Атлант. Книга 1 Предисловие Как нам реализовать мозги, или шаг вперед два вперед
 Скачать 2.08 Mb.
|
|
– Джим, ну что ты несешь? Какое имеет значение, упрекает нас кто-нибудь или нет, когда линия разваливается на глазах? На лице Таггарта промелькнула довольная холодная улыбка. – Это очень трогательно, Эдди. Очень трогательно – твоя преданность нашей компании. Смотри, как бы тебе этак не превратиться в ее раба. – А я и так ее раб, Джим. – Тогда позволь мне спросить, входит ли в твои обязанности обсуждать со мной эти вопросы? – Нет, не входит. – Разве ты не знаешь, что у нас каждым вопросом занимается соответствующий отдел? Почему бы тебе не обратиться к тем, кто непосредственным образом отвечает за это? Почему ты лезешь с этими проблемами ко мне, а не к моей разлюбезной сестрице? – Послушай, Джим. Я понимаю, что моя должность не дает мне права обсуждать с тобой эти вопросы. Но я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что там говорят твои штатные советники и почему они не могут втолковать тебе, насколько все это важно. Поэтому я и решил, что мне следует самому поговорить с тобой. – Эдди, я очень ценю нашу детскую дружбу, но неужели ты думаешь, что это дает тебе право врываться в мой кабинет, когда вздумается? Учитывая твое положение в компании, не кажется ли тебе, что не следует все-таки забывать, что я – президент «Таггарт трансконтинентал»? Его слова не произвели никакого эффекта. Эдди смотрел на него как ни в чем не бывало, ничуть не обидевшись. На его лице появилось лишь выражение озадаченности. – Так значит, ты ничего не собираешься делать, чтобы спасти Рио-Норт? – Я этого не говорил. Я вовсе этого не говорил. – Таггарт повернулся и смотрел на карту, на красную полоску к югу от Эль-Пасо. – Просто, как только пойдет дело на рудниках Сан-Себастьян и наше отделение в Мексике начнет приносить прибыль… – Джим, только об этом не надо, прошу тебя, – резко перебил его Эдди. Таггарт повернулся, пораженный внезапной вспышкой гнева, прозвучавшей в его голосе. Эдди никогда раньше не говорил с ним таким тоном. – В чем дело, Эдди? – спросил он. – Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Твоя сестра сказала… – К черту мою сестру! Эдди не шелохнулся и не ответил. Некоторое время он стоял, глядя прямо перед собой, но ничего вокруг не замечая. Затем слегка поклонился и вышел из кабинета. В приемной клерки Джеймса Таггарта выключали свет, собираясь уходить. Но Пол Харпер, старший секретарь Таггарта, все еще сидел за своим столом, перебирая рычаги наполовину разобранной пишущей машинки. Служащим компании казалось, что Пол Харпер так и родился в этом углу, за этим столом и не собирался покидать его. Он был личным секретарем еще у отца Джеймса Таггарта. Пол Харпер поднял голову и взглянул на Эдди, когда тот вышел из кабинета президента компании. Это был усталый взгляд придавленного жизнью человека. Казалось, он понимал: появление Эдди в этой части здания означает проблемы на линии, но его визит к Таггарту закончился ничем; он все прекрасно знал и был к этому абсолютно равнодушен. Это было то циничное безразличие, которое Эдди видел на лице бродяги на улице. – Послушай, Эдди, ты случайно не знаешь, где можно купить шерстяное бельишко? Обегал весь город и ни в одном магазине не нашел. – Нет, не знаю, – сказал Эдди останавливаясь. – А почему ты спросил меня? – Да я всех спрашиваю. Может, кто-нибудь да скажет. Эдди настороженно взглянул на седую шевелюру и тощее, равнодушное лицо Харпера. – В этой конуре довольно прохладно, а зимой будет еще холоднее, – сказал Харпер. – Что ты делаешь? – спросил Эдди, указывая на разобранную пишущую машинку. Да опять эта хреновина сломалась. Ее уже бесполезно отправлять в мастерскую. В прошлый раз у них ушло на ремонт три месяца, вот я и решил починить сам. Но по-моему, без толку. – Он опустил кулак на клавиши машинки – Пора тебе на свалку, старушка. Дни твои сочтены. Эдди вздрогнул. «Дни твои сочтены». Именно эти слова он пытался вспомнить, но забыл, в какой связи. – Бесполезно, – сказал Харпер. – Что бесполезно? – Все. – Эй, Пол, ты что это? – Я не собираюсь покупать новую машинку. Новые сделаны из олова и никуда не годятся. Когда все старые машинки развалятся, наступит конец машинописи. Сегодня утром в метро произошла авария – тормоза теперь ни к черту. Эдди, иди домой, включи радио и послушай хорошую, веселую музыку. Выбрось ты все это из головы, парень. Твоя беда в том, что у тебя никогда не было хобби. У меня на лестнице опять все лампочки повыкручивали. Сердце побаливает. Утром не смог купить капель от кашля, потому что аптека на нашей улице на прошлой неделе обанкротилась. А месяц назад обанкротилась железная дорога «Техас вестерн». Вчера временно закрыли на ремонт мост Куинсборо. А, что толку об этом говорить? Кто такой Джон Галт? * * * Она сидела у окна вагона, откинув голову назад и положив одну ногу на пустое сиденье напротив. Оконная рама подрагивала на скорости, и крошечные вспышки света изредка мелькали за стеклом, отделявшим ее от царившей за окном темной пустоты. Она была в легких туфлях на высоком каблуке, светлый чулок плотно облегал