семья в современном обществе. Семья в современном обществе

• Название: Семья в современном обществе
• Дата: 04.04.2022
• Размер: 106 Kb.
• Имя файла: семья в современном обществе.doc
• Тип: Реферат; #442111

Министерство образования Российской Федерации

Лицей при Дальневосточном государственном техническом Университете

Реферат на тему:
Семья в современном обществе

По предмету: обществознание

Выполнил: студент группы юр-21

Воинов Павел
Проверил:_________________

Владивосток

2004

Раздел I. Экономика. 3

Семья: хозяйственная единица, секс-партнёрство и инкубатор для детей. 3

“Семья” в макроэкономической перспективе. 4

Атомистическая социология и «детский вопрос». 5

«А вот дети… Детей жалко» 6

Возжелавшие ауспиций: «другие семьи» 7

Перспективы 8

Раздел II. 10

“O tempora! O mores!” 10

Биология открытого брака 12

Моногамия с точки зрения биологии 16

Список литературы: 18

Тоффлер о семье:

«Если мы действительно хотим восстановить [нуклеарную] семью, есть способы, которыми это можно сделать <…>

1. 
   Заморозить всю технологи <…> чтобы сохранить общество, основанное на <…> массовом производстве. <…>
   
2. 
   Субсидировать производство и заблокировать возникновение сектора обслуживания. <…>
   
3. 
   «Спасти» энергетический кризис, применив ядерные и другие высокоцентрализованные энергетические процессы.
   
4. 
   Наложить запрет на становящиеся всё более немассовыми средства информации. <…>
   
5. 
   Насильственно вернуть женщину на кухню. <…>
   
6. 
   Резко сократить зарплату молодых рабочих, чтобы они дольше находились в большей зависимости от своих семей. <…>
   
7. 
   Запретить противозачаточные средства. <…>
   
8. 
   Снизить уровень жизни всего общества. <…>
   
9. 
   Наконец, следует снова сделать общество массовым, отказавшись от всех перемен».
   

Раздел I. Экономика.

Семья: хозяйственная единица, секс-партнёрство и инкубатор для детей.

С семьёй как хозяйственной единицей у экономики вообще проблемы, даже в «статике», и ниже это будет показано. Однако удручающим следствием отсутствия категоризации становится неуправляемый «дрейф» института семьи вместо его управляемого изменения, которое вполне можно было бы сопоставить с тем, что называется перестройкой бизнес-процессов, при декларируемой стабильности этого института, что приводит к вопиющему «раздраю» между номинальными и фактическими функциями реальных «семей».

“Семья” в макроэкономической перспективе.

Макроэкономические функции «семейных хозяйств» достаточно просты. «Семейные хозяйства»:

• 
  Являются покупателями на «Потребительских рынках»;
  

• 
  производят человеческий ресурс (рабочую силу, работоспособность, творческий потенциал), продаваемый в основном бизнесу;
  

• 
  накапливают и владеют, в конечном счете, большей частью хозяйства нации (или региона, или мира, в зависимости от масштаба макроэкономического взгляда) и, соответственно, являются основным инвестором.
  

Выходя за пределы элементарного курса, экономист обязательно отметит также:

• 
  «производство/оказание услуг для себя» - «невидимый сектор» любого национального хозяйства, объём и специализация которого сильно меняются в зависимости от уровня и направления технологического развития и от культурного контекста.
  

И экономисту придётся выйти за рамки своего предмета, чтобы признать, что перечисленным не вполне покрываются две культурные функции семьи, универсально признаваемые за нею нашей цивилизацией, и отправляемые в рамках того же самого «домашнего хозяйства»

• 
  функция «детского инкубатора» - не только деторождение и физическое выкармливание потомства, но и организация «культурного наследования» уникального (положительно или отрицательного) опыта данной семьи;
  

• 
  функция стабильного секс-партнёрства с (по крайней мере, теоретической) взаимной монополией супругов если не на сексуальное внимание, то на его реализацию.
  

Микроэкономические сложности. Удивительно, как мало объяснительных инструментов может дать для так описанного явления микроэкономика. Благодаря этой дисциплине мы понемногу начинаем понимать эмпирически очевидное разнообразие институционализации в бизнесе (различные размеры фирм – от малых предприятий до транснациональных корпораций, различия в конфигурации рынков и господствующих на них обычаев и т.п.), но микроэкономика не в силах объяснить нам однообразия «на другом полюсе»: почему на исторически долгом (с начала индустриальной революции до наших дней), семья ассоциируется, прежде всего с «нуклеарным типом» - отдельно живущей супружеской парой, расширенной детьми, покидающими её по мере взросления. Что это – универсалия человеческого существования, которую нужно выносить за скобки всякого предметного исследования? Биологический императив? Предрассудок?

