Лев Николаевич Толстой Анна Каренина Мне отмщение, и аз воздам часть первая i
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
XIV Подъезжая домой в самом веселом расположении духа, Левин услыхал колокольчик со стороны главного подъезда к дому. "Да, это с железной дороги, - подумал он, - самое время московского поезда... Кто бы это? Что, если это брат Николай? Он ведь сказал: может быть, уеду на воды, а может быть, к тебе приеду". Ему страшно и неприятно стало в первую минуту, что присутствие брата Николая расстроит это его счастливое весеннее расположение. Но ему стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат. Он тронул лошадь и, выехав за акацию, увидал подъезжавшую омскую тройку с железнодорожной станции и господина в шубе. Это не был брат. "Ах, если бы кто-нибудь приятный человек, с кем бы поговорить", - подумал он. - А!- радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. - Вот радостный-то гость! Ах, как я рад тебе!- вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича. "Узнаю верно, вышла ли, или когда выходит замуж", - подумал он. И в этот прекрасный весенний день он почувствовал, что воспоминанье о ней совсем не больно ему. - Что, не ждал?- сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. - Приехал тебя видеть - раз, - сказал он, обнимая и целуя его, - на тяге постоять - два, и лес в Ергушове продать - три. - Прекрасно! А какова весна? Как это ты на санях доехал? - В телеге еще хуже, Константин Дмитрич, - отвечал знакомый ямщик. - Ну, я очень, очень рад тебе, - искренно улыбаясь детски-радостною улыбкою, сказал Левин. Левин провел своего гостя в комнату для приезжих, куда и были внесены вещи Степана Аркадьича: мешок, ружье в чехле, сумка для сигар, и, оставив его умываться и переодеваться, сам пока прошел в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья Михайловна, всегда очень озабоченная честью дома, встретила его в передней вопросами насчет обеда. - Как хотите делайте, только поскорей, - сказал он и пошел к приказчику. Когда он вернулся, Степан Аркадьич, вымытый, расчесанный и сияя улыбкой, выходил из своей двери, и они вместе пошли наверх. - Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно все! Светло, весело, - говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. - И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем - это очень хорошо. Степан Аркадьич рассказал много интересных новостей и в особенности интересную для Левина новость, что брат его Сергей Иванович собирался на нынешнее лето к нему в деревню. Ни одного слова Степан Аркадьич не сказал про Кити и вообще Щербацких; только передал поклон жены. Левин был ему благодарен за его деликатность и был очень рад гостю. Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве. Степан Аркадьич, всегда милый, понимающий все с намека, в этот приезд был особенно мил, и Левин заметил в нем еще новую, польстившую ему черту уважения и как будто нежности к себе. Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще то, что Левин велел подавать суп без пирожков, которыми повар хотел особенно удивить гостя. Но Степан Аркадьич, хотя и привыкший к другим обедам, все находил превосходным: и травник, и хлеб, и масло, и особенно полоток, и грибки, и крапивные щи, и курица под белым соусом, и белое крымское вино - все было превосходно и чудесно. - Отлично, отлично, - говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. - Я к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего. - Да, но постой: я говорю не о политической экономии, я говорю о науке хозяйства. Она должна быть как естественные науки и наблюдать данные явления и рабочего с его экономическим, этнографическим... В это время вошла Агафья Михайловна с вареньем. - Ну, Агафья Михайловна, - сказал ей Степан Аркадьич, целуя кончики своих пухлых пальцев, - какой полоток у вас, какой травничок!.. А что, не пора ли, Костя? - прибавил он. Левин взглянул в окно на спускавшееся за оголенные макуши леса солнце. - Пора, пора, - сказал он. - Кузьма, закладывать линейку!- и побежал вниз. Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол с лакированного ящика и, отворив его, стал собирать свое дорогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже чуявший большую дачу на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать. - Прикажи, Костя, если приедет Рябинин-купец - я ему велел нынче приехать, - принять и подождать... - А ты разве Рябинину продаешь лес? - Да, ты разве знаешь его? - Как же, знаю. Я с ним имел дела "положительно и окончательно". - Степан Аркадьич засмеялся. "Окончательно и положительно" были любимые слова купца. - Да, он удивительно смешно говорит. Поняла, куда хозяин идет!