Иван Александрович Гончаров Обломов
 Скачать 5.93 Mb.
|
VIОн не заметил, что Захар подал ему совсем холодный обед, не заметил, как после того очутился в постели и заснул крепким, как камень, сном. На другой день он содрогнулся при мысли ехать к Ольге: как можно! Он живо представил себе, как на него все станут смотреть значительно. Швейцар и без того встречает его как-то особенно ласково. Семен так и бросается сломя голову, когда он спросит стакан воды. Катя, няня провожают его дружелюбной улыбкой. "Жених, жених!" — написано у всех на лбу, а он еще не просил согласия тетки, у него ни гроша денег нет, и он не знает, когда будут, не знает даже, сколько он получит дохода с деревни в нынешнем году, дома в деревне нет — хорош жених! Он решил, что до получения положительных известий из деревни он будет видеться с Ольгой только в воскресенье, при свидетелях. Поэтому, когда пришло завтра, он не подумал с утра начать готовиться ехать к Ольге. Он не брился, не одевался, лениво перелистывал французские газеты, взятые на той неделе у Ильинских, не смотрел беспрестанно на часы и не хмурился, что стрелка долго не подвигается вперед. Захар и Анисья, думали, что он, по обыкновению, не будет обедать дома, и не спрашивали его, что готовить. Он их разбранил, объявив, что он совсем не всякую среду обедал у Ильинских, что это "клевета", что обедал он у Ивана Герасимовича и что вперед, кроме разве воскресенья, и то не каждого, будет обедать дома. Анисья опрометью побежала на рынок за потрохами для любимого супа Обломова. Приходили хозяйские дети к нему: он проверил сложение и вычитание у Вани и нашел две ошибки. Маше налиновал тетрадь и написал большие азы, потом слушал, как трещат канарейки, и смотрел в полуотворенную дверь, как мелькали и двигались локти хозяйки. Часу во втором хозяйка из-за двери спросила, не хочет ли он закусить: у них пекли ватрушки. Подали ватрушки и рюмку смородиновой водки. Волнение Ильи Ильича немного успокоилось, и на него нашла только тупая задумчивость, в которой он пробыл почти до обеда. После обеда, лишь только было он, лежа на диване, начал кивать головой, одолеваемый дремотой, — дверь из хозяйской половины отворилась, и оттуда появилась Агафья Матвеевна с двумя пирамидами чулок в обеих руках. Она положила их на два стула, а Обломов вскочил н предложил ей самой третий, но она не села, это было не в ее привычках: она вечно на ногах, вечно в заботе и в движении. — Вот я разобрала сегодня ваши чулки, — сказала она, — пятьдесят пять пар, да почти все худые… — Какие же вы добрые! — говорил Обломов, подходя к ней и взяв ее шутливо слегка за локти. Она усмехнулась. — Что вы беспокоитесь? Мне, право, совестно. — Ничего, наше дело хозяйское: у вас некому разбирать, а мне в охоту, — продолжала она. — Вот тут двадцать пар совсем не годятся: их уж и штопать не стоит. — Не надо, бросьте все, пожалуйста! что вы занимаетесь этой дрянью. Можно новые купить… — Как бросить, зачем? Вот эти можно все надвязать. — И она начала живо отсчитывать чулки. — Да сядьте, пожалуйста, что вы стоите? — предлагал он ей. — Нет, покорнейше благодарю, некогда покладываться, — отвечала она, уклоняясь опять от стула. — Сегодня стирка у нас, надо все белье приготовить. — Вы чудо, а не хозяйка! — говорил он, останавливая глаза на ее горле и на груди. Она усмехнулась. — Так как же, — спросила она, — надвязать чулки-то? Я бумаги и ниток закажу. Нам старуха из деревни носит, а здесь не стоит покупать: все гниль. — Если вы так добры, сделайте одолжение, — говорил Обломов, — только мне, право совестно, что вы хлопочете. — Ничего, что нам делать-то? Вот это я сама надвяжу, эти бабушке дам, завтра золовка придет гостить: по вечерам нечего будет делать, и надвяжем. У меня Маша уж начинает вязать, только спицы все выдергивает: большие, не по рукам. — Ужель и Маша привыкает? — спросил Обломов. — Ей-богу, правда. — Не знаю, как и благодарить вас, — говорил Обломов, глядя на нее с таким же удовольствием, с каким утром смотрел на горячую ватрушку. — Очень, очень благодарен вам и в долгу не останусь, особенно у Маши: шелковых платьев накуплю ей, как куколку одену. — Что вы? Что за благодарность? Куда ей шелковые платья? Ей и ситцевых не напасешься, так вот на ней все и горит, особенно башмаки: не успеваем на рынке покупать. Она встала и взяла чулки. — Куда же вы торопитесь? — говорил он. — Посидите, я не занят. — В другое время когда-нибудь, в праздник, и вы к нам, милости просим, кофе кушать. А теперь стирка: я пойду, посмотрю, что Акулина, начала ли?.. — Ну, бог с вами, не смею задерживать, — сказал Обломов, глядя ей в след в спину и на локти. — Еще я халат ваш достала из чулана, — продолжала она, — его можно починить и вымыть: материя такая славная! Он долго прослужит. — Напрасно! Я его не ношу больше, я отстал, он мне не нужен. — Ну, все равно, пусть вымоют: может быть, наденете когда-нибудь… к