«Модульная» экономика. Одним из предложенных решений оказалась экспансия науки экономики на новые (для себя) области: экономическое рассмотрение тех аспектов человеческих отношений, которые традиционно всячески «уводились» из предмета. Это решение оказалось связано, во-первых, с окончательной «сциентификацией» предмета этой науки («оптимальное распределение ограниченных ресурсов»), а с другой – с неуемным юмором ряда её представителей. Долгое время такие темы, как «экономика секса», были темами экстракуррикулярных экзерсисов, потом они рассматривались как «новые области экономических исследований» (вплоть до середины восьмидесятых). Сегодня мы вполне можем обнаружить их в качестве разделов серьёзных учебников или тем отдельных монографий.

Важно понимать, что это движение оправдано именно «онаучествлением» экономических знаний и, в принципе, никак логически не связано с «грубым материализмом» или «экономическим цинизмом». Сказать, что привлекательное сексуальное партнёрство (или, наоборот, потребное на его установление и поддержание время и пр.) является редким ресурсом и в этом – собственно экономическом – аспекте может быть сопоставлено с любым другим редким ресурсом – совсем на равнозначно утверждению о, например, «продажности всякой любви».

Теория разработана достаточно детально. Наступает момент её критики, или, другими словами, выяснение границ её применения. Что – при определённой интеллектуальной честности – заставляет ставить другие, более фундаментальные и относящиеся скорее к методологии или социальной философии вопросы: а с какой точностью приближения человек может рассматриваться как реализация оператора оптимизации эффективности (в экономических терминах)? Каковы ограничения, накладываемые на такую реализацию материалом (буквально: биологическим, психофизическим субстратом)? Какие процессы, помимо рассматриваемой экономикой последовательности оптимизирующих выборов, организуют этот материал и как они ограничивают протекание этого процесса?

Некоторые догадки на этот счёт приведены во втором разделе.

Атомистическая социология и «детский вопрос».

Что до методологических вопросов, то необходимо указать на другую точку, где собственно экономический дискурс становится политэкономическим и (явно или скрыто) втягивает в себя непредметные предпосылки.

Это не вопрос о сексе и сексуальном поведении, это вопрос о детях. Экономика, как строгая наука, возможна только при определённых внешних для неё допущениях, в частности, предположения о существовании такой сущности, как «экономический субъект», а её выводы приложимы лишь в той мере, в какой эта абстракция адекватна.

«Узкое место» заключается в том, что, как сильно мы бы ни верили в автомистичность общества и автономность человеческого существа, мы знаем, что субъектов экономической активности не находят в капусте или клюве аиста. Они даже не рождаются в готовом виде, они изготовляются из биологического материала по мере взросления ребёнка. На «одном конце» этого процесса мы находим маленький кусочек живой плоти, неспособный даже к самостоятельному физическому существованию, на другом – субъекта экономической активности и правоотношений, а как относиться к переходу одного в другое, непонятно.

Радикальное решение «детского вопроса» дали древние римляне – тоже своего рода «военные либералы», признававшие и защищавшие автономность частной жизни (правда, скорее, семейно-клановой, чем индивидуальной). В системе римского права дети – частная собственность родителей (точнее, отца как главы семьи) и находятся на положении объекта, а не субъекта права до момента эмансипации (для мальчиков, а в позднюю, эклектическую эпоху – иногда и для дочерей) – акта, требующего не исполнения формальных требований (как, например, достижение «совершеннолетия» в современных правовых системах), но воли отца-собственника, либо его смерти.

Решение честное и последовательное (в рамках системы рабовладения). Настолько последовательное, что мало кто из современных либертарианцев открыто и без оговорок призовёт к его реставрации. Между тем других последовательных решений нет или, по крайней мере, не найдено. «Объектность» грудного младенца – вопиющий эмпирический факт. Субъектность взрослого по отношению к правам человека (включая права собственности и экономические правомочия) – безальтернативное требование. Трансцезус, переход между объектным и субъектным режимами существования мистичен и непостижим; и традиция, и закон либо прямо объявляют его таковым, либо маскируют системой компромиссов.

