эдуард успенский. Документ Microsoft Word. Рассказ Эдуарда Успенского
Скачать 38.67 Kb.
|
Целебный бык (рассказ Эдуарда Успенского) Село Троицкое под Переславлем-Залесским — село тихое и безобидное. Люди в нем молчаливые, уважительные. А деревня Афонино, которая в двух километрах рядом, такая разговорчивая, будто и не из этой местности. Недаром ходят слухи, что крестьян для этой деревни помещик афонинский в карты выиграл. И выиграл он их, верно, в каких-нибудь южноцыганских краях. Потоку что таких говорливых людей нигде больше в наших краях не водится. Когда идешь по Троицкому, все на тебя смотрят, просто глазами едят, но ни о чем не спрашивают. Когда идешь по Афонино, только о тебе и разговоров. — Смотрите, мужик с удочкой днем на реку идет. — А что? Пользы от него никакой, вот его и выставили из дома. — Почемуй-то пользы от него нет? Выстави его в огороде, вот тебе и польза. Все птицы разлетятся и кабаны на картошку не пойдут. — Да он, небось, городской, столичный. Он в огороде завянет в полчаса. Ему бы только бумажки подписывать. — У меня летошний год жил один городской, квелый такой, бесполезный. От него еще жена ушла. И от этого тоже скоро уйдет. — Это почему от меня тоже скоро уйдет? — не выдержал я. — Потому. Делов в хозяйстве полно, а ты на речку с удочкой. — Вот он обратно пойдет, посмотрим, сколько он там выловит. Так от крыльца до крыльца передают тебя как эстафету. Зато в Афонино всяких событий мало, а на Троицкое они так и сыпятся. То кино туда приедут снимать про партизан. То окажется, что пенсионерка Купцова Дуняша уже третий год как ведьма — из-за нее у Клековых корова не доится. То выяснится, что бригадир Павловский на тракторе художнику Чижикову забор снес. Потом следы заметал и трактор в обочине утопил. А то вдруг такое случилось — в Троицком бык Цыган заиграл. Козырять стал. Был бык как бык. А с осени стал за кем ни попадя гоняться с рогами. Коровник старый был. Если быка к столбу привязать, он все развалит. Вот он и ходил непривязанный. Однажды Павел Васильевич Пугачев, районный архитектор, с грибами из леса возвращался. Решил он угол поля срезать, через коровник пройти. Ходил он медленно, потому что его радикулит разбил. У нас в Троицком есть примета такая народная, что радикулит у того человека бывает, который свою работу делать не хочет. Так вот, архитектор Пугачев так не хотел ее делать, что весь скрюченный ходил. И с каждым годом все скрюченнее и скрюченнее становился. И вот с такой повышенной скрюченностью он около коровника оказался. Они столкнулись — архитектор повышенной скрюченности и бык повышенной бодучести — и чем-то друг другу усиленно не понравились. Что бык Цыган архитектору не понравился — это наплевать и забыть, ни какого действия из-за этого не намечалось. А вот что Павел Васильевич Цыгану не понравился — это хуже, из этого прямое действие получилось. Бык как на Павла Васильевича побежит! Я не знаю, бегал ли когда-нибудь за вами бык, дорогой читатель, но дело это не забавное, а прямо-таки ужасное. Павел Васильевич это знал и немедленно в сторону от быка бросился. А скользко, после дождя. Архитектор буксует и Цыган пробуксовывает. Но постепенно они скорость набирать начали и все быстрее стали двигаться. Никто и не подозревал, что Павел Васильевич такой спортивный. Он три круга вокруг коровника сделал, потом на навес над крыльцом взлетел и на нем сидит. Он сидит, а Цыган гнилушки из под крыльца выковыривает. Хлоп! И Павел Васильевич, как в замедленном кино, стал вниз падать. Но во время бега что-то с ним произошло, он стал быстрее в сто раз соображать. Пока он падал, он лодку у забора увидел перевернутую на чурочках. Он к этой лодке кинулся. Цыган с себя навес сбросил, а Павла Васильевича уже не достать, он под лодкой блаженствует. Цыган стал вокруг пастись. Отойдет, но глазом на лодку косит. Только Пугачев высунется, Цыган уж тут как тут с рогами. Пришлось Пугачеву вместе с лодкой отползать. А лодка тяжеленная. И полз он как черепаха в собственном доме. Полкилометра полз. Вот тебе и срезал у гол! Но что самое интересное — его скрюченность как рукой сняло. Он прямой и стройный стал. Такой прямой, стройный и ошалелый в районный город и уехал. Зато он потом за две недели новый коровник спроектировал. А бывало, месяцами работу выполнял. А наши деревенские Цыгана с тех пор Фельдшером стали звать. И говорят: — У кого радикулит, мы можем им нашего быка по рецепту выписать. Любого человека в пять минут починит. - КОНЕЦ - Укус гадюки (рассказ) Это было в рабочем поселке Рагациеме в Латвии. Мы с собакой Астрой тибетским терьером пошли к озеру искать янтарь. Около озера канал прокладывали экскаватором, и в отвалах песка можно было янтарь собирать, даже очень крупный. Собаке Астре янтарь был совсем ни к чему, она больше за компанию ходила, а я очень хотел кусок янтаря найти с мухой внутри. Такой янтарь редко, но встречается. И эта доисторическая муха меня очень интересовала. Я бы ее с современной мухой сравнивал – у кого больше ног, больше крыльев, и узнавал бы, в какую сторону мухи за тысячелетия развивались. Светит солнце, я янтарь ищу и вдруг слышу, моя Астра как залает, потом как заскулит. Я обернулся, вижу Астра рычит на маленькую черную гадюку, а гадюка на песке вьется, тихо так шипит и назад отползает. "Укусила она или не укусила?" – думаю. И понял, что укусила. Уж больно моя Астра лапой морду трет. Я Астру схватил и в деревню ходу. Там спрашиваю у стариков: – Что бывает, если собаку змея укусит? Они мне говорят, что собака день походит, потом становится вялой, судороги начинаются и дохнет. Караул! Моя собака уже дергается, у нее судороги. Потому что она очень маленькая. Я ее в рюкзак посадил и ходу в соседнюю деревню на велосипеде. Там ветеринарный пункт был. Подлетел, стучу. Вышла женщина. Я ей говорю: – Спасите мою собаку, ее змея укусила! Женщина говорит: – Мне жалко вашу собачку, только я ничего не могу сделать. Наш ветеринар в отпуске. Я просто уборщица. Я чуть не заплакал. А женщина говорит: – Я вам ампулу дам. – Какую ампулу? – С противозмеиной вакциной. Нам для коров выдают. Вы в больницу поезжайте, пусть вам укол сделают. – Если у вас ампула есть, дайте мне шприц, я сам себе, то есть собаке, укол сделаю. Уборщица говорит: – Нет, это не так просто. Есть инструкция, как уколы делать. И не один, а несколько. Она принесла мне ампулу в яркой картонной коробочке. И там была инструкция. Сначала надо было сделать укол из слабого раствора сыворотки. Потом укол корвалола, чтобы сердце стимулировать. Потом укол из концентрированного раствора. Потом еще какой-то. Я бросил у нее велосипед, выскочил на шоссе, сел на попутку и в город Тукумс бросился. А собаке моей все хуже. Лежит тихо в рюкзаке, только вдруг дергаться начинает. Шофер меня к самой "скорой помощи" подвез. Я рюкзак с собакой оставил у входа, сам в чистую-пречистую больницу вхожу, где все белое. От этой белизны я еще чумазее и грязнее стал. Врачи на меня с удивлением смотрят: – Что с вами? – У меня щеночек умирает, – говорю, – его гадюка укусила. Помогите! Им показалось "сыночек" умирает. Они требуют: – Несите его немедленно сюда. А как я с собакой вошел, они на меня как закричат. И между собой сердито по-латышски заговорили. Я им говорю: – Это не простая собака. Она в кино снималась. Она петь умеет. Только они еще больше сердятся. Тогда я им говорю: – Да послушайте. Сегодня собаку укусили, завтра – мальчика. А вы даже не знаете, как уколы делать надо. Вы бы хоть попрактиковались на собаке. Вот у меня ампула в кармане, а вот какая сложная инструкция. Врачи задумались и говорят: – А ведь, вправду, мы не умеем противозмеиной вакциной пользоваться. А ведь мы же "скорая помощь". Ладно, давайте вашу собаку сюда, будем ее спасать. Только вы в своей одежде уходите на улицу. Когда надо будет, мы вас позовем.Я на улицу пошел и ждал целый час. Через час мне собаку вынесли. Она была без сознания. Но врачи сказали: – Будет жить ваша собака. Мы все правильно сделали, не упустили ее. И вам спасибо. Мы теперь умеем вакциной пользоваться. И точно, собака Астра ожила. И много еще героических подвигов сделала. А когда я в деревню вернулся, старики у меня спросили: – А ты гадюку убил? – Нет, не убил. – А зря, надо было ее лопатой ударить. Каждый человек в жизни должен змею убить. И вовсе не каждый. И не надо никого убивать. Эта гадюка там живет, и мы к ней на ее территорию пришли. Она маленькая, а собака для нее большая. Однако она на собаку смело бросилась. Это давно было. Тогда еще не знали, что змеи полезные. И я тоже этого не знал, а ведь правильно сделал, что гадюку не убил. Сейчас ее дети по свету гуляют и свой яд людям отдают. А гадючий яд очень полезный. Он на противозмеиные сыворотки идет. - КОНЕЦ - Письмо Валерки Частова (рассказ Эдуарда Успенского) В селе Троицком наступила зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы. И только от крайнего дома Татьяны Семеновны Частовой никакой дорожки нет — ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу. Валерка Частов сразу заметил это, когда сошел с автобуса: — Не померла ли? Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живет он в городе с родителями. Он спросил у своей тетки — тети Лиды, как только вошел в избу: — А что, Танёнка Частова жива? Или к сыну уехала? — Никуда она не уехала, — ответила тетка. — Сидит себе сычом в своем доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняшке Частовой не ходит. Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут. — А чего она перессорилась? — Кто ее знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не все ли равно? Только Валерке не все равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел. Он когда вырастет, наверное, возьмет этот захудалый колхоз под свое руководство. Станет в нем председателем и выведет колхоз в миллионеры. И твердо Валерка решил Татьяну Семеновну со всеми помирить, особенно с ее задушевной подругой Дуняшей Частовой, то есть Евдокией Павловной. Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину «Жигули» купил и кому пенсию на десять рублей повысили. И надо же такому быть, что Татьяна Семеновна — широко известная в сельских кругах пенсионерка, на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась. И сердитостью от нее так и веяло во все стороны. Платком она была перемотана с ног до головы, как пулеметной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было. — Татьяна Семеновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тетю Дуню Частову обидели? Татьяна Семеновна аж подпрыгнула на своей табуретке: — Ты что? Кого это я обидела? — Тетю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь. — Да я ее дурой назвала. Она ведь что заявила. Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли. — И только-то? — Это тебе только-то. А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!» — Татьяна Семеновна, давайте я вас помирю. — Ишь, мирильщик нашелся! Я с ней разговаривать не собираюсь. Слова из Татьяны Семеновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять! — Татьяна Семеновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем. — Тебе делать нечего, вот и пиши. Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст: — «Дорогая Евдокия Павловна!» Он с вопросом посмотрел на Татьну Семеновну: — Правильно? — Чего? — поразилась старуха. — Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняшка Частова! — «Дорогая Дуняшка Частова», — принял это к сведению Валерка. — «Я тебя обругала сдуру». Так правильно? — Правильно, — согласилась Татьяна Семеновна. — «Больше не буду», — продолжил Валерка. — Как это — больше не буду! — возразила старуха. — У меня нервы подымутся, я еще и не такое скажу! — Значит, — продолжил Валерка. — «Я тебя обругала сдуру… и еще буду». Так правильно? — Так правильно, — согласилась довольная Татьяна Семеновна. — А дальше про что писать? — Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши. — Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, — сказал Валерка. — Вот про погоду и пиши. Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась, и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулеметных лентах, но в отличие от Татьяны Семеновны маленькая и сухая. Едва ее глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семеновну, повернулась и бросилась бежать. Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул назад: — Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем. Он усадил ее на другую табуретку, подальше от Татьяны Семеновны, и продолжил свою работу. — «Дорогая Евдокия Павловна», — говорил и писал он. — «Погода у нас хорошая. Хоть на лыжи вставай». — Какие еще лыжи! — поразилась Евдокия Павловна. — Когда метель третью неделю метет. — Чего твоя метель! — зашумела Татьяна Семеновна. — Чего твоя метель! Когда она давно уже кончилась! Глаза-то разуй! — Евдокия Павловна, Евдокия Павловна! — бросился Валерка к новопришедшей старушке. — Вы подождите, вы не вмешивайтесь. Когда будем ответ писать, мы про вашу погоду напишем. Ладно? Она согласилась и притихла. — Так чего дальше-то писать? — спрашивает Валерка. — Чего, чего? Сам знаешь, чего. — Я про курей напишу, — говорит Валерка. — Пиши про курей, — соглашается Татьяна Семеновна. — «Куры мои здоровы», — пишет и говорит Валерка. — «Вовсю несутся, несмотря что зима». — Как так несутся?! — поражается Татьяна Семеновна. — Да у меня курей и не осталось вовсе! Последнюю летом ястреб утащил. Валерка с ходу подхватывает: — «Хоть курей у меня и не