Главная страница
Навигация по странице:

  • - Мы с вами попутчики, кажется Он молча опять поклонился.- Вы, верно, едете в Ставрополь

  • - А вы давно здесь служите

  • - Ну так что ж

  • - А вы долго были в Чечне - Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, -знаете

  • - Как же это случилось

  • Герой нашего времени. Михаил Лермонтов. Герой нашего времени


    Скачать 0.94 Mb.
    НазваниеМихаил Лермонтов. Герой нашего времени
    Анкорuthjq
    Дата16.09.2022
    Размер0.94 Mb.
    Формат файлаrtf
    Имя файлаГерой нашего времени.rtf
    ТипДокументы
    #679704
    страница1 из 13
      1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

    Михаил Лермонтов. Герой нашего времени



    Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь;

    оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на

    критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до

    журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так,

    особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает

    басни, если в конце ее на находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не

    чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в

    порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места;

    что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое

    и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый

    и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав

    разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы

    уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной

    нежнейшей дружбы.

    Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость

    некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно

    обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного

    человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что

    сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и

    жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется,

    кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли

    избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

    Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не

    одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего

    поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может

    быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования

    всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в

    действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более

    ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит

    у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того

    желали?..

    Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините.

    Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны

    горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб

    автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем

    людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было

    весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и

    вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана,

    а как ее излечить - это уж бог знает!
    Часть первая

    I



    БЭЛА




    Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из

    одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками

    о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с

    остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.

    Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в

    Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть

    до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни.

    Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые

    скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы,

    исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу

    Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного,

    полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею

    чешуею.

    Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут

    толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов

    остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку

    на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора

    имеет около двух верст длины.

    Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них

    взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним

    криком.

    За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало,

    несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня

    удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки,

    обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская

    мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал,

    что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие

    усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему

    и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.


    - Мы с вами попутчики, кажется?

    Он молча опять поклонился.


    - Вы, верно, едете в Ставрополь?

    - Так-с точно... с казенными вещами.

    - Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка

    тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих


    осетин?

    Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.


    - Вы, верно, недавно на Кавказе?

    - С год, - отвечал я.

    Он улыбнулся вторично.


    - А что ж?

    - Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что

    кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите

    хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места...

    Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих...

    Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их

    знаю, меня не проведут!


    - А вы давно здесь служите?

    - Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче1, - отвечал он,

    приосанившись. - Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, - прибавил

    он, - и при нем получил два чина за дела против горцев.

    - А теперь вы?..

    - Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

    Я сказал ему.

    Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На

    вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем

    без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу

    снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже

    не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков

    лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший

    волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже

    оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку;

    но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

    - Ведь этакий народ! - сказал он, - и хлеба по-русски назвать не умеет,

    а выучил: "Офицер, дай на водку!" Уж татары по мне лучше: те хоть

    непьющие...

    До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по

    жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое

    ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами,

    покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем

    последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно,

    мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам

    дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали

    кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать

    среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное

    побрякиванье русского колокольчика.

    - Завтра будет славная погода! - сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни

    слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

    - Что ж это? - спросил я.

    - Гуд-гора.


    - Ну так что ж?

    - Посмотрите, как курится.

    И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки -

    облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе

    она казалась пятном.

    Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей. и перед

    нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье

    загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил

    снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана...

    - Нам придется здесь ночевать, - сказал он с досадою, - в такую метель

    через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? - спросил он

    извозчика.

    - Не было, господин, - отвечал осетин-извозчик, - а висит много, много.

    За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в

    дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со

    мной был чугунный чайник - единственная отрада моя в путешествиях по

    Кавказу.

    Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые

    ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих

    людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там

    ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти

    другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно

    занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные

    столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и

    дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг

    такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две

    старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего

    было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел

    приветливо.

    - Жалкие люди! - сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных

    хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.

    - Преглупый народ! - отвечал он. - Поверите ли? ничего не умеют, не

    способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или

    чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию

    никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно

    осетины!


    - А вы долго были в Чечне?

    - Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, -


    знаете?

    - Слыхал.

    - Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее;

    а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит

    и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в

    затылке. А молодцы!..

    - А, чай, много с вами бывало приключений? - сказал я, подстрекаемый

    любопытством.

    - Как не бывать! бывало...

    Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх

    хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку - желание, свойственное

    всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из

    чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он

    отхлебнул и сказал как будто про себя: "Да, бывало!" Это восклицание подало

    мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать;

    им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с

    ротой, и целые пять лет ему никто не скажет "здравствуйте" (потому что

    фельдфебель говорит "здравия желаю"). А поболтать было бы о чем: кругом

    народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут

    поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.

    - Не хотите ли подбавить рому? - сказал я своему собеседнику, - у меня

    есть белый из Тифлиса; теперь холодно.

    - Нет-с, благодарствуйте, не пью.


    - Что так?

    - Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз,

    знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли

    перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не

    дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно:

    другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка -

    пропадший человек!

    Услышав это, я почти потерял надежду.

    - Да вот хоть черкесы, - продолжал он, - как напьются бузы на свадьбе

    или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова

    князя был в гостях.


    - Как же это случилось?

    - Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите

    видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой - этому скоро пять лет.

    Раз, осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой

    человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что

    ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на

    нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у

    нас недавно. "Вы, верно, - спросил я его, - переведены сюда из России?" -

    "Точно так, господин штабс-капитан", - отвечал он. Я взял его за руку и

    сказал: "Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами

    будем жить по-приятельски... Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим

    Максимыч, и, пожалуйста, - к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда

    в фуражке". Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

    - А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.

    - Его звали... Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый,

    смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод

    целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. А другой раз

    сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем

    стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один;

    бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет

    рассказывать, так животики надорвешь со смеха... Да-с, с большими был

    странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных

    дорогих вещиц!..

    - А долго он с вами жил? - спросил я опять.

    - Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот,

    не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду

    написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

    - Необыкновенные? - воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.

    - А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь.

    Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день,

    бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием

    Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли

    поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо:

    ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался

    ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и

    что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его

    вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. "Эй,

    Азамат, не сносить тебе головы, - говорил я ему, яман2 будет твоя башка!"

    Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую

    дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть

    он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким

    лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в

    лицо, были далеко не красавицы. "Я имел гораздо лучшее мнение о

    черкешенках", - сказал мне Григорий Александрович. "Погодите!" - отвечал я,

    усмехаясь. У меня было свое на уме.

    У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете,

    обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со

    всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где

    поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.

    - Как же у них празднуют свадьбу? - спросил я штабс-капитана.

    - Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом

    дарят молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается

    джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной

    хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом,

    когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный

    старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему ну, да вроде

    нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против

    другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на

    середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а

    остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот

    к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела

    ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.

      1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13


    написать администратору сайта