«А вот дети… Детей жалко»

Общие формы компромисса в современных либеральных демократиях и претендующих на такой статус режимов известны.

Права за ребёнком признают с момента рождения¹, но признаются условно. Соответствующие им реальные правомочия либо перекрываются мораторием на определённый срок, либо делегируются ответственным лицам – агентам, в качестве которых обычно выступают родители, но в других ситуациях – усыновители, опекуны или органы опёки, создаваемые на различны уровнях государственности.

Эмансипация – формальный акт (или ряд актов), автоматически совершающийся при достижении определённого условия (например, в России – при достижении восемнадцатилетнего возраста или при вступлении в брак) и обычно совпадающий с полной формальной реализацией права на гражданство.

Однако после этого на эмансипированном гражданине – новоиспечённом «атоме общества» - остаются «висеть» неконтрактные обязательства – обязательства содержать нетрудоспособных по старости или болезни родителей (в предположении, что это как бы компенсирует его содержание в нетрудоспособном по младости лет возрасте).

Иными словами, «атомистичность» общества признаётся вполне условно, и в ряде случаев в юридической действительности (действительности правоотношений) общество рассматривается как состоящее не из «атомов», а из «молекул» («семья – основная ячейка общества», как неожиданно провозглашалось в коммунистической стране основной ячейкой которой, конечно же, был социально-производительный коллектив), где реальное положение «единственного привилегированного класса» - детей – всегда было крайне сомнительным².

Здесь нет никакого противоречия (так же, как теория молекулярного строения вещества не противоречит атомистической теории), однако налицо онтологический плюрализм, то есть признание множественности оснований бытия объектов, анализируемых в предмете, причём множественности, существенной для самого предмета. Каковой плюрализм, будучи распространён на основания социальных дисциплин в целом, напрочь исключает возможность научной экономики, по крайней мере, в известных её формах – безответственное политэкономическое рассуждение отнюдь не исключается.

При внимательном и отстранённом чтении семейного законодательства можно обнаружить массу следов этой категориальной неопределённости. Массу «пряников» обещает закон сообществу, назвавшему себя семьёй.

Российский законодатель о семье:

«Семейное законодательство исходит из необходимости укрепления семьи, построения семейных отношений на чувствах взаимной любви и уважения, взаимопомощи и ответственности перед семьёй всех её членов, недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в дела семьи, обеспечения беспрепятственного осуществления членами семьи <…>

К <…> имущественным и личным неимущественным отношениям между членами семьи, не урегулированным семейным законодательством, <…> применяется гражданское законодательство постольку, поскольку это не противоречит существу семейных отношений. <…>

Брачным договором признаётся соглашение лиц, вступающих в брак, или соглашение супругов, определяющее имущественные права и обязанности супругов в браке и (или) в случае его расторжения. <…>

Брачный договор не может <…> регулировать личные неимущественные отношения между супругами».

Семейный кодекс РФ, 1995

Возжелавшие ауспиций: «другие семьи»

Вполне предсказуемой реакцией на это является борьба за эти привилегии со стороны «других семей», не укладывающихся в нуклеарную или расширенную нуклеарную (предполагающую совместную жизнь и ведение хозяйства) гетеросексуальную модель, например:

• 
  безусловным успехом в большинстве развитых стран увенчалась кампания за права «неполных семей», включая образовавшиеся путём сознательного материнства (реже – отцовства) вне брака (в несколько запоздавшей России сдвиг культурной парадигмы всё еще продолжается вне урбанизированных территорий);
  
• 
  в ряде стран уже признаны «гомосексуальные (гей- и лесби-) моногамные браки», и за гомосексуальными семьями признаны права обычной «законной» семьи, включая право на воспитание детей и налоговые вычеты;
  
• 
  легализация в странах Запада полигамной и (или) полиандрической форм семей и идеологии «открытого брака» препятствуют скорее религиозные, чем общекультурные соображения.
  

При этом в большинстве стран легальные ограничения половой свободы (в браке или вне его) постепенно отпадают или, не будучи формально отменены, «умирают» в практике правопринуждения. Понятие «семьи» в правовой действительности, таким образом, размывается окончательно, и, возможно было бы разумно отказаться от его использования вообще, чем плодить типология и скандализировать оппонентов диверсификации форм семейной жизни (тех же религиозно, мотивированных консерваторов, к примеру).

