Учитель. Михаил Булгаков Собачье сердце
 Скачать 116.54 Kb.
|
Глава 7– Нет, нет и нет! – настойчиво заговорил Борменталь, – извольте заложить. – Ну, что, ей-богу, – забурчал недовольно Шариков. – Благодарю вас, доктор, – ласково сказал Филипп Филиппович, – а то мне уже надоело делать замечания. – Всё равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова. – Как это так «примите»? – расстроился Шариков, – я сейчас заложу. Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской. – И вилкой, пожалуйста, – добавил Борменталь. Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе. – Я ещё водочки выпью? – заявил он вопросительно. – А не будет ли вам? – осведомился Борменталь, – вы последнее время слишком налегаете на водку. – Вам жалко? – осведомился Шариков и глянул исподлобья. – Глупости говорите… – вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил. – Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто – это вредно. Это – раз, а второе – вы и без водки держите себя неприлично. Борменталь указал на заклеенный буфет. – Зинуша, дайте мне, пожалуйста, ещё рыбы, – произнёс профессор. Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку. – И другим надо предложить, – сказал Борменталь, – и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе. Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам. – Вот всё у вас как на параде, – заговорил он, – салфетку – туда, галстук – сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, – это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. – А как это «по-настоящему»? – позвольте осведомиться. Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнёс: – Ну желаю, чтобы все… – И вам также, – с некоторой иронией отозвался Борменталь. Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами. – Стаж, – вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович. Борменталь удивлённо покосился. – Виноват… – Стаж! – повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, – тут уж ничего не поделаешь – Клим. Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича: – Вы полагаете, Филипп Филиппович? – Нечего полагать, уверен в этом. – Неужели… – начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. Тот подозрительно нахмурился. – Spаtеr… – негромко сказал Филипп Филиппович. – Gut, – отозвался ассистент. Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову. – Я не хочу. Я лучше водочки выпью. – Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, чёрная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане. Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности. – Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? – осведомился он у Шарикова. Тот поморгал глазами, ответил: – В цирк пойдём, лучше всего. – Каждый день в цирк, – благодушно заметил Филипп Филиппович, – это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил. – В театр я не пойду, – неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот. – Икание за столом отбивает у других аппетит, – машинально сообщил Борменталь. – Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр? Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы. – Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна. Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою. – Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли… – Уж и так читаю, читаю… – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки. – Зина, – тревожно закричал Филипп Филиппович, – убирайте, детка, водку больше уже не нужна. Что же вы читаете? В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»… – Эту… как её… переписку Энгельса с эти м… Как его – дьявола – с Каутским. Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку. Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил: – Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. Шариков пожал плечами. – Да не согласен я. – С кем? С Энгельсом или с Каутским? – С обоими, – ответил Шариков. – Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить? – Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить… – Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлёпнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал. – Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь. – Да какой тут способ, – становясь словоохотливым после водки, объяснил Шариков, – дело нехитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов, у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет… – Насчёт семи комнат – это вы, конечно, на меня намекаете? – Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович. Шариков съёжился и промолчал. – Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали? – Тридцати девяти человекам, – тотчас ответил Борменталь. – Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам – Зину и Дарью Петровну – считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести. – Хорошенькое дело, – ответил Шариков, испугавшись, – это за что такое? – За кран и за кота, – рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия. – Филипп Филиппович, – тревожно воскликнул Борменталь. – Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали приём. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвёт краны. Кто убил кошку у мадам Поласухер? Кто… – Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, – подлетел Борменталь. – Вы стоите… – рычал Филипп Филиппович. – Да она меня по морде хлопнула, – взвизгнул Шариков, – у меня не казённая морда! – Потому что вы её за грудь ущипнули, – закричал Борменталь, опрокинув бокал, – вы стоите… – Вы стоите на самой низшей ступени развития, – перекричал Филипп Филиппович, – вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить… А в то же время вы наглотались зубного порошку… – Третьего дня, – подтвердил Борменталь. – Ну вот-с, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, кстати, почему вы стёрли с него цинковую мазь? – Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? – Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух сторон. – Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. – Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался… – Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина! – Зина! – кричал Борменталь. – Зина! – орал испуганный Шариков. Зина прибежала бледная. – Зина, там в приёмной… Она в приёмной? – В приёмной, – покорно ответил Шариков, – зелёная, как купорос. – Зелёная книжка… – Ну, сейчас палить, – отчаянно воскликнул Шариков, – она казённая, из библиотеки! – Переписка – называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её! Зина улетела. – Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, – воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, – сидит изумительная дрянь в доме – как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. «Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», – вдруг пророчески подумал Борменталь. Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник. – Я не буду её есть, – сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. – Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. В молчании закончился обед. Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике. – Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе – котов нету? – И как такую сволочь в цирк пускают, – хмуро заметил Шариков, покачивая головой. – Ну, мало ли кого туда допускают, – двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, – что там у них? – У Соломонского, – стал вычитывать Борменталь, – четыре какие-то… юссемс и человек мёртвой точки. – Что за юссемс? – Подозрительно осведомился Филипп Филиппович. – Бог их знает. Впервые это слово встречаю. – Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всё ясно. – У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости. – Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? – недоверчиво спросил Филипп Филиппович. Тот обиделся. – Что же, я не понимаю, что ли. Кот – другое дело. Слоны – животные полезные, – ответил Шариков. – Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать. Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своём кабинете. Он зажёг лампу под тяжёлым зелёным колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зелёным огнём. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его учёный с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «к берегам священным Нила…» И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошёл к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать её на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлечённый из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире. Очень возможно, что высокоученый человек её и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав её конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул: – Ей-богу, я, кажется, решусь. Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдалённые шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка. |