания капиталистического порядка, ясно, что ему пришлось покинуть авансцену, где главные роли играют капиталистические государства, и его заменили более рациональными и устойчивыми формами этого порядка.

110.

Когда русской бюрократии, наконец, удалось отделаться от последних следов буржуазной собственности, которые сковывали ее господство над экономикой, развить эту экономику для использования в собственных целях, и добиться признания великих держав на международной арене, она возжелала спокойно наслаждаться собственной частью мира и ликвидировать ту долю произвола, которую она применяла к самой себе – и она разоблачает сталинизм, ею же порожденный. Но такое разоблачение само остается сталинистским, произвольным, необъяснимым, без конца корректируемым, ибо идеологическая ложь его происхождения никогда не может быть открыта. Таким образом, бюрократия не в силах либерализовать себя ни культурно, ни политически, ибо ее существование как класса зависит от ее идеологической монополии, которая при всей своей тяжеловесности является ее единственным видом собственности. Идеология, несомненно, утратила страсть к позитивному самоутверждению, но то, что сохраняется в ее безразличной банальности, еще обладает той репрессивной функцией запрета малейшей конкуренции, которая держит скованной всю полноту мысли. Бюрократия, таким образом, связана с идеологией, в которую больше никто не верит. То, что было террористическим, превратилось в смехотворное, но эта смехотворность может поддерживаться, только при сохранении на заднем плане террора, от коего она хотела бы освободиться. И даже тогда, когда бюрократия стремится показать свое превосходство над миром капитализма, она признает себя его бедной родственницей. Подобно тому, как ее действительная история находится в противоречии с ее правом, а ее невежество откровенно противоречит ее научным претензиям, ее планы соперничества с буржуазией в производстве товарного изобилия подрываются тем, что такое изобилие несет в себе свою имплицитную идеологию и обычно сопровождается бесконечно расширяющейся свободой ложных показных решений, псевдо-свободой, которая остается несовместимой с бюрократической идеологией.

111.

На современном этапе развития право бюрократии на идеологическую собственность рушится уже в международном масштабе. Власть, установившаяся национально в качестве фундаментально интернационалистской модели, должна признать, что она не может больше претендовать на то, чтобы поддерживать свою ложную сплоченность за пределами каждой из национальных границ. Неравенство экономического развития, с которым столкнулись разные типы бюрократии с конкурирующими интересами, которым удалось вывести свой “ социализм” за пределы одной страны, приводит к публичному и всестороннему противостоянию лжи русской и лжи китайской. С этого момента, каждая бюрократия, находящаяся у власти, или каждая тоталитарная партия, претендующая на власть, в некоторых национальных отрядах рабочего класса бесхозную после периода сталинизма, должна следовать своим собственным путем. Добавляющееся к проявлениям внутреннего отрицания, впервые представленного миру в рабочем восстании в Восточном Берлине, противопоставившем бюрократам свое требование “правительства металлургов” и однажды уже пришедшее к власти в форме рабочих советов в Венгрии, всемирное разложение союза бюрократической мистификации, в конечном счете, является наиболее неблагоприятным фактором для современного развития капиталистического общества. Теперь буржуазия теряет своего противника, который ее поддерживал объективно, иллюзорно сосредотачивая всякое отрицание существующего порядка. Такое разделение зрелищного труда приходит к концу, когда, в свою очередь, осуществляется разделение его псевдореволюционной роли. Зрелищный элемент разложения рабочего движения разлагается сам.

112.