Перспективы

Реальной перспективой альтернативной тому, чтобы продолжать тащить в одну кучу различные и асинхронно изменяющиеся в историческом процессе функции «семьи», является разборка соответствующих культурных и правовых установлений на составляющие и предоставление обществу «конструктора», из которого «семьи», «квазисемьи» и «псевдосемьи» могут «собираться» по мере необходимости:

• 
  половая жизнь может окончательно приватизироваться, и принцип половой неприкосновенности может быть дополнен принципом половой приватности³;
  
• 
  в то же время всякие препятствия к добровольной контракции срочных или бессрочных личных отношений (включая половые) могут быть сняты⁴;
  
• 
  равные с семейными привилегиями могут получить любые сообщества, осуществляющие совместное потребление, накопление или инвестиции. Грубо говоря, студенческая семья, живущая рядом временная «коммуна» обитателей одной комнаты и любое другое сообщество⁵ смогут претендовать на равный легальный статус. Демографическая политика может поощрять деторождение, содержание и воспитание детей вне связи с «семейным» статусом тех, кто отправляет эти важные для общества в целом функции;
  
• 
  «детское право» может стать выделенной из семейного права отраслью и сосредоточиться на защите интересов и (потенциальных) правомочий членов общества, не достигших совершеннолетия.
  

Такую демистификацию темы следует произвести хотя бы в мысли, прежде чем начинать теоретизирование на предмет того, как «информационные факторы», а именно:

• 
  снижение издержек учёта и контроля;
  
• 
  коммуникационная альтернатива транспортации;
  
• 
  новые формы и новое содержание кооперации в «производстве» и «потреблении» различных ценностей, размывание грани между первым и вторым
  

и многое-многое другое, заставляющее нас прибегать к реинженирингу бизнес-процессов, могут быть использованы для сознательной и целенаправленной трансформации нашей неделовой жизни, включая «семейную».

Раздел II.

“O tempora! O mores!”

В связи с данной темой Евгений Козловский написал статью, в которой вспомнил один жизненный пример.

Это было в США, жара, Калифорния с Невадой и Аризоной, и практически у всех встречаемых особ женского пола, автор наблюдал «сбруи русских парашютистов» (толстые лифчики на пуговках, подобные которым носили в СССР в 60-х), которые демонстративно демонстрировали свои лямочки и перетяжки под крайне (в смысле ткани) экономными летними маечками. Никакой французско-московской распущенности в виде отсутствия под майкой чего бы то ни было (сейчас уже и в Москве, и в Париже мода на эту «распущенность» почти прошла), никакой маскировки бретельки нижней бретелькой верхней: по цвету там или незаметными булавками. А вот так: нагло и выставочно. Что в сочетании с отсутствием дамской причёски и макияжа громко провозглашало: я такой же человек, как мужчина; у меня есть некоторые анатомические особенности, которых я не стесняюсь, которыми не горжусь и не завлекаю, - вот для них – специальное обрамление… и больше ничего!

Женщины там – по ощущению – вообще на этом двинулись и вовсю демонстрируют, что никакой мужчина им не нужен. То, что они сегодня называют семьёй (если речь не идёт о каких-то квакерских островках в глубинке), скорее напоминает жизнь в отеле. Сравнительно высокий уровень жизни, который может позволить себе американская женщина исключительно посредством своего труда (или отсуженных у мужа алиментов; американский суды, несмотря на это самое сверхравноправие, почему-то, как правило, не жалеют в этом отношении мужчин, а чтоб муж получал содержание от разошедшейся с ним жены – я никогда не слышал) плюс почти патологические амбиции превращать семью в союз двух равнозначных индивидов, а ещё из курса школьной физики нам известно, что, чем равноправнее элементы, составляющие систему, тем система неустойчивее вплоть до исчезновения её как системы.

Очень похожие явления (в не столь, к счастью, карикатурной форме) весьма заметны и у нас (во всяком случае – в городах), и в Европе. Дело по Козловскому состоит в общей социальной западной тенденции (в России, например, семья в позапрошлых веках была мало что довольно крепка – ещё и довольно органична).

Итак, люди равноправны. Но правильно ли, что равные права получают индивиды с разными мало, что личностными заточенностями и склонностями, - с разной анатомией и физиологией. Но раз уж только женщина может зачать, выносить, выкормить ребёнка, а после – ходить за ним до хотя бы десятилетнего его возраста, может, стоит учесть такую природой назначенную специализацию? Может, женщине стоит её полюбить? Может, воспитывая девочек, стоит такую любовь в них культивировать? Получается, что все векторы западного прогресса, начиная с раннего-раннего средневековья, идут в сторону специализации, а единственный этот – в обратную. Короче, таким образом, семья как институт разрушается – пусть сравнительно медленно, но необратимо.

