Латинские афоризмы. Лекция. Латинские крылатые выражения, следуя латинской же поговорке, имеют свою судьбу
 Скачать 22.19 Kb.
|
|
Латинские крылатые выражения, следуя латинской же поговорке, «имеют свою судьбу» — как общую для всех, связанную хотя бы с тем, что «латынь из моды вышла ныне» и они уже не слетают с наших губ на их родном языке, так и свою, отдельную для каждого. Судьба отдельных выражений — история их возникновения, случаи использования в классической литературе, возможное переосмысление и т. п.— небезразлична к их теперешнему значению, к той роли, какую они играют в современном языке. Вообще надо заметить, что в большинстве своем латинские выражения непригодны для механического или грубо утилитарного пользования, они в высшей степени ассоциативны, будят в нас рой представлений и мыслей, о них нужно кое-что знать, для того чтобы оценить всю насыщенность их содержания, почувствовать их соотнесенность с лежащими глубоко во времени культурными слоями. Взять такое привычное — «жребий брошен!» (Alea jacta est! - Слова, произнесенные Юлием Цезарем при переходе его войск через реку Рубикон, отделявшую Умбрию от римской провинции — Цизальпийской Галлии, т. е. Северной Италии, в 49 г. до н. э. Юлий Цезарь, нарушив закон, по которому он в качестве проконсула мог командовать войском только за пределами Италии, возглавил его, оказавшись на территории Италии, и тем самым начал гражданскую войну.) Даже если не вспомнить Юлия Цезаря, решившегося после тягостнейших раздумий нарушить постановление сената, все равно это выражение применимо лишь в особых, каких-то чрезвычайных обстоятельствах: на нем лежит отсвет грозных дел, которыми столь богата римская история. Правда, можно возразить, что многие латинские выражения уже давно прижились на почве чужого для них языка, стали привычными, своими, так что, произнося их, мы почти не угадываем их особого, цитатного значения. Действительно, можно даже сказать, что латинские по происхождению, фразеологизмы остались в веках не почему-либо, а благодаря гению самого латинского языка, прежде всего его «сильной в изображениях краткости» (Ломоносов). Они и в переводе сохраняют свое значение удачно сформулированной общей мысли, в других случаях — просто экономичного словесного оборота. Например, выражением «не многое, но много» (Non multa, sed multum) мы пользуемся именно как общей формулой, наполняя ее каждый раз новым конкретным содержанием (впрочем, и здесь говоря условно, потому что и сама по себе эта формула заставляет нас задуматься: в ней чрезвычайно емко выражена идея качества). Другое дело — собственно «крылатые» изречения, афоризмы или меткие цитаты. Их значение в том и состоит, что не сводится к готовому общему смыслу. В них смысл живет привязанный к обстоятельствам своего рождения и обогащенный далекой, как в раструбе, исторической перспективой; его обязательно нужно себе представить, он существует в виде некого образа. Свойство глубокой исторической образности присуще вообще любому слову, если только оно употребляется не в голой служебной функции (не в «текущих делах мысли», по выражению философа-языковеда А. А. Потебни). Смысл-образ воспринимается, или, вернее, добывается, каждый раз заново — на основании общей для собеседников культурной традиции («традиция» означает предание, по объяснению Даля, «все, что устно перешло от одного поколения на другое»). Слово в таком понимании — прообраз культуры. Возьмем один пример, близкий к предмету нашего разговора. Почему мы мгновенно, «не задумываясь», воспринимаем пушкинское «я сердцем римлянин» или то же у других русских поэтов «я римлянин душой» и даже «я в Риме родился»? Очевидно, потому, что «Рим» существует в языке где-то рядом с образом высокой гражданственности и гражданской свободы и произносящий это слово нажимает одновременно на эту клавишу нашего духовного сознания. Образ гражданского Рима имеет свою историю, начатую осмыслением самими римлянами, и свою легенду в веках — после стихов Пушкина связанную уже и с ними, и с тем вообще значением, какое вкладывали в слова «Рим», «республика» люди декабристской эпохи. Тому свидетельство языческий сенат, Сии дела не умирают… Разумеется, одной этой клавишей не исчерпывается все богатство внутреннего образа-понятия. Оно вообще неисчерпаемо. Но важно, что понимание-созвучие достигается. «Жизнь коротка — культура вечна», — можно сказать, перефразируя древнюю мудрость. С этой точки зрения судьба латинских крылатых выражений, их история очень интересна для нас. Далеко не все латинские выражения являются римскими по происхождению. Часть возникла в средневековье и еще позднее. Латынь вплоть до нового времени не только оставалась языком науки, но и ценилась в особенности как язык, наиболее способный к афористическому выражению мыслей, язык надписей-эпиграфов, как бы изваянных в бронзе, остающихся на века. Часть выражений, закрепившихся в латинской форме, взята из греческих оригиналов, как, например, мысль Платона о том, чтобы, занимаясь философией, люди меньше думали о нем или о Сократе, а больше об истине. Особое место занимают выражения, выхваченные из самой гущи римской жизни, обладающие силой подлинно художественной образности. Можно не видеть развалин Колизея и не знать, что гладиатором был Спартак, но одно это «обреченные на смерть тебя приветствуют» (Ave, Caesar, moritūri te salūtant!) мгновенно даст впечатление страшной римской арены и многое объяснит в характере этих людей. А «Карфаген должен быть разрушен»?!( Carthago delenda est; Delenda est Carthago) Вот оно, римское долженствование, стоящее в оригинале в особой, созданной для его выражения, грамматической форме — герундиве! Римский особенный идеал всегда, даже во времена упадка и «продажного города», тяготел к всемирной гражданственности, «цивилизации» (слово, примерно и означающее в переводе гражданственность), воплощением которой был для римлянина его родной город. Как сказано у Овидия: «Другие народы имеют страну с определенными границами, только у римлян совпадают понятия города и мира». Urbi et orbi. (Городу и миру) Римская культура сохраняет свое универсальное, общечеловеческое значение. |