Лев Николаевич Толстой Анна Каренина Мне отмщение, и аз воздам часть первая i
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
IV Петербургский высший круг, собственно, один; все знают друг друга, даже ездят друг к другу. Но в этом большом круге есть свои подразделения. Анна Аркадьевна Каренина имела друзей и тесные связи в трех различных кругах. Один круг был служебный, официальный круг ее мужа, состоявший из его сослуживцев и подчиненных, самым разнообразным и прихотливым образом связанных и разъединенных в общественных условиях. Анна теперь с трудом могла вспомнить то чувство почти набожного уважения, которое она в первое время имела к этим лицам. Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру; знала, кто за кого и как и чем держится и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, она избегала его. Другой близкий Анне кружок - это был тот, через который Алексей Александрович сделал свою карьеру. Центром этого кружка была графиня Лидия Ивановна. Это был кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин. Один из умных людей, принадлежащих к этому кружку, называл его "совестью петербургского общества". Алексей Александрович очень дорожил этим кружком, и Анна, так умевшая сживаться со всеми, нашла себе в первое время своей петербургской жизни друзей и в этом круге. Теперь же, по возвращении из Москвы, кружок этот ей стал невыносим. Ей показалось, что и она и все они притворяются, и ей стало так скучно и неловко в этом обществе, что она сколько возможно менее ездила к графине Лидии Ивановне. Третий круг, наконец, где она имела связи, был собственно свет, - свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же. Связь ее с этим кругом держалась чрез княгиню Бетси Тверскую, жену ее двоюродного брата, у которой было сто двадцать тысяч дохода и которая с самого появления Анны в свет особенно полюбила ее, ухаживала за ней и втягивала в свой круг, смеясь над кругом графини Лидии Ивановны. - Когда стара буду и дурна, я сделаюсь такая же, - говорила Бетси, - но для вас, для молодой, хорошенькой женщины, еще рано в эту богадельню. Анна первое время избегала, сколько могла, этого света княгини Тверской, так как он требовал расходов выше ее средств, да и по душе она предпочитала первый; но после поездки в Москву сделалось наоборот. Она избегала нравственных друзей своих и ездила в большой свет. Там она встречала Вронского и испытывала волнующую радость при этих встречах. Особенно часто встречала она Вронского у Бетси, которая была урожденная Вронская и ему двоюродная. Вронский был везде, где только мог встречать Анну, и говорил ей, когда мог, о своей любви. Она ему не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый раз увидела его. Она сама чувствовала, что при виде его радость светилась в ее глазах и морщила ее губы в улыбку, и она не могла задушить выражение этой радости. Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, а его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни. Знаменитая певица пела второй раз, и весь большой свет был в театре. Увидав из своего кресла в первом ряду кузину, Вронский, не дождавшись антракта, вошел к ней в ложу. - Что ж вы не приехали обедать? - сказала она ему. - Удивляюсь этому ясновиденью влюбленных, - прибавила она с улыбкой, так, чтоб он один слышал: - Она не была. Но приезжайте после оперы. Вронский вопросительно взглянул на нее. Она нагнула голову. Он улыбкой поблагодарил ее и сел подле нее. - А как я вспоминаю ваши насмешки!- продолжала княгиня Бетси, находившая особенное удовольствие в следовании за успехом этой страсти. - Куда это все делось! Вы пойманы, мой милый. - Я только того и желаю, чтобы быть пойманным, - отвечал Вронский с своею спокойною добродушною улыбкой. - Если я жалуюсь, то на то только, что слишком мало пойман, если говорить правду. Я начинаю терять надежду. - Какую ж вы можете иметь надежду? - сказала Бетси, оскорбившись за своего друга, - entendons nous... - Но в глазах ее бегали огоньки, говорившие, то она очень хорошо, и точно так же, как и он, понимает, какую он мог иметь надежду. - Никакой, - смеясь и выставляя свои сплошные зубы, сказал Вронский. - Виноват, - прибавил он, взяв из ее руки бинокль и принявшись оглядывать чрез ее обнаженное плечо противоположный ряд лож. - Я боюсь, что становлюсь смешон. Он знал очень хорошо, что в глазах Бетси и всех светских людей он не рисковал быть смешным. Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой опустил бинокль и посмотрел на кузину. - А отчего вы не приехали обедать? - сказала она, любуясь им. - Это надо рассказать вам. Я был занят, и чем? Даю вам это из ста, из тысячи... не угадаете. Я мирил мужа с оскорбителем его жены. Да, право! - Что ж, и помирили? - Почти. - Надо, чтобы вы мне это рассказали, - сказала она, вставая. - Приходите в тот антракт. - Нельзя; я еду во Французский театр. - От Нильсон? - с ужасом спросила Бетси, которая ни за что бы не распознала Нильсон от всякой хористки. - Что ж делать? Мне там свиданье, все по этому делу моего миротворства. - Блаженны миротворцы, они спасутся, - сказала Бетси, вспоминая что-то подобное, слышанное ею от кого-то. - Ну, так садитесь, расскажите, что такое? И она опять села. V - Это немножко нескромно, но так мило, что ужасно хочется рассказать, - сказал Вронский, глядя на нее смеющимися глазами. - Я не буду называть фамилий, - Но я буду угадывать, тем лучше. - Слушайте же: едут два веселые молодые человека... - Разумеется, офицеры вашего полка? - Я не говорю офицеры, просто два позавтракавшие молодые человека... - Переводите: выпившие. - Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, за ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки. - Вы с таким чувством это рассказываете, что мне кажется, вы сами один из этих двух. - А сейчас вы мне что говорили? Ну, молодые люди входят к товарищу, у него обед прощальный. Тут, точно, они выпивают, может быть, лишнее, как всегда на прощальных обедах. И за обедом расспрашивают, кто живет наверху в этом доме. Никто не знает, и только лакей хозяина на их вопрос: живут ли наверху мамзели, отвечает, что их тут очень много. После обеда молодые люди отправляются в кабинет к хозяину и пишут письмо к неизвестной. Записали страстное письмо, признание, и сами несут письмо наверх, чтобы разъяснить то, что в письме оказалось бы не совсем понятным. - Зачем вы мне такие гадости рассказываете? Ну? - Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никто не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих. - Почему же вы знаете, что у него бакенбарды, как вы говорите, колбасиками? - А вот слушайте. Нынче я ездил мирить их. - Ну, и что же? - Тут-то самое интересное. Оказывается, что это счастливая чета титулярного советника и титулярной советницы. Титулярный советник подает жа- лобу, и я делаюсь примирителем, и каким! Уверяю вас, Талейран ничто в сравнении со мной... - В чем же трудность? - Да вот послушайте... Мы извинились как следует: "Мы в отчаянии, мы просим простить за несчастное недоразумение". Титулярный советник с колбасиками начинает таять, но желает тоже выразить свои чувства, и как только он начинает выражать их, так начинает горячиться и говорить грубости, и опять я должен пускать в ход все свои дипломатические таланты. "Я согласен, что поступок их нехорош, но прошу вас принять во внимание недоразумение, молодость; потом молодые люди только позавтракали. Вы понимаете. Они раскаиваются от всей души, просят простить их вину". Титулярный советник опять смягчается: "Я согласен, граф, и я готов простить, но понимаете, что моя жена, моя жена, честная женщина, подвергается преследованиям, грубостям и дерзостям каких-нибудь мальчишек, мерз..." А вы понимаете, мальчишка этот тут, и мне надо примирять их. Опять я пускаю в ход дипломацию, и опять, как только надо заключить все дело, мой титулярный советник горячится, краснеет, колбасики поднимаются, и опять я разливаюсь в дипломатических тонкостях. - Ах, это надо рассказать вам! - смеясь, обратилась Бетси к входившей в ее ложу даме. - Он так насмешил меня. - Ну, bonne chance, - прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда выйдет вперед, к рампе, на свет газа и на все глаза. Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка. Оба были в эскадроне Вронского. К полковому командиру приезжал чиновник, титулярный советник Венден, с жалобой на его офицеров, которые ос- корбили его жену. Молодая жена его, как рассказывал Венден, - он был женат полгода, - была в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения, не могла больше стоять и поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике. Тут за ней погнались офицеры, она испугалась и, еще более разболевшись, взбежала по лестнице домой. Сам Венден, вернувшись из присутствия, услыхал звонок и какие-то голоса, вышел и, увидав пьяных офицеров с письмом, вытолкал их. Он просил строгого наказания. - Нет, как хотите, - сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, - Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше. Вронский видел всю неблаговидность этого дела и что тут дуэли быть не может, что надо все сделать, чтобы смягчить этого титулярного советника и замять дело. Полковой командир призвал Вронского именно потому, что знал его за благородного и умного человека и, главное, за человека, дорожащего честью полка. Они потолковали и решили, что надо ехать Петрицкому и Кедрову с Вронским к этому титулярному советнику извиняться. Полковой командир и Вронский оба понимали, что имя Вронского и флигель-адъютантский вензель должны много содействовать смягчению титулярного советника. И действительно, эти два средства оказались отчасти действительны; но результат примирения остался сомнительным, как и рассказывал Вронский. Приехав во Французский театр, Вронский удалился с полковым командиром в фойе и рассказал ему свой успех или неуспех. Обдумав все, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого. - Скверная история, но уморительная. Не может же Кедров драться с этим господином! Так ужасно горячился? - смеясь, переспросил он. - А какова нынче Клер? Чудо!- сказал он про новую французскую актрису. - Сколько ни смотри, каждый день новая... Только одни французы могут это... VI Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправить прическу и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших. Почти в одно и то же время вошли: хозяйка с освеженною прической и освеженным лицом из одной двери и гости из другой в большую гостиную с темными стенами, пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора. Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, - у самовара с хозяйкой и на противоположном конце гостиной - около красивой жены посланника в черном бархате и с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая, на чем остановиться. - Она необыкновенно хороша как актриса; видно, что она изучила Каульбаха, - говорил дипломат в кружке жены посланника, - вы заметили, как она упала... - Ах, пожалуйста, не будем говорить про Нильсон! - Про нее нельзя ничего сказать нового, - сказала толстая, красная, без бровей и без шиньона, белокурая дама в старом шелковом платье. Это была княгиня Мягкая, известная своею простотой, грубостью обращения и прозванная enfant terrible. Княгиня Мягкая сидела посередине между обоими кружками и, прислушиваясь, принимала участие то в том, то в другом. - Мне нынче три человека сказали эту самую фразу про Каульбаха, точно сговорились. И фраза, не знаю чем, так понравилась им. Разговор был прерван этим замечанием, и надо было придумывать опять новую тему. - Расскажите нам что-нибудь забавное, но не злое, - сказала жена посланника, великая мастерица изящного разговора, называемого по-английски small-talk, обратясь к дипломату, тоже не знавшему, что теперь начать. - Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, - начал он с улыбкою. - Но я попробую. Дайте ему. Все дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Все умное так надоело... - Давно уж сказано, - смеясь, перебила его жена посланника. Разговор начался мило, но именно потому, что он был слишком уж мил, он опять остановился. Надо было прибегнуть к верному, никогда не изменяющему средству - злословию. - Вы не находите, что в Тушкевиче есть что-то Louis XV? - сказал он, указывая глазами на красивого белокурого молодого человека, стоявшего у стола. - О да! Он в одном вкусе с гостиной, от этого он так часто и бывает здесь. Этот разговор поддержался, так как говорилось намеками именно о том, чего нельзя было говорить в этой гостиной, то есть об отношениях Тушкевича к хозяйке. Около самовара и хозяйки разговор между тем, точно так же поколебавшись несколько времени между тремя неизбежными темами: последнею общественною новостью, театром и осуждением ближнего, тоже установился, попав на последнюю тему, то есть на злословие. - Вы слышали, и Мальтищева, - не дочь, а мать, - шьет