После чего возникает вопрос: может, оно и к лучшему, может семья не нужна вообще, отживший институт вроде крепостного права?

Сейчас самое время было бы заглянуть к приматам, к птичкам, к аборигенам, посмотреть, как у кого и к чему всё это приводит, а заодно порассуждать, как эти процессы влияют на генофонд популяций и человечества вообще и какие эволюционные последствия влекут, если бы… Если бы всё это вообще хоть как-то заметно влияло на эволюцию.

Станислав Лем заметил как-то в своём «Големе XIV» (устами последнего), что эволюция отняла у человека свод правил поведения, зашитый в генетический код и не обсуждаемый, а уж тем более – беспрекословный, вынудив взамен создавать собственные, куда более мягко зашиваемые культуры, причём, едва интуитивное строительство культуры подходит к завершению и, следовательно, к осознанию её живущими в ней людьми, её основы и устои начинают подвергаться сомнению, и – практически неизбежно – культура разрушается, уступая место следующей. И путешествие генетических кодов по человечеству если и находится в контексте эволюции, то очень уж как-то незначительно и опосредованно. Ну можно ли назвать вполне эволюционным выжигание инквизицией самых ярких и свободолюбивых женщин или выбивание Сталиным наиболее хозяйственных или активных членов соответствующих популяций? А уж зависимость от социальных привычек столь исчезающее мала, а сама смена этих привычек столь стремительна на фоне эволюционных сроков, что, кажется, любая попытка исследовать эти явления, так или иначе, сводится к крылатому латинскому восклицанию «O tempora! O mores! », что один из наших остроумных соотечественников перевёл как «O tempora! – умора!»

Биология открытого брака

Дайсон о секс-партнёрстве:

«Здесь я <…> привожу несколько основных принципов сообществ.

• 
  Каждый участник должен определит для себя, что он дает, и что надеется получить. В конечном счёте, эти желания должны соответствовать друг другу, хотя они могут быть различными для разных людей. <…>
  
• 
  Члены сообщества должны чувствовать, что они лично заинтересованы в сообществе, и, следовательно, покинуть его будет для них испытанием. <…>
  
• 
  Правила сообщества должны быть ясными, и, если они нарушаются, должны быть приняты меры.
  

Когда эти принципы нарушаются, сообщество становится весьма унылым: таков, например, брак, в котором одна сторона любит изменяющего ей партнёра – в отличие от брака, где один партнёр удовлетворяет сексуальные потребности другого в обмен на лёгкую жизнь. Некоторые люди могут рассматривать последний пример как случай морального падения, но это полноценное общество».

Эстер Дайсон, «Жизнь в эпоху Интернета», 1997.
Отчего человеческие существа склонны к изменам, если они так сильно осложняют нашу жизнь? Почему мы клянемся, друг другу в верности, а затем, так часто, практикуем адюльтер? Легкомысленный очевидный ответ: «Слишком приятно, чтобы остановиться», как выясняется, не очень-то хорош.

Эволюционная биология учит нас, что человеческие существа, как и прочие животные, являются адаптивными машинами; «приятно» - это просто способ, которым инстинкт подталкивает нас к поведению, которое – в среднем – оказывалось успешным для наших предков. Поэтому такой ответ влечёт за собой новый вопрос: почему история нашего вида доказывала успех поведения, которое – как сообщают нам многочисленные объявления о розыске пропавших родных, горькие баллады, трагические пьесы и статистика венерических заболеваний – зачастую деструктивно для всех причастных сторон.

Этот вопрос особенно важен именно для людей, поскольку секс и деторождение для человека, по сравнению большинством наших животных сородичей, - рискованное занятие. У человеческих детёнышей огромная голова, делающая исход родов вероятностным, а – для благополучно родившихся – период, в течение которого они зависят от ухода, поразительно долог и требует массы родительского участия.