осталось вовсе. Последнюю летом ястреб утащил». Так правильно? — Так правильно, — соглашается Татьяна Семеновна. Старухи молчат и вздыхают на своих табуретках. — О чем еще написать? — спрашивает Валерка. — Почем я знаю, — отвечает Татьяна Семеновна. — Может, о здоровье напишем? — Пиши о здоровье. Валерка диктует сам себе и записывает: — «Здоровье у меня здоровое. Ничего не болит. И температура нормальная — 36,6». — Да, не болит! — возражает Татьяна Семеновна. — Поясницу так и ломит. Хоть криком кричи! А горчичники некому поставить! И давление у меня повышенное. Все время что-то давит. Валерка подхватывает: — «Ничего не болит. Только давление повышенное. Все время давит. А горчичники некому поставить». — У Анастасии Алексеевны тоже поясница, — скромно вставляет Евдокия Павловна про почтальонку, чтобы тоже чего-то делать. — Да у нее поясница потому, что она от работы бегает. Все у Ольгушки Павловской сидит, в карты играет, — взрывается Татьяна Семеновна. — Нашла, кого жалеть! На почту приходит раз в неделю, а зарплату целиком получает! На этот взрыв Евдокия Павловна снова собралась сбежать, но Валерка ловит ее за платок и силой усаживает обратно. — Татьяна Семеновна, — говорит Валерка, — ведь вы месяц не виделись. Были у вас какие-нибудь радостные события? — Каки таки события? — Может, посылка пришла с книгами или гости приезжали? — Никакие гости не приезжали. Вот только крыса у меня завелась. — Чего же тут радостного? — спрашивает Валерка. — Когда крыса завелась? Больше нечего сообщить соседке нашей дорогой — Евдокии Павловне? — Все! — отвечает Татьяна Семеновна. — Хватит с нее! — А что, — говорит юный дипломат. — Конечно, хватит. И так вон сколько новостей ей сказали. Он перегнулся через барьер и взял еще один листок для писем. Почтальонки Анастасии Алексеевны все еще не было. Видно, и в самом деле она забегалась по личным делам. — Евдокия Павловна, будем ответ писать. Теперь вы диктуйте. — А чего диктовать-то? — спрашивает скромная Евдокия Павловна. — Какая погода у вас. — Сам видишь, какая погода. Никакой погоды, метель одна. — Я так и напишу, — говорит Валерка. — «Дорогая Татьяна Семеновна, никакой погоды у нас нет, метель одна». Правильно? — Правильно, — отвечает Евдокия Павловна. — Ой, — сказал Валерка, — бланк-то вам поздравительный достался. Значит, адресата поздравить надо. — С чем? — спрашивает Евдокия Павловна. — С чем хотите. Хоть с погодой. — Вот и поздравляй с погодой. — «Никакой погоды у нас нет», — повторяет Валерка. — «Только метель одна. С чем вас и поздравляю». Правильно? — Ты пишешь, тебе и видней, — дипломатично говорит Евдокия Павловна. А Татьяна Семеновна все внимательно слушает, словно не про ее погоду говорят. — Опишите, что вы сейчас читаете. Художественную литературу какую. — Стара я читать-то. Отчиталась уже. Я радио слушаю. — Так и запишем, — говорит Валерка. — «Дорогая и задушевная моя подруга Татьяна Семеновна. Ты ко мне редко заходишь…» Редко она заходит? — Совсем не заходит. — «…Ты ко мне редко заходишь, так редко, что совсем не бываешь, и я все время слушаю радио и смотрю телевизор». Какой у вас телевизор? — Никакого нет, — отвечает Евдокия Павловна. — «Хотя у меня его и вовсе нет!» — подхватывает Валерка. — «Так что приходи ко мне со своим телевизором». Так правильно? — А где ж он? — спрашивает Татьяна Семеновна. — Твой телевизор? Тебе же зять Антон привозил из города. — И Антон привозил, и Галка, сноха, привозила, да не кажут они здесь. Больно слабые. К ним антенна нужна большая кака-то. Валерка видит, что контакт между старухами налаживается, и начинает дело вести к финалу. — «Дорогая Татьяна Семеновна, я очень по тебе скучаю. Помнишь, как в тяжелые военные годы мы делились последним сухарем? Бери пирог с изюмом и приходи в гости. В шесть часов…» Верно? — А чего же? — говорит Евдокия Павловна. — Только пирог ни к чему. Пусть просто так приходит. — «Мне пирог ни к чему… — пишет дальше юный директор по связям. — Я его Валерке отдам. Больно парень хороший». Так правильно? — А что? — соглашается Евдокия Павловна. — Все по-хорошему. — Значит, бабушки, будем заканчивать. Валерка снова потянулся через барьер, взял у прогульщицы-почтальонки два конверта, надписал адреса и сказал: — Все. Раз почтальонки нет, сам пойду почту разносить. А вы тут не засиживайтесь. Вас дома письма ждут. Он положил на стол Анастасии Алексеевны двадцать копеек за конверты без марок и вышел на улицу из почты. В ясный-ясный, белый-белый зимний день. - КОНЕЦ - |