Поэма Н. В. Гоголя Мертвые души (2 ч.) Жанровое своеобразие Мертвых душ. Образ автора в поэме
 Скачать 24.34 Kb.
|
|
12. Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души» (2 ч.) 1. Жанровое своеобразие «Мертвых душ». 2. Образ автора в поэме. Поскольку жанр поэмы предполагает равноправие лирического и эпического начал, без авторского слова обойтись в этом произведении невозможно. Лирическое начало в поэме «Мёртвые души» реализуется именно в авторских отступлениях. Не являясь героем поэмы, автор «Мёртвых душ» выступает в ней как лирический герой. Представление о лирическом герое читатель получает, анализируя литературные взгляды и размышления Гоголя об избранности писателя, о двух типах писателей, о двух типах портретов, о языке художественного произведения, о выборе главного героя. Автор делится с читателем своими творческими замыслами: «И вот таким образом составился в голове нашего героя сей странный сюжет, за который, не знаю, будут ли благодарны ему читатели, а уж как благодарен автор, так и выразить трудно. Ибо, что ни говори, не приди в голову Чичикову эта мысль, не явилась бы на свет сия поэма». Автор беседует с читателем о своём положительном идеале, говорит о своём отношении к Чичикову[6]. Автор постоянно общается с читателем, причём в отношении к читателю частенько сквозит ирония, скрытая под стремлением угодить. Вот как Гоголь обращается к дамам-читательницам: «Дамам он [Чичиков] не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют, чтобы герой был решительное совершенство…» Автор поэмы пытается предугадать отношение читателя к главному герою, представить возможную реакцию читателя. Автор выступает в своём лиро-эпическом произведении и как рассказчик. Некоторые его высказывания связывают отдельные эпизоды поэмы, играют важную композиционную роль: «…Мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперёд». Другие высказывания автора связывают отдельные эпизоды или лирические отступления с основным повествованием. Соотношение лирического и эпического начал в поэме является средством выражения авторской позиции. Обобщающие отступления, связанные с эпической частью, раскрывают отношение автора к героям. Авторская позиция выражается и через восприятие Чичикова. Иногда сложно отделить мысли Чичикова от лирических отступлений. К гоголевскому «пафосу субъективности» Белинский относился двойственно. Многие лирические отступления он оценил высоко. Скажем, о грустной доле реалиста, вызывающего своими произведениями о тяжелом положении страны ненависть светской «черни». Или — отступления, реплики, замечания (типа: «Эх, русский народец! Не любит умирать своею смертью!») в защиту народа. Такого рода авторские размышления критик назвал «гуманной субъективностью». Одновременно он справедливо сомневался в возможности (заявленной уже в I томе поэмы) найти реальные прототипы «мужа, одаренного божественными доблестями», и столь же идеальной «девицы»: «обещано так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание». Нельзя не согласиться с таким суждением. Тем не менее, нельзя не учитывать и логику творческих исканий писателя. После написания I тома он почувствовал необходимость выразить свои идеалы во всей их полноте. Авторские переживания при виде общественных пороков требовали уравновешенного изображения гармонических отношений. С этой целью и создается II том поэмы. В произведении «Мертвые души» повествование ведется от лица некоего автора. Он выступает как бы в качестве лирического героя. В какой-то степени автор выражает мысли самого Н.В. Гоголя. Речь автора тесно переплетается с образами персонажей, поэтому иногда сложно понять, где же слова самого автора. На протяжении всей поэмы автор насмехается над всем происходящим, над персонажами и даже над читателями. Он как бы находится в стороне и наблюдает за всем. Автор как тень следует за Чичиковым и не упустит случая отпустить пару шуток в его адрес. Он иронизирует по поводу жизней всех персонажей и умеет тонко намекнуть на их ничтожность. Автор, как и сам Гоголь – свободный странник. Он выступает в образе идеального человека, имеющего право судить о других людях. С одной стороны он серьезно говорит о недостатках того или иного персонажа, а с другой стороны чувствуется его ирония. Он смотрит на всех свысока и высказывает свою точку зрения в любой ситуации. Иногда его философские размышления занимают достаточное место в поэме. Он анализирует и как будто ведет разговор с читателем. Такой прием, на мой взгляд, является удачным, так как автор располагает к себе, ему хочется верить. В поэме автор является отдельным целостным персонажем. У него своя судьба, биография, своя система ценностей и принципов. Он умело подмечает недостатки других и при этом относится ко всему с юмором. С помощью образа автора писатель высказывает свое отношение к происходящему в стране на тот момент. 