Если бы мы переделывали людей в соответствии с такой высокой инвестиционной ёмкостью, очевидным решением было бы «перешить» наши инстинкты так, чтобы мы образовывали устойчивые пары на всю жизнь. Без сомнения, возможно представить себе лучшее человечество, в котором проблема «неверности» вообще не стоит, поскольку у членов сложившейся пары взаимный импринтинг так силён, что никто другой не оказывается сексуально привлекательным. Так устроены некоторые птицы. А почему мы не такие? Почему успешно прошли отбор промискуитет и адюльтер? Какой такой адаптивной функции они служат, что уравновешивает риски для потомства, проистекающее от нестабильности пар?
Ответ на этот вопрос следует искать, прежде всего, вспомнив, что эволюционный отбор представляет собой не доброжелательное планирование в целях максимализации группового выживания, а слепую конкуренцию различных генетических линий. На конфликтующие стратегии, используемые конкурирующими сторонами в репродуктивной игре, стоит взглянуть повнимательнее.

Всегда было сравнительно просто объяснить мужскую склонность к промискуитету. Хотя совокупные затраты родителей на детей достаточно велики, необходимый минимум участия мужчины драматически низок (и с точки зрения затрат, и сточки зрения рисков) по сравнению с участием женщины. Одним из показателей этого различия являлась высокая родовая смертность женщин плоть до Нового времени. Таким образом, для генетических линий, передаваемых через мужчин оптимальную стратегию, продвигающую их, можно сформулировать так: «порождай массу потомства и принимай в нём минимальное участие», в то время как для женщин это: «минимизируй потомство и максимизируй затраты на обеспечение его выживание».

Это также объясняет, почему культуры, не развившиеся до признания равенства полов, всегда относились к женской измене гораздо более нетерпимо, чем к мужской. Мужчина, отказавшись принять всерьёз «неверность» своей половины, рискует гораздо большей частью своего репродуктивного потенциала, чем женщина, игнорирующая похождения своего мужа.

Из этого, разумеется, следует, что мужчина, «хранящий верность» постоянно, недообслуживает свои гены, и такого рода поведенческая тенденция будет пресечена естественным отбором. Оптимальная стратегия для мужчины – готовность к промискуитету для того, чтобы не упустить возможность частичной оплаты другим мужчиной стоимости своего воспроизводства, но не доходящая до такой «неверности», при которой потенциальная пара будет рассматривать его как слишком рискованный вариант (например, до готовности бежать с другой женщиной, бросив детей).

Для чего до середины 1990-х не существовало хорошей теории, так это для объяснения кооперативности женщин по отношению к такой стратегии. Ранние социобиологические модели человеческой социальной стратегии предсказывали, что женщины должны хватать лучшего производителя, которого им удастся привлечь, и делать всё возможное и невозможное для сохранения его верности, поскольку если он начнёт гулять, часть его ресурсов может быть направлена не обеспечение детей от других женщин. По этой теории добрачное воздержание и верность в браке для женщины выработались как предмет обмена на мужскую верность – небольшая жертва, поскольку никто не замечал никаких эволюционных стимулов для того, чтобы женщина уклонилась от соблюдения контракта.
Задним числом можно заметить, что подозрения должно было возбудить уже само совпадение предсказаний этой теории с обычным моральным предписанием – подозрение касательно самой модели, поскольку актуальную и бросающуюся в глаза склонность женщин к промискуитету (даже в очевидных формах, не говоря уже о скрытых) модель эта не объясняла и не могла объяснить.

Начнём с того, что, если стратегия «обмена её верности на его» действительно была оптимумом отбора, не было бы баров для одиноких: генотипы, продуцирующие женщин со склонностью торчать в таких барах, были бы исключены давным-давно. Но есть и более серьёзная неувязка.

Исследования материнства/отцовства в современных городских условиях (выполненные с гарантией того, что супруг или посторонние не узнают их результатов) выявили, что процент плодов адюльтера среди детей, рождённых в браке, поразительно высок (часто он находится между 25 и 45%). В большинстве случаев номинальный отец об этом не знает, а мать – по самой природе вещей – не уверена до получения результатов исследования.

Эта статистика взывает к объяснению – ведь оказывается, что у женщин есть эволюционное побуждение к тому, чтобы гулять. Свет потрясло исследование популяций шимпанзе. Самки, отвергающие холостяков с низким статусом из своей стаи, гораздо охотнее вступают в связь с холостяками с таким же низким статусом из другой стаи.

Могут быть побуждения, которых мы не понимаем, но оказывается, что женщины генетически «хотят» как удержать альфа-самца верным, так и обеспечить максимальное генетическое разнообразие своему потомству. Максимализация генетического разнообразия увеличивает шансы на то, что часть потомства выживает при всех испытаниях, которое готовит ему меняющаяся среда (из которых наиболее важны сопутствующие паразиты и патогенез).