прибавил он, потрепав рукой Ласку, которая, повизгивая, вилась около Левина и лизала то его руку, то его сапоги и ружье. Долгуша стояла уже у крыльца, когда они вышли. - Я велел заложить, хотя недалеко; а то пешком пройдем? - Нет, лучше поедем, - сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. - Как это ты не куришь! Сигара - это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить! - Да кто же тебе мешает? - улыбаясь, сказал Левин. - Нет, ты счастливый человек. Все, что ты любишь, у тебя есть. Лошадей любишь - есть, собаки - есть, охота - есть, хозяйство - есть. - Может быть, оттого, что я радуюсь тому, что у меня есть, и не тужу о том, чего нету, - сказал Левин, вспомнив о Кити. Степан Аркадьич понял, поглядел на него, но ничего не сказал. Левин был благодарен Облонскому за то, что тот со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин боялся разговора о Щербацких, ничего не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить. - Ну что, твои дела как? - сказал Левин, подумав о том, как нехорошо с его стороны думать только о себе. Глаза Степана Аркадьича весело заблестели. - Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, - по-твоему, это преступление; а я не признаю жизни без любви, - сказал он, поняв по-своему вопрос Левина. - Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия... - Что ж, или новое что-нибудь? - спросил Левин. - Есть, брат! Вот видишь ли, ты знаешь тип женщин оссиановских... женщин, которых видишь во сне... Вот эти женщины бывают наяву... и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой предмет, что, сколько ты ни изучай ее, все будет совершенно новое. - Так уж лучше не изучать. - Нет. Какой-то математик сказал, что наслаждение не в открытии истины, но в искании ее. Левин слушал молча, и, несмотря на все усилия, которые он делал над собой, он никак не мог перенестись в душу своего приятеля и понять его чувства и прелести изучения таких женщин. XV Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к двойняшке-березе и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений рук. Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом, села осторожно против него и насторожила уши. Солнце спускалось за крупный лес; и на свете зари березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими ветвями с надутыми, готовыми лопнуть почками. Из частого лесу, где оставался еще снег, чуть слышно текла еще извилистыми узкими ручейками вода. Мелкие птицы щебетали и изредка пролетали с дерева на дерево. В промежутках совершенной тишины слышен был шорох прошлогодних листьев, шевелившихся от таянья земли и от росту трав. "Каково! Слышно и видно, как трава растет!" - сказал себе Левин, заметив двинувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист подле иглы молодой травы. Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую мшистую землю, то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся пред ним под горою море оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо. Ястреб, неспешно махая крыльями, пролетел высоко над дальним лесом; другой точно так же пролетел в том же направлении и скрылся. Птицы все громче и хлопотливее щебетали в чаще. Недалеко заухал филин, и Ласка, вздрогнув, переступила осторожно несколько шагов и, склонив набок голову, стала прислушиваться. Из-за речки послышалась кукушка. Она два раза прокуковала обычным криком, а потом захрипела, заторопилась и запуталась. - Каково! уж кукушка!- сказал Степан Аркадьич, выходя из-за куста. - Да, я слышу, - отвечал Левин, с неудовольствием нарушая тишину леса своим неприятным самому себе голосом. - Теперь скоро. Фигура Степана Аркадьича опять зашла за куст, и Левин видел только яркий огонек спички, вслед за тем заменившийся красным углем папиросы и синим дымком. Чик! чик! - щелкнули взводимые Степаном Аркадьичем курки. - А это что кричит? - спросил Облонский, обращая внимание Левина на протяжное гуканье, как будто тонким голоском, шаля, ржал жеребенок. - А, это не знаешь? Это заяц-самец. Да будет говорить! Слушай, летит! - почти вскрикнул Левин, взводя курки. Послышался дальний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт, столь знакомый охотнику, чрез две секунды, - другой, третий, и за третьим свистком уже слышно стало хорканье. Левин кинул глазами направо, налево, и вот пред ним на мутно-голубом небе, над сливающимися нежными побегами макушек осин показалась летящая птица. Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста, где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху. Опять блеснула молния, и послышался удар; и, трепля крыльями, как бы стараясь удержаться на воздухе, птица остановилась, постояла мгновенье и тяжело шлепнулась о топкую землю. - Неужели промах? - крикнул Степан Аркадьич, которому из-за дыму не видно было. - Вот он! - сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. - Ну, я рад, что тебе удалось, - сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа. - Скверный промах из правого ствола, - отвечал Степан Аркадьич, заряжая ружье. - Шш... летит. Действительно, послышались пронзительные, быстро следовавшие один за другим свистки. Два вальдшнепа, играя и догоняя друг друга и только свистя, а не зоркая, налетели на самые головы охотников. Раздались четыре выстрела, и, как ласточки, вальдшнепы дали быстрый заворот и исчезли из виду. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы. Венера перешла уже выше сучка, колесница Медведицы с своим дышлом была уже вся видна на темно-синем небе, но он все еще ждал. - Не пора ли? - сказал Степан Аркадьич. В лесу уже было тихо, и ни одна птичка не шевелилась. - Постоим еще, - отвечал Левин. - Как хочешь. Они стояли теперь шагах в пятнадцати друг от друга. - Стива! - вдруг неожиданно сказал Левин, - что ж ты мне не скажешь, вышла твоя свояченица замуж или когда выходит? Левин чувствовал себя столь твердым и спокойным, что никакой ответ, он думал, не мог бы взволновать его. Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич. - И не думала и не думает выходить замуж, а она очень больна, и доктора послали ее за границу. Даже боятся за ее жизнь. - Что ты! - вскрикнул Левин. - Очень больна? Что же с ней? Как она... В то время, как они говорили это, Ласка, насторожив уши, оглядывалась вверх на небо и укоризненно на них. "Вот нашли время разговаривать, - думала она. - А он летит... Вот он, так и есть. Прозевают..." - думала Ласка. Но в это самое мгновенье оба вдруг услыхали пронзительный свист, который как будто стегнул их по уху, и оба вдруг схватились за ружья, и две молнии блеснули, и два удара раздались в одно и то же мгновение. Высоко летевший вальдшнеп мгновенно сложил крылья и упал в чащу, пригибая тонкие побеги. - Вот отлично! Общий!- вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу отыскивать вальдшнепа. "Ах да, о чем это неприятно было? - вспоминал он. - Да, больна Кити... Что ж делать, очень жаль", - думал он. - А, нашла! Вот умница, - сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу и кладя ее в полный почти ягдташ. - Нашел, Стива! - крикнул он. XVI Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его: - Я не имею никакого права знать семейные подробности, по правде сказать, и никакого интереса. Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся, уловив мгновенную и столь знакомую ему перемену в лице Левина, сделавшегося столь же мрачным, сколько он был весел минуту тому назад. - Ты уже совсем кончил о лесе с Рябининым? - спросил Левин. - Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь тысяч. Восемь вперед, а остальные на шесть лет. Я долго с этим возился. Никто больше не давал. - Это значит, ты даром отдал лес, - мрачно сказал Левин. - То есть почему же даром? - с добродушною улыбкой сказал Степан Аркадьич, зная, что теперь все будет нехорошо для Левина. - Потому, что лес стоит по крайней мере пятьсот рублей за десятину, - отвечал Левин. - Ах, эти мне сельские хозяева! - шутливо сказал Степан Аркадьич. - Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!.. А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я все расчел, - сказал он, - и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, - сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, - а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей. Левин презрительно улыбнулся. "Знаю, - подумал он, - эту манеру не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два в десять лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже все знают. Обидной, станет тридцать сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает". - Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, - сказал он, - а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья? - Как счесть деревья? - смеясь, сказал Степан Аркадьич, все желая вывести приятеля из его дурного расположения духа. - Сочесть пески, лучи планет хотя и мог бы ум высокий... - Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стоит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать. - Ну, полно увлекаться, - жалостно сказал Степан Аркадьич, - отчего же никто не давал? - Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми ими имел дела, я их знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он