3. Сюжет и композиция поэмы. Стоит обратить внимание на то, как названные контрасты, прежде всего контраст «правильного» и алогичного, проявляются в композиции поэмы. Считается, что первый том «Мертвых душ» строится по одному принципу. Этот принцип А. Белый формулировал так: каждый последующий помещик, с которым судьба сталкивала Чичикова, «более мертв, чем предыдущий». А. Воронский писал: «Герои все более делаются мертвыми душами, чтобы потом почти совсем окаменеть в Плюшкине». Подобные утверждения получили широкое распространение и встречаются почти в каждой работе о «Мертвых душах». При этом часто ссылаются на слова Гоголя из «Четырех писем к разным лицам»: «Один за другим следуют у меня герои один пошлее другого». Отсюда делается вывод о едином принципе строения первого тома поэмы. Однако этот единый принцип сразу же вызывает недоумение. Как известно, помещики следуют у Гоголя в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Действительно ли Коробочка «более мертва», чем Манилов, Ноздрев «более мертв», чем Манилов и Коробочка, Собакевич мертвее Манилова, Коробочки и Ноздрева?.. Напомним, что говорит Гоголь о Манилове: «От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки... словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было». Оказывается, с точки зрения выявившейся страсти, Манилов «более мертв», чем, скажем Ноздрев или Плюшкин, у которых, конечно же, есть «свой задор». А ведь Манилов следует в галерее помещиков первым... Если же под «мертвенностью» подразумевать общественный вред, приносимый тем или другим помещиком, то и тут еще можно поспорить, кто вреднее: хозяйственный Собакевич, у которого «избы мужиков... срублены были на диво», или же Манилов, у которого «хозяйство шло как-то само собою» и мужики были отданы во власть хитрого приказчика. А ведь Собакевич следует после Манилова. Словом, существующая точка зрения на композицию «Мертвых душ» довольно уязвима. Гоголевское замечание не преследует цели определить «единый принцип» композиции. Да и можно ли свести ее к «единому принципу»? Единый принцип композиции, то есть, в конечном счете «грубоощутительная правильность» «нагого плана», бывает только в посредственных, в лучшем случае хороших, произведениях. В произведениях гениальных один, «единый принцип» искать бесполезно. Вся сила их в том, что в них по «нагому плану» прошла «окончательным резцом своим природа», сообщив полноту и множественность значений почти каждому элементу композиции. Подобно тому, как в общей поэтике «Мертвых душ» мы отмечали несколько противоположных принципов («контрастов»), так и смена образов, характер этой смены выполняет одновременно несколько функций. Почему, например, Гоголь открывает галерею помещиков Маниловым? Понятно, что Чичиков решил начать объезд помещиков с Манилова, который еще в городе очаровал его своей обходительностью и любезностью и у которого (как мог подумать Чичиков) мертвые души будут приобретены без труда. Особенности характеров, обстоятельства дела — все это мотивирует развертывание композиции, сообщая ей такое качество, как естественность, легкость. Однако на это качество тут же наслаиваются многие другие. Важен, например, способ раскрытия самого дела, «негоции» Чичикова. В первой главе мы еще ничего не знаем о ней. Но начатая в подчеркнуто эпической, безмятежно-повествовательной манере, эта глава вдруг бросает, в конце, луч на последующие события поэмы: «…одно странное свойство гостя и предприятие... привело в совершенное недоумение почти весь город». «Странное свойство гостя и предприятие» открывается впервые в общении Чичикова с Маниловым. Необычайное предприятие Чичикова выступает на фоне мечтательной, «голубой» идеальности Манилова, зияя своей ослепительной контрастностью. Если бы Чичиков вначале столкнулся с Собакевичем, Коробочкой или с Плюшкиным, для которых покупка Чичикова — забота в какой-то мере реальная, то эта контрастность пропала бы. Собакевич, как мы помним, выслушав странную просьбу Чичикова, не дрогнул ни одной жилкой. Иной была реакция Манилова: он «выронил тут же чубук с трубкою на пол, и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом...». Это прямое закрепление мотива, возникшего в конце предыдущей главы («совершенное недоумение...»), которому затем предстояло сыграть такую большую роль. Но и этим не исчерпывается композиционное значение главы о Манилове. Гоголь первым делом представляет нам человека, который