Сегодня у ленинистской иллюзии нет иной актуальной базы, кроме различных троцкистских течений, в которых отождествление пролетарского проекта с иерархической идеологической организацией сохраняется непоколебимым, несмотря на испытание всех последствий такового. Дистанция, отделяющая троцкизм от революционной критики современного общества, допускает и предполагает существование столь же почтительной дистанции, что он соблюдает в отношении позиций, уже бывших ложными, когда они применялись в реальной борьбе. Вплоть до 1927 года Троцкий оставался жестко спаянным с высшей бюрократией, стремясь полностью овладеть ею, дабы побудить к возобновлению действительно большевистского действия на внешней арене (известно, что в ту пору, чтобы помочь скрыть знаменитое “ завещание Ленина” , он дошел даже до того, что подло отрекся от своего сторонника Макса Истмена, это завещание обнародовавшего). Троцкий был осужден за свою главную идею, потому что в эпоху, когда бюрократия по собственным плодам уже опознала себя внутри страны как контрреволюционный класс, ей также пришлось избрать контрреволюционность и во внешней политике во имя будто бы проводимой у себя революции. Последующая борьба Троцкого за IV Интернационал содержит ту же непоследовательность. Он всю свою жизнь отказывался признавать в бюрократии власть разделенного класса, так как в течение второй русской революции оказался безусловным сторонником большевистской формы организации. Когда Лукач в 1923 году показал в этой форме наконец обнаруженное опосредование между теорией и практикой, при котором пролетарии перестают быть “ зрителями” событий, происходящих в их организации, но сознательно им содействуют и их переживают, он описывал в качестве действительных достоинств партии большевиков все то, чем партия большевиков не являлась. Помимо своей глубокой теоретической работы, Лукач оставался еще и идеологом, говорящим от имени власти, самым зауряднным и грубым образом внешней по отношению к пролетарскому движению, полагая сам и заставляя верить, что он сам, всей своей личностью целиком находится внутри этой власти как его собственной. Когда же впоследствии раскрывалось, каким образом эта власть отрекалась от своих приспешников и подавляла их, Лукач, раз за разом разоблачая самого себя, с карикатурной четкостью демонстрировал, с чем в точности он себя отождествлял: с противоположностью самого себя и всего того, чего он придерживался в своей книге История и классовое сознание. Лукач лучше всех подтверждает основное правило, по которому судят обо всех интеллектуалах этого века: то, что они почитают, в точности соразмерно их собственной ничтожной реальности. Хотя Ленин не питал такого рода иллюзий насчет собственной деятельности, ибо понимал, что “политическая партия не может экзаменовать своих членов, чтобы выяснить существуют ли противоречия между их философией и программой партии”. Та действительная партия, чей романтический портрет совершенно некстати нарисовал Лукач, была сплочена для выполнения лишь одной частной и конкретной задачи: захватить власть в государстве.

113.

Неоленинистская иллюзия современного троцкизма, все время опровергаемая действительностью современного капиталистического общества, сколь буржуазного, столь и бюрократического, естественно находит привилегированное поле для своего применения в формально независимых “ слаборазвитых” странах, где иллюзия любого варианта государственного бюрократического социализма сознательно подтасовывается местными правящими классами как попросту идеология экономического развития. Гибридная смесь этих классов более или менее четко соотносится с некоей градацией в буржуазно-бюрократическом спектре. Их взаимодействие в международном масштабе между этими двумя полюсами существующей капиталистической власти, равно как и их идеологические компромиссы (особенно с исламизмом), выражающие гибридную реальность их социальной базы, завершаются изъятием из этого последнего субпродукта идеологического социализма всего существенного, за исключением его полицейской роли. Бюрократия может сформироваться, возглавляя и национально-освободительную борьбу, и аграрные бунты крестьян, – и тогда, как это было в Китае, она стремится в обществе, менее развитом, чем Россия 1917 года, применять сталинскую модель индустриализации. Бюрократия, способная индустриализовать нацию, может сформироваться на основе захватывающих власть военных кадров из среды мелкой буржуазии, как это было в Египте. В других местах, как в Алжире по окончанию войны за независимость, бюрократия, сложившаяся во время войны как полугосударственное руководство, ищет точку равновесия в компромиссе, чтобы слиться со слабой национальной буржуазией. Наконец, в бывших колониях черной Африки, которые остаются очевидно связанными с западной буржуазией, американской и европейской, буржуазия складывается (чаще всего на основе власти традиционных племенных вождей) через обладание государством, ибо в тех странах, где иностранный империализм остается истинным хозяином экономики, наступает некая стадия, когда компрадоры в качестве компенсации за продажу туземных продуктов получают собственность на туземное государство, независимое от местных народных масс, но не от империализма. В этом случае речь идет о некоей искусственной буржуазии, которая не способна накапливать, но просто транжирит часть прибавочной стоимости местного труда, возвращаемую ей в виде иностранных субсидий покровительствующих государств или монополий. Очевидная неспособность этих буржуазных классов выполнять нормальную экономическую функцию буржуазии приводит к тому, что для их ниспровержения собираются организованные по бюрократической модели более или менее приспособленной к местным условиям силы, которые желают захватить ее достояние. Но и сам успех бюрократии в ее фундаментальном проекте индустриализации необходимо содержит в себе перспективу ее исторического поражения, ибо, накапливая капитал, она сосредоточивает пролетариат, тем самым содействуя созданию прежде не существовавших предпосылок для собственного ниспровержения.