ее вытянутую ногу, подчеркивая ее женственность и изящество, такая ножка казалась совершенно неуместной в пыльном вагоне поезда и как-то странно не вязалась с общим обликом пассажирки. На ней было дорогое, но довольно поношенное пальто из верблюжьей шерсти, бесформенно окутывавшее ее упруго-стройное тело. Воротник пальто был поднят к полям шляпы, из-под которой выбивалась прядь свисавших к плечам каштановых волос. Лицо ее казалось собранным из ломаных линий, с четко очерченным чувственным ртом. Ее губы были плотно сжаты. Она сидела, сунув руки в карманы, и в ее позе было что-то неестественное, словно она терпеть не могла неподвижность, и что-то неженственное, будто она не чувствовала собственного тела и не осознавала, что это женское тело. Она сидела и слушала музыку. Это была симфония триумфа. Мелодия взмывала ввысь, она говорила о полете и была его воплощением, сутью и формой движения вверх, словно олицетворяла собой все те поступки и мысли человека, смыслом которых было восхождение. Это был внезапный всплеск звуков, вырвавшихся наружу и заполнивших все вокруг. В них чувствовались раскованность освобождения и напряженность целеустремленности. Они заполняли собой пространство, вытесняя из него все, кроме радости свободного порыва. Только едва уловимый отзвук говорил, из какого мира вырвалась эта мелодия, но говорил с радостным изумлением, словно вдруг обнаружилось, что ни мерзостей, ни страданий нет и не должно быть. Это была песнь беспредельной свободы. Она думала: хоть на мгновение – пока это длится – можно полностью расслабиться, забыть обо всем и отдаться чувствам. Ослабь гайки, отпусти рычаги… Вот так. Где-то на самом краешке сознания сквозь звуки музыки пробивался стук колес. Они отбивали четкий ритм, в котором каждый четвертый такт был ударным, как бы подчеркивающим направление движения. Она могла расслабиться потому, что слышала стук колес. Она слушала симфонию и Думала: вот почему должны крутиться колеса, вот куда они меня везут. Она никогда раньше не слышала этой симфонии, но знала, что ее написал Ричард Хэйли. Она узнала неистовство и необычайную насыщенность звучания. Узнала его стиль, то была чистая и в то же время сложная мелодия – во времена, когда композиторы забыли, что такое мелодия, она сидела, глядя в потолок, забыв, где находится. Она не знала, что именно слышит: звучание целого симфонического оркестра или всего лишь напев; возможно, оркестр играл в ее воображении. И, не видя его, она смутно осознавала, что отзвуки этой мелодии присутствовали во всех произведениях Ричарда Хэйли – все долгие годы его исканий, вплоть до того дня, когда на него, уже зрелого человека, внезапно обрушилось бремя славы, которое и погубило его. Слушая музыку, она думала о том, что именно она, эта тема, и была целью всех его трудов и свершений. Она вспомнила его попытки выразить ее в музыке, отдельные фрагменты его произведений, предвосхищавших эту тему, отрывки мелодий, в которых она присутствовала, но до конца так и не раскрывалась. Теперь, написав эту музыку, Ричард Хэйли наконец… Она резко встала. Но когда же он написал ее? Она вдруг осознала, где находится, и только теперь задалась вопросом, откуда доносится музыка. Неподалеку от нее, в конце вагона, молодой светловолосый кондуктор, тихонько насвистывая, регулировал кондиционер. Она поняла, что он насвистывал уже довольно долго и именно это она и слышала. Она некоторое время недоверчиво смотрела на молодого человека, прежде чем решилась спросить: – Скажите, пожалуйста, что вы насвистываете? Парень повернулся к ней лицом и посмотрел на нее. У него был прямой взгляд, а на лице появилась открытая, приветливая улыбка, словно он собирался поделиться чем-то сокровенным со своим другом. Ей понравилось его четко очерченное лицо. Она уже привыкла видеть вокруг только вялые, безвольные лица, уклоняющиеся от ответственности принять четкое выражение. – Это концерт Хэйли, – ответил он улыбаясь. – А какой именно? – Пятый. Прошло некоторое время, прежде чем она сказала, тщательно подбирая слова: – Но Ричард Хэйли написал только четыре концерта. Улыбка исчезла с лица парня. Словно его встряхнули и он, очнувшись, вернулся в реальный мир, как несколько минут назад это произошло с ней. Его лицо сразу стало каким-то пустым, равнодушным и ничего не выражающим – так пустеет и мрачнеет прежде полная света комната в которой внезапно закрыли ставни. – Да, конечно же, вы правы. Я ошибся, – сказал он. – Но что же вы тогда насвистывали? – Мелодию, которую я где-то слышал. – Что за мелодию? – Не знаю. – А где вы ее слышали? – Не помню. Она замолчала, не зная, что сказать, а парень вновь занялся кондиционером, не проявляя к ней больше никакого интереса. – Эта мелодия очень напоминает музыку Хэйли, но я знаю каждую написанную им ноту и уверена, что этой мелодии он не сочинял. На его лице появилось лишь едва уловимое выражение учтивости, когда он вновь повернулся к ней и спросил: – Вам нравится музыка Ричарда Хэйли? – Да, очень. Он некоторое время смотрел на нее, словно в нерешительности, затем вновь повернулся к кондиционеру. Она стояла рядом и наблюдала, как он