Допустим, что Джейн может удержать Тарзана и вырастить четырёх детей. Её оптимальная стратегия – отнюдь не рожать всех четверых от Тарзана, оптимальным окажется прижить с ним трёх, а четвёртого завести от какого-нибудь романтично настроенного чужака – холостяка из другого племени. В таком случае гены, обуславливающие сексуальную стратегию Джейн, получат пятидесятипроцентную вероятность воспроизводства (независимо от того, кто окажется биологическим отцом). И если чужак окажется более приспособленным самцом, чем лучший из самцов, которого она может удержать, её дети от этого лишь выиграют.

Это не только человеческая стратегия. Подобное поведение присуще и другим видам, затрачивающим много времени на воспитание потомства, особенно птицам.

Итак, эффект вариации предсказывает, что у замужней женщины должны быть достаточно сильные генетические побуждения прятаться в кустах с другими мужчинами, которые

1. 
   Живут в другой местности, нежели обычно спаривающееся население, и
   
2. 
   Физически привлекательны, или талантливы, или умны, или
   
3. 
   Обладают другими, социально опосредованными признаками высокой приспособленности (такими, как богатство и слава).
   

Эта модель также объясняет, почему полиаморизм (идеология открытого брака) только сегодня, после эмансипации женщин, оформляется в социальное движение, и почему его самыми энергичными сторонниками склонны быть женщины. Наши инстинкты еще ничего не знают о контрацептивах: «с точки зрения генов» половой акт равнозначен репродуктивному поведению. А с точки зрения наших инстинктов полиаморизм позволяет замужним женщинам заводить детей от холостых мужчин без риска потерять обеспечение от мужа для своих детей. Мужчины получают от такой перемены меньше, поскольку они поступаются притязаниями на исключительный доступ к ограниченному репродуктивному ресурсу своих жён в обмен на, возможно, лишь маргинальное облегчение доступа к другим женщинам (по сравнению с традиционной системой, сочетающей закрытый брак с частым тайным адюльтером).

Моногамия с точки зрения биологии

Тоффлер о любви:

«В эпоху Первой [аграрной] волны при подыскивании супруга люди справедливо задавались вопросом: «Будет ли мой предполагаемый супруг хорошим работником? Лекарем?.. Учителем для наших будущих детей? Хорошо ли будет работать с ним вместе?..»

Когда эти функции семьи в период Второй [индустриальной] волны отпали, вопросы изменились. <…> Изменение функций семьи отразилось в новых критериях при выборе супруга. Они были сведены к одному слову: любовь. <…>

Завтрашнее появление «электронного коттеджа» может легко преодолеть эту прямолинейную логику. Те, кто собирается работать дома с женой (или с мужем), вместо того, чтобы проводить большую часть бодрствования вне дома, должны, очевидно, принимать во внимание не только сексуальное и психологическое удовольствие – или, фактически, социальный статус. <…>

Можно представить себе семьи будущего, приобретшие добавочные функции, а не потерявшие их… Само определение любви может стать иным».

В основе долговременных взаимоотношений особей заложена, вероятно, замаскированная уловка – генетическое стремление к размножению. О странностях и попытках и разгадки феномена поведал онлайновый выпуск журнала “New Scientist”.

Вот эпосы нашей цивилизации, может быть, начиная с истории Трои: женщины привязаны к мужчинам потому, что им нужна безопасность, а мужчины привязаны к избранницам из соображений сексуальной потенции последних.

Внешне весьма циничная точка зрения, которая, однако, даёт людям основу этики моногамии, длительного сосуществования супружеских пар – якобы без адюльтеров.

У большинства видов живых существ на Земле сексуальность самок прямо связана со способностью к зачатию (фертильностью). Есть для этого общее объяснение: половые отношения требуют значительных затрат энергии и поэтому ослабляют организм, а значит, предрасполагают к болезням. Отсюда логически вытекает следующая ситуация: самцы легко опознают фертильных самок – и не тратят время на поиски тех, кто не может забеременеть.

Но у некоторых птиц, а также у людей и дикобразов самки обладают другими свойствами. Они не имеют внешних признаков фертильности – таких как изменение облика и запаха. Они могут с удовольствием заниматься сексом практически постоянно, а у самцов этих видов утрачено понимание, что же происходит на самом деле.