еще не вызывает слишком сильных отрицательных или драматических эмоций. Не вызывает как раз благодаря своей безжизненности, отсутствию «задора». «Задор», подобный скупости Плюшкина или даже неугомонной юркости и нахальству Ноздрева приковал бы к себе вначале чрезмерное внимание читателя, сгладил бы или нейтрализовал те «страсти», которые следовали бы за ними. Гоголь нарочно начинает с человека, не имеющего резких свойств, то есть с «ничего». Общий эмоциональный тон вокруг образа Манилова еще безмятежен, и тот световой спектр, о котором уже упоминалось, приходится к нему, как нельзя кстати. (Разумеется, тут не краски сами по себе — зеленая, синяя, желтая — рождают смысловое значение, но краски вместе с другими подробностями образа: с деталями обстановки, с рассуждением об отсутствии задора и т. д.). В дальнейшем световой спектр изменяется; в нем начинают преобладать темные, мрачные тона — как и в развитии всей поэмы. Происходит это не потому, что каждый последующий герой мертвее, чем предыдущий, а потому, что каждый привносит в общую картину свою долю «пошлости», и общая мера пошлости, «пошлость всею вместе» становится нестерпимой. Но первая глава нарочно инкрустирована так, чтобы не предвосхищать мрачно-гнетущего впечатления, сделать возможным его постепенное возрастание. Можно было бы показать глубокую оправданность последующих глав, их смены. И каждый раз нам пришлось бы отмечать множественность их функций, создающую одновременное звучание и развитие нескольких мотивов поэмы. Но особое значение имеет тот мотив, который тесно связан со структурными принципами «Мертвых душ», отмеченными выше. Вначале расположение глав как бы совпадает с планом визитов Чичикова. Чичиков решает начать с Манилова — и вот следует глава о Манилове. Но после посещения Манилова возникают неожиданные осложнения. Чичиков намеревался посетить Собакевича, но сбился с дороги, бричка опрокинулась и т. д. Тут очень важным является замечание А. Белого о том, что «в развитии действия «Мертвых душ» все время дают себя знать «боковые ходы»: «...тройка коней, мчащих Чичикова по России, — предпринимательские способности Чичикова; одна из них — не везет, куда нужно, отчего ход тройки — боковой ход, поднимающий околесину («все пошло, как кривое колесо»); с тщательностью перечислены недолжные повороты на пути к Ноздреву, к Коробочке...». Итак, вместо ожидаемой встречи с Собакевичем последовала встреча с Коробочкой. О Коробочке ни Чичикову, ни читателям до сих пор ничего не было известно. Мотив такой неожиданности, новизны усиливается вопросом Чичикова: слыхала ли хоть старуха о Собакевиче и Манилове? Нет, не слыхала. Какие же живут кругом помещики? — «Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков» — т. е. следует подбор нарочито незнакомых имен. План Чичикова начинает расстраиваться. Он расстраивается еще более оттого, что в приглуповатой старухе, с которой Чичиков не очень-то стеснялся и церемонился, он вдруг встретил неожиданное сопротивление... В следующей главе, в беседе Чичикова со старухой в трактире, вновь всплывает имя Собакевича («старуха знает не только Собакевича, но и Манилова...»), и действие, казалось, входит в намеченную колею. И снова осложнение: Чичиков встречается с Ноздревым, с которым познакомился еще в городе, но которого навещать не собирался. А тут он не только отправляется к Ноздреву в гости, но и весьма неосторожно заговаривает о своем деле. Но если бы действие поэмы все время развивалось только «боковыми ходами», только неожиданно, это была бы тоже «грубоощутительная правильность» — лишь на иной лад. Чичиков все же попадает к Собакевичу. Кроме того, не каждая неожиданная встреча сулит Чичикову неприятности: визит к Плюшкину (о котором Чичиков узнал лишь от Собакевича) приносит ему «приобретение» двухсот с лишним душ и как будто бы счастливо венчает весь вояж. Чичиков и не предполагал, какие осложнения ожидают его в городе... Тончайшая игра задуманного и неожиданного отражается и на дальнейшем течении действия поэмы. Хотя все необычное в «Мертвых душах» (например, появление в городе Коробочки, которое имело для Чичикова самые горестные последствия) так же строго мотивировано обстоятельствами и характерами персонажей, как и обычное, но сама игра и взаимодействие «правильного» и «неправильного», логичного и нелогичного бросает на действие поэмы тревожный, мерцающий свет. Он усиливает впечатление той, говоря словами писателя, «кутерьмы, сутолоки, сбивчивости» жизни, которая отразилась и в главных структурных принципах поэмы. 4. «Повесть о капитане Копейкине» и ее место в поэме. 5. Типы характеров. Живое и мертвое в поэме. |