молчаливо, со знанием дела выполняет свою работу. Она не спала уже две ночи, но и сегодня не могла позволить себе уснуть. Поезд прибывал в Нью-Йорк рано утром, времени оставалось не так уж много, а ей нужно было еще многое обдумать. И тем не менее ей хотелось, чтобы поезд шел быстрее, хотя это была «Комета Таггарта» – самый скоростной поезд в стране. Она попыталась сосредоточиться, но мелодия еще жила где-то на краешке ее сознания, и она продолжала слушать ее, звучащую в полную силу, словно безжалостная поступь чего-то неотвратимого. Она сердито тряхнула головой, сбросила шляпу, достала сигарету и закурила. Она решила не спать, полагая, что сможет продержаться До следующей ночи. Колеса выстукивали четкий ритм. Она так привыкла к этому звуку, что подсознательно слышала только его, и он успокаивал ее. Она загасила сигарету. Ей все еще хотелось курить, но она решила подождать несколько минут, прежде чем взять другую. Она резко проснулась, отчетливо ощутив, что что-то не так, и лишь потом поняла, что произошло. Поезд стоял. В полутемном вагоне, едва освещенном голубыми лампочками ночников, не было слышно ни звука. Она посмотрела на часы. Они не должны были здесь останавливаться. Она выглянула из окна. Поезд застыл посреди окружавших его со всех сторон пустынных полей. Она услышала, как кто-то зашевелился на сиденье рядом, через проход, и спросила: – Давно мы стоим? – Около часа, – безразлично ответил мужской голос. Мужчина проводил ее удивленно-сонным взглядом, когда она вскочила с места и бросилась к двери. Снаружи дул холодный ветер. Пустынная полоска земли простиралась под нависшим над ней ночным небом. Дэгни слышала, как в темноте шелестел травой ветер. Далеко впереди она заметила силуэты мужчин, стоявших возле локомотива; над ними, словно зацепившись за небо, горел красный огонь семафора. Она быстро направилась к мужчинам вдоль застывших колес поезда. Когда она подошла, никто не обратил на нее внимания. Поездная бригада и несколько пассажиров тесной группой стояли у семафора. Они не разговаривали, просто стояли и безразлично ждали. – Что случилось? Почему стоим? – спросила она. Машинист обернулся, удивленный ее тоном. Ее слова прозвучали властно, не как вопрос любопытного пассажира. Она стояла, сунув руки в карманы, – воротник пальто поднят, развевающиеся на ветру волосы то и дело падают на лицо. – Красный свет, леди, – сказал он, указывая пальцем вверх. – И давно он горит? – Около часа. – По-моему, мы стоим на запасном пути. – Да. – Почему? – Я не знаю. Тут в разговор вмешался проводник. – Мне кажется, нас по ошибке перевели на запасной путь. Эта стрелка уже давно барахлит. А эта штука и вовсе не работает… – Он задрал голову вверх и посмотрел на красный свет семафора. – Вряд ли зеленый когда-нибудь вообще загорится. По-моему, семафор сломался. – Тогда чего же вы ждете? – Когда загорится зеленый. Она замолчала, удивленная и возмущенная, и тут помощник машиниста, посмеиваясь, сказал: – На прошлой неделе лучший поезд «Атлантик саузерн» простоял на запасном пути целых два часа – кто-то просто ошибся. – Это «Комета Таггарта». Этот поезд никогда не опаздывает, – сказала она. – Да, это единственный поезд в стране, который всегда приходит по расписанию, – согласился машинист. – Все когда-то случается впервые, – философски заметил помощник машиниста. – Вы, должно быть, мало что знаете о железных дорогах, леди, – сказал один из пассажиров. – Все сигнальные системы и диспетчерские службы в стране гроша ломаного не стоят. Она повернулась к машинисту, не обращая внимания на эти слова: – Раз вы знаете, что семафор сломался, что же вы собираетесь делать? Машинисту не понравился ее властный тон, он не мог понять, почему она с такой легкостью взяла этот тон. Она выглядела совсем молодой, лишь рот и глаза выдавали, что ей за тридцать. Прямой и взволнованный взгляд темно – серых глаз словно пронизывал насквозь, отбрасывая за ненадобностью все, что не имело значения. В лице женщины было что-то неуловимо знакомое, но он не мог вспомнить, где он ее видел. – Послушайте, леди, я не собираюсь рисковать. – Он хочет сказать, что мы должны ждать указаний, – пояснил помощник машиниста. – Прежде всего, вы должны вести поезд. – Но не на красный же свет. Если на семафоре красный, мы останавливаемся. – Красный свет означает опасность, леди, – сказал пассажир. – Мы не хотим рисковать, – повторил машинист. – Кто бы ни был виноват, все свалят на нас, если мы поведем поезд. Поэтому мы не сдвинемся с места до тех пор, пока нам не прикажут. – А если никто не даст вам такого приказа? – Рано или поздно кто-нибудь да даст. – И сколько же вы предполагаете ждать? Машинист пожал плечами: – Кто такой Джон Галт? – Он хочет сказать – не надо задавать вопросов, на которые никто не может ответить, – пояснил помощник машиниста. Она взглянула на красный свет семафора, на рельсы, уходившие в темную, непроглядную даль, и сказала: – Поезжайте осторожно до следующего семафора. Если там все будет нормально, выходите на главную магистраль и остановите поезд у первой же станции, откуда можно позвонить. – Да ну! Это кто же так решил? – Я так