Поскольку мужчины не способны понимать состояние женщин, рассуждает доктор Магнус Энквист, зоолог из университета Стокгольма, фактор поиска ближайшей фертильной партнёрши не работает, поиск ведётся на основе иных критериев – поведенческих. Здесь и проявляется сущность времени и стоимости выбора, требования некоторых ресурсов.

Энквист и его коллега из Нидерландского института экологии в Ниверслусе Мигель Родригес-Жирон решили разобраться с не вполне чёткой задачей. Они построили математическую модель и обнаружили, что в определённых условиях именно моногамия является оптимальной схемой супружеских отношений. Даже там, где у мужчины бывает много партнёрш по сексу (например, в странах Ислама и некоторых регионах Африки), как только одна из них временно теряет способность к деторождению, мужчина переходит в состояние ожидания и завязывает именно с этой партнершей долговременные сексуальные отношения.

Энквист уверен, что наша европейская культура зациклилась на мужских архетипах сексуального поведения, а следовало бы куда внимательнее посмотреть в другую, лучшую сторону. Биолог-эволюционист Андерс Мюллер из парижского исследовательского центра CNRS заявляет буквально следующее: «Всё [у нас в мире] движимо женщинами. После завершения овуляции у самки, самцы остаются с ней в мирном и терпеливом ожидании».

По мнению специалиста в области поведения животных Майка Сайвы-Джоти из университета Шеффилда, стандартное понимание моногамии не вполне объясняет доминирования женской сексуальной потенции над мужской.

Несмотря на интуитивную понятность идеи Энквиста и его коллег, до сих пор не ясен таинственный механизм моногамии. Среднестатистический мужчина предпочитает стабильные супружеские отношения, а вовсе не разнообразие бытия Дон Жуана. Судя поверхностно, это влечёт меньшее число потомков от праведников, что, в свою очередь, означает якобы неудачу эволюции рода людского – за счёт уменьшения вариаций. Контактируя с разными партнёрами, самки, по идее, могут продуцировать большее число потомков, наделённых более совершенными эволюционными признаками.

Эта посылка странным образом расширяет тему. Сайва-Джоти утверждает: даже в тех парах, которые сходятся на всю жизнь, самки обманывают. Орнитологи наблюдали поведение птиц (аистов-однолюбов) и исследовали профили ДНК их отпрысков. Так вот, было обнаружено, что большинство птенцов появилось на свет в результате беспорядочных связей.

Но поскольку состояние самок остаётся для их партнёров загадкой, самцы могут обманываться бесконечно: они верят своим ощущениям, пребывая в удовлетворённости и покое. «Самкам приходится идти на обман, - говорит Сайва-Джоти – чтобы их не покинули». Таким образом, вывод один: моногамия невозможна без непрерывных обманов.

Список литературы:

1. 
   Статья «Монополия: потребительское хозяйство и семья» из журнала «Компьютерра» №32 за 2001 год.
   
2. 
   Элвин Тоффлер, «Третья волна», 1980.
   
3. 
   «Эволюция спаривания человеческих существ: обмен и стратегический плюрализм» Стивена Гэнгстада и Джеффри Симсона (www.cogsci.soton.ac.uk/bbs/Archive/bbs.gangestad.html).
   

1 Существует мощное движение за перемещение этого момента в пермативный период развития, из чего следует радикальное ограничение права матери на распоряжение своим телом, что ставит, в сущности, онтологический вопрос о том, насколько само тело и его эманации «собственны»; не случайно на нём схлестнулись две единственные выжившие (из ума?) к началу XXI века идеологи, претендующие на философское обоснование – либерализм и идеология религиозно-церковного возрождения.

2 Интересно, что в послесталинском СССР местные «комиссии по несовершеннолетним» фактически остались единственным узаконенным органом внесудебной расправы.

3 Явным провозглашением права на тайну половых отношений. Консерваторы никак не поймут, что требовать от пары, собирающейся всупить в половые отношения, публично заявлять о своём желании священнику или чиновнику государственной структуры – просто неприлично.

4 Означает ли это «легализацию проституции»? – это означает легализацию сферы секс-сервиса, но не проституции как формы рабства. Секс-сторудник (сотрудница) возмездно оказывает услуги своему клиенту, но не принимает на себя обязательства оказывать их по приказу «хозяина».

5 Например, такой забавный вариант, как гетеросексуальная пара, совместно проживающая, и соответственно полностью или частично ведущая хозяйство совместно, но не состоящая в половой связи – он распространён шире, чем кажется.