свадьбе! — досказала она, усмехаясь и захлопывая дверь. У него вдруг и сон отлетел, и уши навострились, и глаза он вытаращил. — И она знает — все! — сказал он, опускаясь на приготовленный ей стул. — О Захар, Захар! Опять полились на Захара "жалкие" слова, опять Анисья заговорила носом, что "она в первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, и разумела какую-нибудь другую невесту…" И много говорила Анисья, так что Илья Ильич замахал рукой. Захар попробовал было на другой день попроситься в старый дом, в Гороховую, в гости сходить, так Обломов таких гостей задал ему, что он насилу ноги унес. — Там еще не знают, так надо распустить клевету. Дома сиди! — прибавил Обломов грозно. Прошла среда. В четверг Обломов получил опять по городской почте письмо от Ольги, с вопросом, что значит, что такое случилось, что его не было. Она писала, что проплакала целый вечер и почти не спала ночь. — Плачет, не спит этот ангел! — восклицал Обломов. — Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю ее? Зачем мы встретились? Это все Андрей: он привил любовь, как оспу, нам обоим. И что это за жизнь, все волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой? Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил на улицу и все доискивался нормы жизни, такого существования, которое было бы и исполнено содержания и текло бы тихо, день за день, капля по капле, в немом созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной, мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц. — Это болезнь, — говорил Обломов, — горячка, скаканье с порогами, с прорывами плотин, с наводнениями. Он написал Ольге, что в Летнем саду простудился немного, должен был напиться горячей травы и просидеть дня два дома, что теперь все прошло и он надеется видеть ее в воскресенье. Она написала ему ответ и похвалила, что он поберегся, советовала остаться дома и в воскресенье, если нужно будет, и прибавила, что она лучше проскучает с неделю, чтоб только он берегся. Ответ принес Никита, тот самый, который, по словам Анисьи, был главным виновником болтовни. Он принес от барышни новые книги, с поручением от Ольги прочитать и сказать, при свидании, стоит ли их читать ей самой. Она требовала ответа о здоровье. Обломов, написав ответ, сам отдал его Никите и прямо из передней выпроводил его на двор и провожал глазами до калитки, чтоб он не вздумал зайти на кухню и повторить там "клевету" и чтоб Захар не пошел провожать его на улицу. Он обрадовался предложению Ольги поберечься и не приходить в воскресенье и написал ей, что, действительно, для совершенного выздоровления нужно просидеть еще несколько дней дома. В воскресенье он был с визитом у хозяйки, пил кофе, ел горячий пирог и к обеду посылал Захара на ту сторону за мороженым и конфетами для детей. Захара насилу перевезли через реку назад, мосты уже сняли, и Нева собралась замерзнуть. Обломову нельзя было думать и в среду ехать к Ольге. Конечно, можно было бы броситься сейчас же на ту сторону, поселиться на несколько дней у Ивана Герасимовича и бывать, даже обедать каждый день у Ольги. Предлог был законный: Нева захватила на той стороне, не успел переправиться. У Обломова первым движением была эта мысль, и он быстро спустил ноги на пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом медленно опять улегся на своем месте. "Нет, пусть замолкнут толки, пусть посторонние лица, посещающие дом Ольги, забудут немного его и увидят уж опять каждый день там тогда, когда они объявлены будут женихом и невестой". — Скучно ждать, да нечего делать, — прибавил он со вздохом, принимаясь за присланные от Ольги книги. Он прочел страниц пятнадцать. Маша пришла звать его, не хочет ли пойти на Неву: все идут посмотреть, как становится река. Он пошел и воротился к чаю. Так проходили дни. Илья Ильич скучал, читал, ходил по улице, а дома заглядывал в дверь к хозяйке, чтоб от скуки перемолвить слова два. Он даже смолол ей однажды фунта три кофе с таким усердием, что у него лоб стал мокрый. Он хотел было дать ей книгу прочесть. Она, медленно шевеля губами, прочла про себя заглавие и возвратила книгу, сказав, что когда придут святки, так она возьмет ее у него и заставит Ваню прочесть вслух, тогда и бабушка послушает, а теперь некогда. Между тем на Неву настлали мостки, и однажды скаканье собаки на цепи и отчаянный лай возвестили вторичный приход Никиты с запиской, с вопросом о здоровье и с книгой. Обломов боялся, чтоб и ему не пришлось идти по мосткам на ту сторону, спрятался от Никиты, написав в ответ, что у него сделалась маленькая опухоль в горле, что он не решается еще выходить со двора и что "жестокая судьба лишает его счастья еще несколько дней видеть ненаглядную Ольгу". Он накрепко наказал Захару не сметь болтать с Никитой и опять глазами проводил последнего до калитки, а Анисье погрозил пальцем, когда она показала было нос из кухни и что-то хотела спросить Никиту. |