решила. – А кто вы такая? Возникла пауза. Дэгни была удивлена и застигнута врасплох вопросом, которого совсем не ожидала. Но в этот момент машинист взглянул на нее пристальней и одновременно с ее ответом изумленно выдавил из себя: – Господи помилуй! – Дэгни Таггарт. – Ее тон не был оскорбительным или надменным, она просто ответила как человек, которому нечасто приходится слышать подобный вопрос. – Ну и дела! – сказал помощник машиниста, и все замолчали. Спокойным, но авторитетным тоном Дэгни повторила указание: – Выходите на главную магистраль и остановите поезд у первой же станции, откуда можно позвонить. – Слушаюсь, мисс Таггарт. – Вам придется наверстать время и восстановить график движения поезда. На это у вас есть остаток ночи. – Хорошо, мисс Таггарт. Она уже повернулась, чтобы уйти, когда машинист спросил: – Мисс Таггарт, если возникнут какие-нибудь проблемы, вы берете на себя ответственность? – Да. Проводник последовал за ней, когда она направилась к своему вагону. – Но… место в сидячем вагоне? Мисс Таггарт, как же так? Почему вы нас не предупредили? Она слегка улыбнулась: – У меня не было на это времени. Мой личный вагон прицепили к двадцать второму из Чикаго. Но я вышла в Кливленде, потому что двадцать второй опаздывал и я решила не дожидаться, пока отцепят мой вагон. «Комета» была ближайшим поездом до Нью-Йорка, но мест в спальном вагоне уже не было. – Ваш брат – он бы не поехал в сидячем вагоне, – сказал проводник. Дэгни рассмеялась: – Да, он бы не поехал. Группа мужчин у локомотива наблюдала, как она шла к своему вагону. Среди них был и молодой кондуктор. – Кто это такая? – спросил он, указывая ей вслед. – Это человек, который управляет «Таггарт трансконтинентал». Вице-президент компании по грузовым и пассажирским перевозкам, – ответил машинист. В его голосе звучало искреннее уважение. Издав протяжный гудок, звук которого затерялся в пустынных полях, поезд тронулся. Дэгни сидела у окна и курила очередную сигарету. Она думала: вот так все и разваливается по всей стране. В любой момент можно ожидать чего угодно и где угодно. Но она не испытывала гнева или обеспокоенности. У нее не было времени на чувства. Просто ко всем проблемам, которые необходимо было уладить, добавилась еще одна. Она знала, что управляющий отделением дороги в штате Огайо не справляется со своими обязанностями и что он – друг Джеймса Таггарта. Она бы давно вышвырнула его, но ей некого было поставить на его место. Как ни странно, хороших специалистов было трудно найти. Но она все-таки решила уволить его и предложить должность Оуэну Келлогу – молодому инженеру, который прекрасно справлялся со своей работой одного из помощников управляющего терминалом «Таггарт трансконтинентал» в Нью-Йорке. Фактически именно он руководил терминалом. Она некоторое время наблюдала за тем, как он работает. Она всегда пыталась разглядеть в людях искры таланта и компетентности, словно старатель, терпеливо копающийся в пустой породе. Келлог был слишком молод для должности управляющего отделением штата, и она хотела дать ему еще год, чтобы он накопил опыта, но медлить было больше нельзя. Она решила сразу по приезде переговорить с ним. Едва различимая полоска земли стремительно неслась за окном вагона, сливаясь в мутно-серый поток. Погруженная в расчеты, Дэгни вдруг заметила, что все-таки может что-то чувствовать: сильное, бодрящее чувство – радость действия. * * * Дэгни встала с места, когда «Комета», со свистом рассекая воздух, ворвалась в один из тоннелей терминала «Таггарт трансконтинентал», распростершегося под Нью-Йорком. Всегда, когда поезд въезжал в тоннель, она испытывала нетерпение, надежду и непонятное возбуждение. Состояние было такое, будто обычное существование – лишь аляповатый цветной фотоснимок каких-то бесформенных предметов, а здесь и сейчас перед ней появился эскиз, выполненный несколькими резкими штрихами, на котором все представало четким, значимым – и достойным усилий. Она смотрела на стены тоннеля, проплывающие за окнами, – голый бетон, по которому тянулась сеть труб и проводов; она видела сплетение рельсов, исчезающих во мгле тоннелей, где отдаленные капельками света горели зеленые и красные огоньки. И все – ничто не разбавляло ощущения чистой целенаправленности и восторга перед человеческой изобретательностью, благодаря которой все это стало возможным. Она подумала о здании компании, которое в этот момент находилось как раз над ней, надменно вздымаясь к небу, и о том, что эти тоннели его корнями переплелись под землей, сжимая в своих объятиях весь город и питая его. Когда поезд остановился, она вышла из вагона и, почувствовав под ногами бетонную твердь платформы, ощутила необычайную легкость, прилив сил и желание действовать. Она быстро пошла вперед, как будто скорость могла помочь оформиться обуревавшим ее чувствам. Прошло какое-то время, прежде чем она осознала, что насвистывает какую-то мелодию. Это был мотив из Пятого концерта Хэйли. Она почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Молодой кондуктор стоял на платформе, пристально глядя ей вслед. * * * Она сидела на подлокотнике кресла лицом