114.

В том сложном и ужасном развитии, ввергнувшем эпоху классовых битв в новые условия, пролетариат индустриальных стран полностью утратил утверждение своей автономной перспективы, и, в конечном счете, свои иллюзии, но не свое бытие. Он не был уничтожен. Он неумолимо продолжает существовать в интенсифицированном отчуждении современного капитализма, ибо он – это громадное большинство трудящихся, потерявших всякую власть распоряжаться собственной жизнью, которые, осознавая это, заново определяют себя как пролетариат, как действующее в этом обществе отрицание. Этот пролетариат объективно усиливается как продолжающимся исчезновением крестьянства, так и распространением логики заводского труда, переносящейся на значительную часть “ сферы услуг” и интеллектуальных профессий. Субъективно этот пролетариат еще отдален от его практического классового сознания, и не только в среде служащих, но и в среде рабочих, еще только открывающих беспомощность и мистификации старой политики. Однако, когда пролетариат обнаруживает, что его собственная овнешненная сила способствует постоянному усилению капиталистического общества не только в форме его труда, но и в форме профсоюзов, партий или государственной власти, которые он создал ради собственного раскрепощения, то через конкретный исторический опыт он также открывает, что является классом, тотально враждебным всякому застывшему овнешнению и всякой властной специализации. Он несет в себе революцию, неспособную ничего оставить внешним по отношению к самой себе, требование постоянного господства настоящего над прошлым и тотальную критику разделения – и это именно то, для чего он должен найти адекватную форму в действии. Никакое количественное послабление его нищеты, никакие иллюзии иерархической интеграции не являются радикальным средством от его неудовлетворенности, ибо пролетариат поистине не может признать ни частную несправедливость, которую он когда-либо претерпел, ни, следовательно, возмещение какой-либо частной несправедливости, ни огромное число этих несправедливостей, но только несправедливость абсолютную – быть отброшенным на обочину жизни.

115.

По новым знакам отрицания, не понимаемым и фальсифицируемым через общее обустройство спектакля, множащимся в экономически наиболее развитых странах, можно уже сделать вывод, что теперь началась новая эпоха: после первой попытки рабочего ниспровержения теперь рухнуло саму капиталистическое изобилие. Когда антипрофсоюзная борьба западных рабочих подавляется, прежде всего, самими профсоюзами и когда мятежные молодежные движения заявляют первый еще неоформленный протест, в котором, тем не менее, непосредственно заключен отказ от старой специализированной политики, от искусства и от повседневной жизни, – то как раз в этом проявляются две грани новой спонтанной борьбы, которая начинает вестись под новым обликом криминального. Это предзнаменования второго пролетарского штурма классового общества. И когда пропавшие дети этой все еще неподвижной армии вновь появятся на этом поле битвы, изменившемся, но оставшемся тем же самым, они последуют за новым “ генералом Луддом” , который на этот раз бросит их на разрушение машин дозволенного потребления.

116.