себе костюм diable rose. - Не может быть! Нет, это прелестно! - Я удивляюсь, как с ее умом, - она ведь не глупа, - не видеть, как она смешна... Каждый имел что сказать в осуждение и осмеяние несчастной Мальтищевой, и разговор весело затрещал, как разгоревшийся костер. Муж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у жены гости, зашел пред клубом в гостиную. Неслышно, по мягкому ковру, он подошел к княгине Мягкой. - Как вам понравилась Нильсон? - сказал он. - Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, - отвечала она. - Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке. Лучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке? Хотите, я вам покажу? Но вы не знаете толку. - Покажите. Я выучилась у этих, как их зовут... банкиры... у них прекрасные есть гравюры. Они нам показывали. - Как, вы были у Шюцбург? - спросила хозяйка от самовара. - Были, ma chere. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей, - громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее слушают, - и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов. - Она единственна!- сказала хозяйка. - Удивительна! - сказал кто-то. Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим. Так как во время речи княгини Мягкой все ее слушали и разговор около жены посланника прекратился, хозяйка хотела связать все общество воедино и обратилась к жене посланника: - Решительно вы не хотите чаю? Вы бы перешли к нам. - Нет, нам очень хорошо здесь, - с улыбкой отвечала жена посланника и продолжала начатый разговор. Разговор был очень приятный. Осуждали Карениных, жену и мужа. - Анна очень переменилась с своей московской поездки. В ней есть что-то странное, - говорила ее приятельница. - Перемена главная та, что она привезла с собою тень Алексея Вронского, - сказала жена посланника. - Да что же? У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда не мог понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени. - Да, но женщины с тенью обыкновенно дурно кончают, - сказала приятельница Анны. - Типун вам на язык, - сказала вдруг княгиня Мягкая, услыхав эти слова. - Каренина прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю. - Отчего же вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, - сказала жена посланника. - Муж говорит, что таких государственных людей мало в Европе. - И мне то же говорит муж, но я не верю, - сказала княгиня Мягкая. - Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по-моему, просто глуп. Я шепотом говорю это... Не правда ли, как все ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я все искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шепотом, - все так ясно стало, не правда ли? - Как вы злы нынче! - Нисколько. У меня нет другого выхода. Кто-нибудь из нас двух глуп. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда сказать. - Никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом, - сказал дипломат французский стих. - Вот-вот именно, - поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. - Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и, как тени, ходят за ней? - Да я и не думаю осуждать, - оправдывалась приятельница Анны. - Если за нами никто не ходит, как тень, то это не доказывает, что мы имеем право осуждать. И, отделав, как следовало, приятельницу Анны, княгиня Мягкая встала и вместе с женой посланника присоединилась к столу, где шел общий разговор о прусском короле. - О чем вы там злословили? - спросила Бетси. - О Карениных. Княгиня делала характеристику Алексея Александровича, - отвечала жена посланника, с улыбкой садясь к столу. - Жалко, что мы не слыхали, - сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. - А, вот и вы наконец!- обратилась она с улыбкой к входившему Вронскому. Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли. - Откуда я? - отвечал он на вопрос жены посланника. - Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и все с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче... Он назвал французскую актрису и хотел что-то рассказывать про нее; но жена посланника с шутливым ужасом перебила его: - Пожалуйста, не рассказывайте про этот ужас. - Ну, не буду, тем более что все знают эти ужасы. - И все бы поехали туда, если б это было так же принято, как опера, - подхватила княгиня Мягкая... |