к Джеймсу Таггарту, расстегнув пальто, под которым был помятый Дорожный костюм. Эдди Виллерс сидел в другом конце кабинета, время от времени делая пометки в блокноте. Он занимал должность специального помощника вице-президента компании по грузовым и пассажирским перевозкам, и его главной обязанностью было оберегать ее от пустой траты времени. Дэгни всегда приглашала его на подобные совещания, чтобы потом ему ничего не нужно было объяснять. Джеймс Таггарт сидел за столом, втянув голову в плечи. – Вся Рио-Норт от начала до конца – груда металлолома. Дела обстоят намного хуже, чем я предполагала. Но мы спасем ее, – сказала она. – Конечно, – ответил Таггарт. – На некоторых участках путь еще можно отремонтировать. Но лишь на некоторых и ненадолго. Первым делом проложим новую линию в горах Колорадо. Через два месяца у нас будут новые рельсы. – Разве Орен Бойл сказал, что сможет… – Я заказала рельсы в «Реардэн стил». Эдди Виллерс подавил возглас одобрения. Джеймс Таггарт ответил не сразу. – Дэгни, почему бы тебе не сесть в кресло по-человечески? Ну кто так проводит совещания? – сказал он раздраженно. Она ждала, что он скажет дальше. – Так значит, ты заказала рельсы у Реардэна, я правильно тебя понял? – спросил он, избегая встречаться с ней взглядом. – Да, вчера вечером. Я позвонила ему из Кливленда. – Но совет директоров не давал на это разрешения. Я не давал разрешения. Ты не советовалась со мной. Она подалась вперед, сняла трубку со стоявшего на столе телефона и протянула ее ему: – Позвони Реардэну и отмени заказ. Таггарт откинулся на спинку кресла: – Я не говорил, что хочу отменить его. Я вовсе этого не говорил, – сказал он сердито. – Значит, заказ остается в силе. – Этого я тоже не говорил. Дэгни повернулась к Эдди. – Эдди, скажи, пусть подготовят контракт с «Реардэн стил». Джим подпишет его. – Она достала из кармана пальто скомканный листок бумаги и бросила его Эдди: – Здесь условия контракта и все необходимые цифры. – Но совет директоров не… – начал было Таггарт. Дэгни перебила его: – Совет директоров не имеет к этому никакого отношения. Они больше года назад дали тебе разрешение на закупку рельсов. У кого их покупать – это уже твое личное дело. – Мне кажется, было бы неверным принимать подобного рода решение, не дав совету возможности высказать свое мнение. Не понимаю, почему я должен брать на себя всю ответственность. – Я беру ее на себя. – А как насчет расходов, которые… – У Реардэна цены ниже, чем в «Ассошиэйтед стил». – Да, а как же быть с Ореном Бойлом? – Я расторгла контракт. Мы имели на это право еще полгода назад. – Когда ты расторгла его? – Вчера. – Но он не звонил мне, чтобы я подтвердил это. – Он и не позвонит. Таггарт сидел, уставившись в стол. Дэгни спросила себя, почему он так негодует из-за того, что им придется работать с Реардэном, и почему его негодование приняло такую странную уклончивую форму. Компания «Реардэн стил» вот уже десять лет была главным поставщиком рельсов для «Таггарт трансконтинентал». Пожалуй, даже дольше, с тех пор, как выдала плавку первая Домна на сталелитейных заводах Реардэна, когда президентом «Таггарт трансконтинентал» был еще ее отец. Десять лет «Реардэн стил» исправно поставляла им рельсы. В стране было не так уж много компаний, которые в срок и качественно выполняли заказы. «Реардэн стил» была одной из этих немногих. Дэгни подумала, что, будь она сумасшедшей, то пришла бы к выводу, что ее брат потому так не хотел иметь дело с Реардэном, что тот всегда относился к работе с невероятной ответственностью, исполняя все в срок и предельно качественно. Но она не стала делать такой вывод – ни один человек не может испытывать такие чувства. – Это несправедливо, – сказал Таггарт. – Что несправедливо? – Что мы из года в год отдаем все наши заказы только «Реардэн стил». Мне кажется, мы должны дать такую же возможность кому-нибудь другому. Реардэн в нас не нуждается. У него и без нас хватает клиентов. Наш долг – помогать набрать силу тем, кто помельче. А так мы просто-напросто укрепляем монополиста. – Не говори ерунды, Джим. – Но почему мы должны заказывать то, что нам нужно, именно в «Реардэн стил»? – Потому что только там мы всегда это получаем. – Мне не нравится Генри Реардэн. – А мне он нравится. Но в конце концов, какое это имеет значение? Нам нужны рельсы, а он единственный человек, который может их нам поставить. – Человеческий фактор тоже очень важен. Но для тебя такого понятия просто не существует. – Но мы же говорим о спасении железной дороги, Джим. – Да, конечно, конечно, но ты абсолютно не принимаешь во внимание человеческий фактор. – Абсолютно. – Если мы закажем у Реардэна такую большую партию стальных рельсов… – Это не стальные рельсы. Они будут сделаны из металла Реардэна. Она всегда старалась не показывать своих чувств, но на этот раз вынуждена была нарушить это правило и громко рассмеялась, увидев, какое выражение появилось на лице Таггарта после ее слов. Металл Реардэна представлял собой новый сплав, созданный им после десяти лет экспериментов. Реардэн недавно выставил свой сплав на рынок и до сих пор не получил ни одного заказа. Таггарт не мог понять резкой перемены в голосе Дэгни, когда та внезапно перешла от смеха к резко-холодному тону: – Перестань, Джим. Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь. Никто никогда не использовал этот сплав. Никто не советует его применять. Он никого не интересует, и никто не хочет его покупать. Тем не менее наши рельсы будут сделаны именно из металла Реардэна. – Но… но… никто никогда не использовал этот сплав! Он с удовлетворением отметил, что она замолчала. Ему нравилось наблюдать за эмоциями людей; они были как красные фонарики, развешанные вдоль темного лабиринта человеческой личности, отмечая уязвимые точки. Но он не мог понять, какие чувства способен вызывать в человеке металлический сплав и о чем эти чувства могут свидетельствовать. Поэтому он не мог извлечь никакой пользы из того, что заметил в лице Дэгни. – Лучшие специалисты в области металлургии весьма скептически оценивают сплав Реардэна, допуская, что… – Прекрати, Джим. – Ну хорошо, на чье мнение ты опираешься? – Меня не интересует чужое мнение. – Чем же ты руководствуешься? – Суждением. – Чьим? – Своим. – Ну и с кем ты советовалась по этому поводу? – Ни с кем. – Тогда что же ты, черт возьми, можешь знать о сплаве Реардэна? – Что это лучшее из всего, что когда-либо появлялось на рынке. – Откуда ты это знаешь? – Потому что он прочнее стали, дешевле стали и намного устойчивее к коррозии, чем любой из существующих металлов. – Ну и кто тебе это сказал? – Джим, в колледже я изучала машиностроение. И я понимаю, когда вижу дельную вещь. – И что же ты увидела? – Реардэн показал мне расчеты и результаты испытаний. – Послушай, если бы это был хороший сплав, его бы уже использовали, но этого никто не делает. – Он заметил, что она вновь начинает сердиться, и нервно продолжил: – Ну откуда ты знаешь, что он хороший? Как ты можешь быть в этом уверена? Как можно так принимать решения? – Кто-то же должен принимать решения, Джим. – Кто? Я не понимаю, почему именно мы должны быть первыми. Решительно не понимаю. – Ты хочешь спасти Рио-Норт или нет? Он не ответил. – Если бы у нас было достаточно денег, я бы сняла рельсы по всей линии и заменила их новыми. Их все необходимо заменить. Долго они не протянут. Но сейчас мы не можем себе этого позволить. Сначала надо расплатиться с долгами. Ты хочешь, чтобы мы выкарабкались, или нет? – Но мы все еще лучшая железная дорога в стране. У других дела идут еще хуже. – Значит, ты хочешь, чтобы мы продолжали сидеть по уши в долгах? – Я этого не говорил. Почему ты всегда все упрощаешь? И если уж ты так обеспокоена нашим финансовым положением, то я не понимаю, почему ты хочешь выбросить деньги на Рио-Норт, когда «Финикс-Дуранго» перехватила весь наш бизнес в этом районе. Зачем вкладывать деньги в эту линию, если мы совершенно беззащитны перед конкурентом, который сведет на нет все наши усилия и уничтожит результаты наших капиталовложений. – Потому, что у «Финикс-Дуранго» прекрасная железная дорога, но я хочу сделать Рио-Норт еще лучше. Потому, что если будет нужно, я перегоню «Финикс-Дуранго», только в этом не будет необходимости: в Колорадо вполне хватит места, и каждая сможет заработать кучу денег. И я готова заложить компанию, чтобы построить дорогу к нефтепромыслам Вайета. – Я сыт по горло этим Вайетом. Только и слышишь: Вайетто, Вайетсе. Ему не понравилось, как она повела глазами и какое-то время сидела неподвижно, глядя на него. – Я не вижу особой необходимости в принятии скоропалительных решений, – обиженно сказал он. – Просто скажи мне, что тебя так тревожит в настоящем положении дел нашей компании? – Последствия твоих действий, Джим. – Каких действий? – Твой эксперимент с «Ассошиэйтед стил», длящийся уже больше года, – раз. Твой мексиканский провал – два. – Контракт с «Ассошиэйтэд стил» был одобрен советом директоров, – поспешно сказал он. – Линия Сан-Себастьян построена тоже с ведома и одобрения совета. К тому же я не понимаю, почему ты называешь это провалом. – Потому, что мексиканское правительство собирается при первом удобном случае национализировать ее. – Это ложь. – Его голос чуть не сорвался в крик. – Это всего лишь грязные слухи. У меня есть надежный источник в самых верхах, который… – Не стоит показывать, что ты напуган, Джим, – сказала она с презрением. Он не ответил. – Сейчас бесполезно паниковать. Единственное, что мы можем сделать, – постараться смягчить удар. А это будет жестокий удар. Потерю сорока миллионов долларов не просто пережить. Но «Таггарт трансконтинентал» выдержала много жестоких потрясений, и я позабочусь о том, чтобы мы выстояли и на этот раз. – Я отказываюсь, я решительно отказываюсь даже думать о возможности национализации Сан-Себастьян. – Хорошо, не думай об этом. Некоторое время она молчала. Он сказал, огрызаясь: – Не понимаю, почему ты из кожи вон лезешь, чтобы помочь Эллису Вайету, и в то же время утверждаешь, что не надо помогать бедной стране, которой никто никогда не помогал. – Эллис Вайет не просит моей помощи, а мой бизнес состоит не в том, чтобы кому-то помогать. Я управляю железной дорогой. – До чего же ограниченно ты на все смотришь! Не