“Наконец-то открытая политическая форма, при которой могло бы осуществиться экономическое освобождение труда” в этом веке обрела свой четкий образ в Советах революционных рабочих, сосредотачивающих в себе все законодательные и исполнительные функции и образующих федерацию посредством делегатов, ответственных перед рядовыми членами и отзываемых в любой момент. Их фактическое существование было всего лишь непродолжительной попыткой действия, тут же опровергнутой и побежденной различными силами, защищающими классовое общество, причем в ряду таковых зачастую оказывалось и их собственное ложное сознание. Паннекук справедливо настаивал на том обстоятельстве, что вопрос о выборе власти в Советах рабочих скорее “ ставит проблемы” , чем предлагает решения. Но эта власть как раз и является местом, где проблемы революции пролетариата могут найти истинное решение. Это место, где воссоединяются объективные условия исторического сознания, осуществления прямой активной коммуникации, где заканчиваются специализация, иерархия и разделение и где существующие условия оказываются преобразованными “в условия единения”. Здесь в борьбе против созерцательной установки может возникнуть пролетарский субъект, ибо его сознание равнозначно практической организации, которую он создает для себя, ибо само это сознание неотделимо от сплоченного вторжения в историю и последовательного участия в ней.

117.

Во власти Советов, которая в международном масштабе должна вытеснить всякую иную власть, пролетарское движение является ее собственным продуктом, а этот продукт и есть сам производитель. Он сам является своей собственной целью. Ибо только в нем, в свою очередь, отрицается зрелищное отрицание жизни.

118.

Появление Советов было наивысшей реальностью пролетарского движения в первой четверти века, реальностью, оставшейся не воспринятой или извращенной, ибо она исчезла с остатками движения, разоблаченного и вытесненного совокупностью тогдашнего исторического опыта. Но теперь, в новую эпоху пролетарской критики тот же итог возникает вновь в качестве единственного не опровергнутого и не преодоленного положения побежденного движения. Историческое сознание, знающее, что оно имеет в нем единственную область существования, теперь может признать его уже не только на периферии уходящего, но в самом средоточии надвигающегося.

119.

Революционная организация, существовавшая до власти Советов, (ей еще только суждено было в борьбе обрести собственную форму) по всем указанным историческим причинам уже знала, что она не представляет класса. И ей только нужно осознать самое себя как радикальное разделение с миром разделения.

120.

Революционная организация есть последовательное выражение теории практической деятельности, вступающей в не однолинейную коммуникацию с разными видами практической борьбы, постепенно претерпевая становление в практическую теорию. И ее собственная практика есть обобщение в этой борьбе и подобной коммуникации, и последовательности. В революционную эпоху разложения общественного разделения эта организация должна признать свое собственное разложение в качестве организации, основанной на разделении.

121.

Революционная организация может существовать только как единая критика общества, то есть как критика, не вступающая в соглашения ни с одной формой власти, основанной на разделении, ни в одной точке мира, как критика, повсеместно провозглашаемая против всевозможных видов отчужденной общественной жизни. В борьбе революционной организации против классового общества орудием является не что иное, как сущность самих сражающихся: ибо революционная организация не может воспроизводить в себе условия раскола и иерархии, которые являются условиями господствующего общества. Она должна постоянно бороться против собственного искажения в царящем спектакле. Единственный предел соучастия в тотальной демократии революционной организации – это признание и действительное самоприсвоение всеми ее членами последовательности ее критики, последовательности, которая должна свидетельствовать о себе в критической теории в собственном смысле и в связи последней с практической деятельностью.

122.

Когда все более и более совершенное осуществление капиталистического отчуждения на всех уровнях, все более затрудняет для рабочих возможность признать и обозначить их собственную нищету, и таким образом ставит перед ними альтернативу: либо неприятие тотальности их нищеты, либо ничто, – революционная организация должна суметь понять, что она больше не может бороться с отчуждением в отчужденных формах.

123.

Пролетарская революция вся целиком ставится под вопрос этой необходимостью, которая впервые выдвигает то требование, чтобы именно теория в качестве постижения человеческой практики была признана и пережита массами. Она требует, чтобы рабочие стали диалектиками и вписали свое мышление в рамки практики. Таким образом, она требует от людей без свойств гораздо большего, нежели буржуазная революция требовала от тех профессионалов, которым было препоручено ее осуществление; ведь частичное идеологическое сознание, выстроенное рядом представителей буржуазного класса, имело своей основой ту центральную часть общественной жизни – экономику, – где этот класс уже был у власти. Значит, само развитие классового общества в зрелищную организацию не-жизни ведет революционный проект к становлению в очевидности тем, чем он уже был сущностно.

124.

Сегодня революционная теория – враг любой революционной идеологии, и она знает, что является таковой.