и не пойдет на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль. - Ну, полно! Ты не в духе. - Нисколько, - мрачно сказал Левин, когда они подъезжали к дому. У крыльца уже стояла туго обтянутая железом и кожей тележка с туго запряженною широкими гужами сытою лошадью. В тележке сидел туго налитой кровью и туго подпоясанный приказчик, служивший кучером Рябинину. Сам Рябинин был уже в доме и встретил приятелей в передней. Рябинин был высокий, худощавый человек средних лет, с усами и бритым выдающимся подбородком и выпуклыми мутными глазами. Он был одет в длиннополый синий сюртук с пуговицами ниже зада и в высоких, сморщенных на щиколках и прямых на икрах сапогах, сверх которых были надеты большие калоши. Он округло вытер платком свое лицо и, запахнув сюртук, который и без того держался очень хорошо, с улыбкой приветствовал вошедших, протягивая Степану Аркадьичу руку, как бы желая поймать что-то. - А вот и вы приехали, - сказал Степан Аркадьич, подавая ему руку. - Прекрасно. - Не осмелился ослушаться приказаний вашего сиятельства, хоть слишком дурна дорога. Положительно всю дорогу пешком шел, но явился в срок. Константин Дмитрич, мое почтение, - обратился он к Левину, стараясь поймать и его руку. Но Левин, нахмурившись, делал вид, что не замечает его руки, и вынимал вальдшнепов. - Изволили потешаться охотой? Это какие, значит, птицы будут? - прибавил Рябинин, презрительно глядя на вальдшнепов, - вкус, значит, имеют. - И он неодобрительно покачал головой, как бы сильно сомневаясь в том, чтоб эта овчинка стоила выделки. - Хочешь в кабинет? - мрачно хмурясь, сказал Левин по-французски Степану Аркадьичу. - Пройдите в кабинет, вы там переговорите. - Очень можно, куда угодно-с, - с презрительным достоинством сказал Рябинин, как бы желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и с кем обойтись, но для него никогда и ни в чем не может быть затруднений. Войдя в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найдя его, не перекрестился. Он оглядел шкафы и полки с книгами и с тем же сомнением, как и насчет вальдшнепов, презрительно улыбнулся и неодобрительно покачал головой, никак уже не допуская, чтоб эта овчинка могла стоить выделки. - Что ж, привезли деньги? - спросил Облонский. - Садитесь. - Мы за деньгами не постоим. Повидаться, переговорить приехал. - О чем же переговорить? Да вы садитесь. - Это можно, - сказал Рябинин, садясь и самым мучительным для себя образом облокачиваясь на спинку кресла. - Уступить надо, князь. Грех будет. А деньги готовы окончательно, до одной копейки. За деньгами остановки не бывает. Левин, ставивший между тем ружье в шкаф, уже выходил из двери, но, услыхав слова купца, остановился. - Задаром лес взяли, - сказал он. - Поздно он ко мне приехал, а то я бы цену назначил. Рябинин встал и молча с улыбкой поглядел снизу вверх на Левина. - Оченно скупы, Константин Дмитрич, - сказал он с улыбкой, обращаясь к Степану Аркадьичу, - окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу, хорошие деньги давал. - Зачем мне вам свое даром давать? Я ведь не на земле нашел и не украл. - Помилуйте, по нынешнему времю воровать положительно невозможно. Все окончательно по нынешнему времю гласное судопроизводство, все нынче благородно; а не то что воровать. Мы говорили по чести. Дорого кладут за лес, расчетов не сведешь. Прошу уступить хоть малость. - Да кончено у вас дело или нет? Если кончено, нечего торговаться, а если не кончено, - сказал Левин, - я покупаю лес. Улыбка вдруг исчезла с лица Рябинина. Ястребиное, хищное и жесткое выражение установилось на нем. Он быстрыми костлявыми пальцами расстегнул сюртук, открыв рубаху навыпуск, медные пуговицы жилета и цепочку часов, и быстро достал толстый старый бумажник. - Пожалуйте, лес мой, - проговорил он, быстро перекрестившись и протягивая руку. - Возьми деньги, мой лес. Вот как Рябинин торгует, а не гроши считать, - заговорил он, хмурясь и размахивая бумажником. - Я бы на твоем месте не торопился, - сказал Левин. - Помилуй, - с удивлением сказал Облонский, - ведь я слово дал. Левин вышел из комнаты, хлопнув дверью. Рябинин, глядя на дверь, с улыбкой покачал головой. - Все молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как бог даст расчеты найти. Верьте богу. Пожалуйте-с. Условьице написать... Через час купец, аккуратно запахнув свой халат и застегнув крючки сюртука, с условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и поехал домой. - Ох, эти господа! - сказал он приказчику, - один предмет. - Это как есть, - отвечал приказчик, передавая ему вожжи и застегивая кожаный фартук. - А с покупочкой, Михаил Игнатьич? - Ну, ну... |