понимаю, почему мы должны помогать одному человеку, а не целой стране. – Я не собираюсь никому помогать. Я просто хочу делать деньги. – Это очень непрактичная позиция. Жажда личного обогащения уже в прошлом. Сейчас всеми признано, что интересы общества в целом должны ставиться во главу угла в любом коммерческом предприятии, которое… – Долго ты еще собираешься разглагольствовать, чтобы уйти от главного вопроса? – Какого вопроса? – Контракта с «Реардэн стил». Он не ответил. Он молча рассматривал ее. Она, казалось, вот-вот упадет от усталости, ее стройная фигура сохраняла вертикальное положение лишь благодаря прямой линии плеч, а плечи не опускались лишь благодаря сознательно огромному напряжению воли. Ее лицо нравилось немногим: оно было слишком холодным, а взгляд – слишком пристальным. Ничто не придавало ей очарования мягкости и нежности. Она сидела на подлокотнике кресла, и ее красивые, стройные ноги, болтавшиеся перед глазами Таггарта, раздражали его. Они противоречили той внутренней оценке, которую он давал собеседнице. Она сидела молча, и он был вынужден спросить: – Ты что, вот так, не раздумывая, решила позвонить и сделать этот заказ? – Я решила это еще полгода назад. Я ждала, пока Хэнк Реардэн подготовит все для начала производства. – Не называй его Хэнком. Это вульгарно. – Его все так называют. Не пытайся сменить тему. – Зачем тебе понадобилось звонить ему вчера вечером? – Я не могла связаться с ним раньше. – Почему ты не подождала, когда вернешься в Нью-Йорк и… – Потому что я увидела, в каком состоянии Рио-Норт. – Ну, мне нужно время, чтобы все обдумать, поставить вопрос на рассмотрение совета директоров, проконсультироваться у лучших… – У нас нет на это времени. – Ты не дала мне возможности выработать собственное мнение. – Мне плевать на твое мнение. Я не собираюсь спорить ни с тобой, ни с советом директоров, ни с твоими профессорами. Ты должен сделать выбор, и ты сделаешь его прямо сейчас. Просто скажи: да или нет. – Опять твои диктаторские замашки… – Да или нет? – Вот вечно ты так. Ты всегда все переворачиваешь и сводишь к одному: да или нет. В мире нет безусловных вещей, нет абсолюта. – Стальные рельсы – абсолют, и мы их либо получим, либо нет. Третьего не дано. Она ждала. Он не отвечал. – Ну, так что ты скажешь? – Ты берешь на себя ответственность? – Да. – Валяй, – сказал он и тут же добавил: – Но на свой страх и риск. Я не отменяю заказ, но и не даю тебе никаких гарантий насчет того, что я скажу совету директоров. – Можешь говорить что угодно. Она поднялась, чтобы уйти. Он чуть привстал, не желая завершать разговор на столь определенной ноте. – Надеюсь, ты понимаешь, что понадобится уйма времени, чтобы завершить это дело, – сказал он с надеждой в голосе. – Это все не так просто. – Ну конечно, конечно, – сказала она. – Я направлю Тебе подробный отчет, который составит Эдди и который ты все равно не станешь читать. Эдди поможет тебе подготовить по нему сообщение. Сегодня вечером я уезжаю в Филадельфию. Мне нужно встретиться с Реардэном. У нас с ним впереди много дел. – И добавила: – Это все так просто, Джим. Она уже повернулась, чтобы уйти, когда он заговорил вновь, и то, что он сказал, показалось ей поразительно бессмысленным: – Тебе-то хорошо. Для тебя это все вполне нормально. Другие так не могут. – Как не могут? – Другие – они человечны, они способны чувствовать. Они не могут посвятить всю свою жизнь железу и поездам. Тебе хорошо, у тебя никогда не было никаких чувств. Ты вообще никогда ничего не чувствовала. Она остановилась и посмотрела на него. Отразившееся в ее темно-серых глазах изумление постепенно исчезало, уступая место спокойствию, затем в ее взгляде появилось какое-то странное выражение, напоминавшее усталость, но казалось, это было нечто более глубокое, чем сопротивление скопившемуся в ней утомлению. – Да, Джим, – сказала она тихо. – Мне кажется, я никогда ничего не чувствовала. Эдди Виллерс пошел за ней следом в ее кабинет. Всегда, когда Дэгни возвращалась, у него возникало ощущение, что мир становится чище, проще, податливее, и он как-то забывал о тех минутах, когда у него возникала смутная тревога. Он был единственным человеком, который считал вполне естественным, что именно Дэгни, несмотря на то что она женщина, является вице-президентом огромной компании. Когда ему было всего десять лет, она сказала, что когда-нибудь будет управлять железной дорогой. Сейчас это его совсем не удивляло, как он не удивился и в тот день, когда они стояли вдвоем посреди лесной просеки. Когда они вошли в кабинет и он увидел, как она, сев за стол, начала просматривать оставленные им для нее отчеты, его охватило чувство, которое всегда возникало у него в заведенной, готовой рвануться с места машине. Он уже собрался выйти из кабинета, как вдруг вспомнил, что забыл сказать ей об одном деле. – Оуэн Келлог просил принять его. Она удивленно посмотрела на него. – Интересно. Я и сама собиралась послать за ним. Пусть его вызовут, я хочу с ним поговорить. Эдди, – неожиданно добавила она, – распорядись, чтобы меня соединили с музыкальным издательством Эйерса. – С музыкальным издательством