семинар. Семинар 1. Основные черты русской культуры начала xviii века традиции восприятия и современные интерпретации
 Скачать 55 Kb.
|
|
СЕМИНАР № 1 Тема: «Основные черты русской культуры начала XVIII века: традиции восприятия и современные интерпретации» Задание: Отреферировать рекомендованную научную литературу и сделать обобщающие выводы по вопросам: 1. Как было принято в России XIX–XX века относиться к XVIII веку, чем было вызвано, по вашему мнению, негативное его восприятие? (по работе О. М. Гончаровой) В России XIX-XX веков XVIII век воспринимался как эпоха кризисов и катастроф, как время «ложной цивилизации». «Ложной» потому, что новая русская культура, как всем казалось, развивалась по чужим и чуждым западным образцам. Это негативное восприятие вызвано, на мой взгляд, ошибочным определением мотивов Петра. Он стремился не «переделать» русскую культуру, не сделать Россию подобием Европы, это не было его целью. Это можно назвать средством. Средством достижения истинной цели – изменения мышления русского человека. Приглашая в страну иностранных специалистов, выдвигая талантливых людей из низкого сословия, даже «переодевая» русских в иностранную одежду, «сбривая» боярам бороду, он стремился изменить их мышление, он боролся с их установками. До правления императора русский человек мыслил бинарными оппозициями: свое – чужое, русское – иностранное, старое – новое. Разумеется, все иностранное воспринималось с оттенком презрения. Однако Петру нужно было искоренить эти установки, чтобы Россия могла идти вперед, чтобы наступило Новое время. Почему в XIX-XX веках правление Петра называли «пленом русской души», «подлинным расколом культуры»? Мне кажется, только через раскол, через устранение старых, может, устаревших предрассудков, можно возродить и построить нечто новое. К тому же, император не боролся с русским человеком, не истреблял же он его: он на почве старого взрастил новое. 2. Как отвечает А. М. Панченко на вопрос о целях европейского путешествия Петра I? Петр знакомился с культурной ситуацией, он ездил «за идеями». Он отправился в Голландию, так как для идеологов всех толков Голландия была притягательна прежде всего как страна свободного книгопечатания. Пусть книги, выпущенные в этой типографии, по содержанию мелки. Но у них есть важная и общая черта: это книги светские (следовательно, амстердамская типография противопоставляется московскому Печатному двору, находившемуся в ведении патриарха Адриана); это книги многоязычные, утверждающие равноправие латыни, сакрального языка католиков, и национальных языков евангелистов. «Вмешательство» в традицию московского книгопечатания сам Петр считал первой своей реформой. 3. Обсуждение работы Б. А. Успенского «Historia sub specie semioticae». Вопросы: - Как вы понимает семиотику или семиотический подход к истории? Культурно-семиотический подход к истории предполагает апелляцию к внутренней точке зрения самих участников исторического процесса: значимым признается то, что является значимым с их точки зрения. Использование семиотических подходов в историческом исследовании текстов дает возможность выявить и проанализировать основные элементы текстов истории с позиции их роли, функции и семантического содержания, не нарушая границы общей картины исторического прошлого. - Какие результаты дает семиотический подход к анализу исторических фактов петровского времени? - Что показал автор статьи, анализируя поступки и действия Петра I? Литература: 1. Гончарова О. М.Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. СПб., 2004. С. 3–15 (Приложение 1); 2. Панченко А. М. Начало Петровской реформы: идейная подоплека// Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. М., 1989. С. 5-16; Или: ….. // Из истории русской культуры. Т.3. М., 1996, с. 519–527; 3. Успенский Б. А. Historia sub specie semioticae // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 286–292. ПРИЛОЖЕНИЕ 1 Гончарова О. М.Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. СПб., 2004. С. 3–15. [в сокращении] Отношение к ХVIII веку, его истории и культуре долгое время в общественном сознании России было негативным или отрицающим всякие достижения столетия. Русские историки и интеллектуалы как будто и не замечали, что в это время была простроена великая страна, добившаяся огромных успехов, сильное государство, сформирована новая русская культура (литературный язык, литература, искусство, театр). ХVIII столетие было осознано русской мыслью XIX–XX веков как эпоха кризисов и катастроф, непримиримых противоречий и антиномий, как время «ложной цивилизации» (Н. И. Тургенев). «Ложной» потому, что новая русская культура, как казалось, развивалась по чужим и чуждым западным образцам, а русский человек «стал холопом чужой мысли» (В. О.