суд памяти. Они присели рядом на траву. Живой, старик Как видишь сам, живу
 Скачать 18.07 Kb.
|
|
Они присели рядом на траву. - Живой, старик? - Как видишь сам, живу. Шучу, как видишь, плачу иногда, Такая жизнь. - Он сплюнул. - А тогда?.. Тогда я был оформлен и обут И - марш! - сюда, на перегонный пункт Между женой и фронтом. Так что, друг, Нашлась работа для свободных рук. Курки - на взвод, за локоть - рукава. В крови Варшава. Впереди Москва. Прорыв. Успех! Ещё какой успех! И я поверил, что превыше всех, Что с нами бог на пряжке у ремня... Но встречный вал ответного огня Бросал то в дрожь, то в мёрзлые бинты. Я в плен попал. И ничего! А ты? Ты воевал иль так, из-за станка? Хорст сигарету смял у каблука. И по виску ладонью вдоль рубца: - А я не сдался. Дрался до конца! - Как отрубил. - Ну и дурак! - А долг? Солдатский долг?! Ведь я бы тоже мог, Как ты, - он встал, - отбросить автомат. Но я не трус. Я немец. Я солдат. Ганс побледнел, но не вскочил, не встал. Он просто пули на руке катал. Он просто слушал, глядя на закат, Как эхо повторяло: «Я солдат». - Я рук не поднимал. Мне было всё равно. Один конец. Другого не дано. А он стоял вот так, как ты сейчас. Глаза... Да где там! Я не видел глаз. А только взгляд - как смертный приговор, И автомат - надульником в упор. Момент - и я, безмолвный упаду, Как тот поляк в сороковом году, Как тот советский у Великих Лук. Они, как я, не поднимали рук. И я тогда, шагая через них, Спешил. Нам было некогда: блицкриг! Но медлил он. И вдруг, шагнув вперёд, Сказал: «Иди!» И автоматом на восток повёл. - Туда иди!» И взглядом как прожёг. А я стоял ошеломлён. У ног, Казалось, обрывались все пути. Идти назад? Да где там! Не дойти. Вперёд идти - пустыня впереди, Такая, что в обход не обойти. Снега и пепел. Пепел и снега. В сравненье с ней Сахара - чепуха! И всё ж я шёл, надеясь: обойду, Что где-нибудь в колонну попаду Таких, как я. Но с каждым шагом шаг Всё тяжелей и неотступней страх. И вдруг - ты представляешь! - на заре Запел петух. Не где-нибудь вдали, А из-под ног запел, из-под земли. Теперь-то что... А вот тогда, старик, Мне было не до смеха, не до слёз. Мороз такой! До потрохов мороз. Вдыхаешь лёд, а выдыхаешь прах. Я стал сосулькой в рваных сапогах. Я замерзал. Я оседал, как в пух, В глубокий снег. А он поёт, петух! Как из могилы. Глухо, но поёт! Я понял, Хорст: деревня подо мной. Как кладбище. Ни крыши. Ни бревна. Мы всё вогнали в землю, старина, Огнём и плетью. Мёртвых и живых. Ну как же, Хорст! Ведь мы превыше их. И с нами бог! Какая ерунда! Я это после понял. А тогда Всё тело ныло с головы до ног: Тепла! Тепла! И я уже не мог Держаться больше. Всё равно каюк! Мне женщина открыла дверь. И вдруг Как оступилась, отступив за дверь, Как будто я не человек, а зверь. И только там я поднял руки, Хорст! Да, только там. В землянке. Только там. Сходились люди молча, точно в храм. И так смотрели - хоронить пора. Я говорил, что Гитлер виноват, Что я солдат, что жечь я не хотел. Но перед ними Гитлер не сидел, А я сидел! И между нами, Хорст, Всё сожжено на сотни русских вёрст. Могилы от реки и до реки - Ни улыбнуться, ни подать руки. И всё-таки они Поесть мне дали, вывели. Иди! А как «иди»? Всё те же впереди Обугленные сёла, города... О, как я рад был, старина, когда В колонну пленных я попал Нам дали всем лопаты, топоры, Сказали: строй. Но разве топором Я мог поднять, что повалил огнём?! ...Пришёл домой. А дома нет. Была Одна стена - отвесная скала, А над стеной, шурша, как головни, Вороны каркали, ни сына, ни жены... А ты - герой! - о долге мне орёшь. Всё это ложь! Да как ты не поймёшь, Что убивая нами, под фугас Бросали нас и убивали нас На всех фронтах всё те же, Хорст, они, Кому всю жизнь до нищеты должны. За хлеб должны, за кружку молока. Всю жизнь должны, как деды и отцы. Подвалы - нам, а им, старик, - дворцы! Окопы - нам, а им, старик, - чины. Платили кровью! Всё равно должны. И с ними бог. Не с нами. С нами - долг! Приказ: сжигай! И я, - он встал, - я жёг! Устало жёг. А чаще - на бегу. Бензином - раз! - и дети на снегу. Босые дети! Понимаешь ты! А нам - кресты, нагрудные кресты. А нам - холмы, могильные холмы. Мы трусы, Хорст, а не герои мы! Он сел и пули наотмашь - в кусты. - Я груб, старик, но ты меня прости. - И замер, глядя на полынь в упор, Как будто это не полынь - костёр. Огонь... Огонь... И дети на снегу На том донецком страшном берегу. |