Эйерса? – повторил он, не веря своим ушам. – Да, я хочу кое о чем спросить. Когда мистер Эйерс вежливо-мягким тоном поинтересовался, чем он может быть ей полезен, она спросила: – Не могли бы вы мне сказать, написал ли Ричард Хэйли новый концерт для фортепиано с оркестром? – Пятый концерт, мисс Таггарт? Разумеется, нет. – Вы уверены? – Абсолютно, мисс Таггарт. Он вообще ничего не написал за последние восемь лет. – А он еще жив? – Да, жив, а что? Вернее, я не могу сказать точно, о нем уже давно ничего не слышно. Но если бы он умер, нам наверняка стало бы об этом известно. – А если бы он что-то написал, вы бы знали об этом? – Несомненно. Мы узнали бы это первыми. Мы публикуем все его сочинения. Но он давно ничего не пишет. – Понятно. Спасибо. Когда Оуэн Келлог вошел в ее кабинет, она с удовлетворением отметила, что ее смутные воспоминания о его внешности верны. У него был тот же тип лица, что и у молодого кондуктора, которого она видела в поезде. Это было лицо человека, с которым она могла работать. – Садитесь, мистер Келлог, – сказала она. Но он продолжал стоять перед ее столом. – Мисс Таггарт, вы меня как-то попросили предупредить вас в случае, если я решу сменить место работы. Я пришел сказать, что увольняюсь. Она ожидала чего угодно, только не этого. Прошло какое-то время, прежде чем она тихо спросила: – Почему? – По личным причинам. – Вам не нравится работать у нас? – Нравится. – Вам предложили что-то лучшее? – Нет. – На какую железную дорогу вы переходите? – Я не собираюсь переходить ни на какую железную дорогу. – Чем же вы собираетесь заниматься? – Пока не решил. Она рассматривала его с чувством легкой обеспокоенности. На его лице не было и тени враждебности. Он смотрел ей прямо в глаза и отвечал на вопросы просто и откровенно, как человек, которому нечего скрывать или выставлять напоказ. Его лицо было вежливым и бесстрастным. – Тогда почему вы хотите уйти? – Из личных соображений. – Вы больны? Это как-то связано с вашим здоровьем? – Нет. – Вы уезжаете из города? – Нет. – Вы что, получили наследство, которое позволяет вам больше не работать? – Нет. – Значит, вы собираетесь и дальше зарабатывать себе на жизнь? – Да. – Но не желаете работать в «Таггарт трансконтинентал»? – Нет. – В таком случае должно было произойти что-то, что вынудило вас принять это решение. Что? – Ничего не произошло, мисс Таггарт. – Я хочу, чтобы вы сказали мне. Я хочу это знать, и у меня есть на то свои причины. – Мисс Таггарт, вы поверите мне на слово? – Да. – Никто и ничто связанное с моей работой в вашей компании не имеет никакого отношения к моему решению. – И у вас нет никаких особых претензий к компании? – Никаких. – В таком случае, мне кажется, вы измените свое решение, когда узнаете, что я хочу вам предложить. – Извините, мисс Таггарт, я не могу изменить его. – Могу я сказать, что я имею в виду? – Да, если вы этого хотите. – Вы поверите мне на слово, если я скажу, что решила предложить вам должность, которую собираюсь предложить, еще до того, как вы попросили о встрече со мной? Я хочу, чтобы вы это знали. – Я всегда поверю вам на слово, мисс Таггарт. – Это должность управляющего отделением дороги в Огайо. Если хотите, она – ваша. На его лице ничего не отразилось, словно ее слова значили для него не больше, чем для первобытного человека, который никогда не слышал о железной дороге. – Мне это не нужно, мисс Таггарт. Минуту поразмыслив, она сказала твердым голосом: – Назовите свои условия, Келлог. Назовите свою цену. Я хочу, чтобы вы остались. Я в состоянии предложить больше, чем любая другая железная дорога. – Я не собираюсь работать на другой железной дороге. – А мне казалось, что вы любите свою работу. Эти слова впервые вызвали в нем какие-то эмоции. Его глаза слегка расширились, а голос прозвучал как-то странно тихо и выразительно, когда он ответил: – Да, я люблю ее. – Тогда скажите, что я должна сделать, чтобы удержать вас. Это вырвалось у нее непроизвольно и прозвучало настолько искренне, что он взглянул на нее так, словно ее слова наконец-то расшевелили его. – Мисс Таггарт, наверное, было нечестно с моей стороны прийти к вам и сказать, что я ухожу. Я знаю, вы попросили предупредить вас о моем уходе, чтобы иметь возможность сделать мне контрпредложение. Таким образом, это выглядит так, будто я пришел набивать себе цену. Но это совсем не так. Я пришел только потому, что… хотел сдержать данное вам слово. Эта единственная заминка в его голосе словно внезапная вспышка прояснила, как много для него значило ее доверие и то предложение, которое она ему сделала, равно как и то, что ему было очень нелегко принять решение. – Неужели нет ничего, что я могла бы предложить вам? – Ничего, мисс Таггарт. Ничего на свете. Он повернулся и направился к двери. Впервые в жизни она почувствовала себя совершенно беспомощной и побежденной. – Почему? – спросила она, не обращаясь к нему. Он остановился, пожал плечами и улыбнулся. На мгновение он словно ожил – это была самая загадочная улыбка, какую она когда-либо видела. В ней заключалась скрытая радость, глубокая печаль и бесконечная горечь. – Кто такой Джон Галт? – спросил он. |