Ключевский). Подводя итог бесконечной дискуссии русских мыслителей о Востоке и Западе, России и Европе, В. В. Зеньковский напишет: «XVIII век дает нам картину такого увлечения Западом, что с полным правом можно говорить, что русская душа попала в “плен” к Западу». О том, что «мы состоим под безусловным авторитетом Западной Европы» (К. С. Аксаков), о «плене русской души», «подлинном расколе» культуры (Г. Флоровский), «поверхностном барском заимствовании» (Н. А. Бердяев) и «рабском подражании иностранным образцам» (В. Г. Белинский), о «западническом соблазне Петербурга» (Г. П. Федотов) думали и писали так много и часто, что это стало общей смысловой перспективой в оценке и восприятии внутренней событийности XVIII столетия. Если вдуматься в общую систему интерпретаций, то в историческом движении России XVIII век выглядит неким «изъятием», «провалом», поскольку, как долгое время было принято считать, европейское влияние оказало самое губительное воздействие на представления русского человека о России и русском, на самобытность и самостоятельность национального мышления. Историк В. О. Ключевский писал, например: «С первой минуты своего действия западное влияние стало разрушать в нас естественное чувство привязанности к отечеству. Чем больше проникалось наше общество западным влиянием, тем чаще появлялись среди него люди, которые теряли чутье родного, относились к нему или с презрительным равнодушием, или даже с брезгливым отвращением». Г. Флоровский в своем авторитетном исследовании – «Пути русского богословия» (Париж, 1937) – так же интерпретирует кризис петровского времени как утрату национальной целостности, единства и шире – национальной идентичности и самосознания «правоверного россиянина»: «И именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол... Раскол не столько между правительством и народом (как то думали славянофилы), сколько между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается между двумя средоточиями жизни, церковным и мирским. Петровская реформа означала сдвиг и даже надрыв в душевных глубинах…». Таким образом и складывался позитивистский миф о XVIII веке, тем более кажущийся достоверным, что основные его параметры вырабатывает то русское мышление, которое полагает себя уже самостоятельным, истинно философским, способным к созданию теорий и обобщению исторического опыта нации. «Повзрослевшая» русская мысль XIX века не приняла во внимание опыт предшествующих поколений, не увидела, что тяга к самобытности, «тоска по самобытности», национальная авторефлексия пронизывают самосознание человека и XVIII столетия. Именно он, переживая предопределенную историческими обстоятельствами строительства «новой России» раздвоенность духа и мысли, испытал на себе и необычайную власть этнокультурной традиции, необходимо проявившую себя как гарант сохранности культурного космоса русской жизни. Образ «новой России» и «нового народа», декларированный в петровскую эпоху, действительно, как писали Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский, «сделался своеобразным мифом, который <…> был завещан последующему культурному сознанию». Возникший как противопоставление «старой Руси», он бытовал и оправдывал свое бытование в системе устойчивых оппозиций: старое ↔ новое, свое ↔ чужое, традиция ↔ новаторство, Россия ↔ Запад, сакральное ↔ мирское и т. д. Бинарные оценки, построенные по принципу взаимоисключения, безусловно, поддерживались и динамикой изменения внешних, знаковых примет русской жизни, и идеологией Просвещения, влияние которой заметно уже в петровское время. В просветительском миропонимании традиция «определялась как нечто неразумное, неестественное», она была поставлена «в один ряд с предрассудками, невежеством, религиозным фанатизмом», тогда как «новаторские» инициативы признавались разумными в творении нового мира идей и реалий. Именно в этом контексте радикальное и демонстративное «новаторство» Петра понимается как соответствие «евростандарту XVIII века», когда «подражательство стало нормой, а само слово “Запад” – синонимом всего “передового” и “лучшего”». Одновременно все это осознается и как резкий отрыв от собственных этнических корней или, по словам Г. П. Федотова, как «денационализация России», «кощунство и надругательство» над ней: «Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра <…>. Петру удалось на века расколоть Россию». В этой перспективе видения XVIII века оформилась пространственно-временная дискретность в понимании исторического движения России и русского, ставшая основанием для всех последующих концептуализаций «судьбы России». Убеждение в том, что петровская эпоха является «подлинным водоразделом русской истории», равно присуще и западникам, и славянофилам, оно проникло «в науку, определяя периодизацию во всех исторических дисциплинах». Даже в том случае, когда реформы Петра оцениваются положительно как исторически закономерные, представление о культурном «разрыве», по сути, сохраняется. Так, например, в книге «Национальное своеобразие русской литературы» читаем: «Русская нация <…> неслыханными темпами ликвидировала многовековую отсталость, быстро догоняла другие европейские нации <…>. Экономическая и культурная отсталость – таково наследие, принятое XVIII веком. Ответом на требование истории и явилась деятельность Петра I» |