История. Вопрос 1 Русскояпонская война 1904 1905 годов
 Скачать 64.09 Kb.
|
|
Задача № 1 Норманнская теория, связывающая возникновение государства славян с влиянием пришельцев-варягов из Скандинавии, подвергается отрицанию. Тогда почему на заре зарождения государственности на Руси, согласно летописи, княжить в Новгород были призваны трое братьев-варягов — Рюрик, Синеус и Трувор? В рамках норманнской теории существует версия, что братьев Рюрика (или Рорика) никогда не существовало. Вполне возможно, что это скандинавские словосочетания как "сине хус" - свой род и "трувор" - верная дружина. Ведь никаких доказательств существования этих братьев не существует. Как норманны оказались на территории будущей Руси - вполне возможно, они пришли как завоеватели. Еще Византийский император Константин Багрянородный, правивший в 10 веке, в своем трактате об "Управлении империи" описывает знаменитые путешествия варягов в Константинополь, в нем указан предводитель норманнов Сфендослав (Святослав), его воины, а так же "пактиоты" славяне. Значение этого слова обычно трактуется как "подчиненные". Таким образом, по норманнской теории именно скандинавы являются создателями русской государственности. Даже само название "Русь" произошло от названия племени Рюрика - "росы", перемешиваясь с финно-угорским "роутси" – как скандинавов называли финно-угорские племена, в значительной части проживавшие на территории современной западной части России. Задача № 2 Усобицы — это феодальные войны. Они велись повсюду: между баронами во Франции и между эмирами в Сирии, в Германии между герцогами Священной Римской империи и в Японии — между знатными родами Минамото и Тайра, в Англии — между королями и принцами крови. Везде они имели разное значение для страны и народа, но только на Руси XIII в. повели к трагическому исходу. Почему только на Руси? Политическая, или феодальная раздробленность стала закономерным развитием не только европейских, но и государств Азии. Всегда она была следствием внутренних междоусобиц. В большей степени трагизм последствий раздробленности на руси кроется в ее географическом положении. Русь граничила с кочевой Степью, а у европейских государств были четкие границы. Татаро-монгольские ханы, воспользовавшись слабостью и разобщенностью русских княжеств установили контроль над Русью. Таким образом, Русь стала своеобразной защитой Европы от кочевников Востока. Еще одной причиной можно назвать то, что к началу XIII века еще до конца не сформировалась этническая идентичность русского народа, а каждое княжество боролось за главенство в государстве. Задача № 3 JI. Д. Троцкий отметил парадокс, сложившийся после Февральской революции (1917 г.); «Власть — в руках демократически, социалистов, — писал он. — ...Она им вручена открыто массами. Между тем единственной заботой социалистов является вопрос: согласится ли ненавидимая массами буржуазия принять власть из их рук? Одно временно социалисты, вторя массам, именуют буржуазию, не отделяя ее от дворянства, своим классовым врагом. Как известно, основное свойство революции — это борьба за власть. Между тем наши «социалисты» озабочены не тем, чтобы отнять власть: у так называемого классового врага, а, наоборот, тем, чтобы вручить ему власть во что бы то ни стало». Раскройте сущность этого парадокса. Власть - в руках демократических социалистов. Она отнюдь не захвачена ими случайно, путем бланкистского удара; нет, она им вручена открыто победоносными массами народа. Эти массы не только отказывают буржуазии в доверии и поддержке, но и не отделяют ее от дворянства и бюрократии. Свое оружие они предоставляют только в распоряжение советов. Между тем единственной заботой социалистов, столь легко возглавивших советы, является вопрос: согласится ли политически изолированная, ненавидимая массами и насквозь враждебная революции буржуазия принять власть из их рук? Ее согласия нужно добиться во что бы то ни стало, а так как очевидно, что буржуазия не может отказаться от буржуазной программы, то мы, "социалисты", должны отречься от нашей программы: промолчать о монархии, о войне, о земле, только бы буржуазия приняла дар власти. Совершая эту операцию, "социалисты", как бы в насмешку над собою, продолжают именовать буржуазию не иначе как классовым врагом. В обрядовых формах богослужения совершается, таким образом, акт вызывающего кощунства. Классовая борьба, доведенная до конца, есть борьба за государственную власть. Основное свойство революции в том, что она доводит классовую борьбу до конца. Революция и есть непосредственная борьба за власть. Между тем наши "социалисты" озабочены не тем, чтобы отнять власть у так называемого классового врага, который ее не имеет и собственными силами взять не может, а, наоборот, тем, чтобы вручить ему власть во что бы то ни стало. Разве же это не парадокс? Он казался тем более поразительным, что опыта немецкой революции 1918 года тогда еще не существовало и человечество не было еще свидетелем грандиозной и гораздо более успешной операции того же типа, совершенной "новым средним сословием", руководящим германской социал-демократией. Как объясняли свое поведение соглашатели? Один довод имел доктринерский характер: так как революция буржуазная, то социалисты не должны компрометировать себя властью - пусть буржуазия сама отвечает за себя. Это звучало очень непримиримо. В действительности же мнимой непримиримостью мелкая буржуазия маскировала свое раболепие перед силой богатства, образования, ценза. Право крупной буржуазии на власть мелкие буржуа признавали ее первородным правом, независимым от соотношения сил. В основе здесь было то же почти инстинктивное движение, которое заставляет мелкого купца или учителя почтительно посторониться на вокзале или в театре, чтобы дать пройти Ротшильду. Доктринерские аргументы служили только компенсацией за сознание собственного ничтожества. Уже через два месяца, когда выяснилось, что буржуазия собственными силами никак не удержит уступленной ей власти, соглашатели без труда отбросили свои "социалистические" предубеждения и вошли в коалиционное министерство. Не для того, чтобы вытеснить оттуда буржуазию, наоборот, чтобы спасти ее. Не вопреки ее воле, а, наоборот, по ее предложению, которое звучало как приказание: буржуазия угрожала демократам обрушить в противном случае власть им на голову. Второй довод в пользу отказа от власти имел более практическую видимость, не будучи более серьезным по существу. Уже знакомый нам Суханов выдвигал на первый план "распыленность" демократической России: "...в руках демократии тогда не было сколько-нибудь прочных и влиятельных организаций ни партийных, ни профессиональных, ни муниципальных". Это звучит как насмешка! О советах рабочих и солдатских депутатов не говорит тут ни слова социалист, выступающий от имени советов. Между тем, благодаря традиции 1905 года, советы возникли как из-под земли и сразу стали несравненно могущественнее, чем все другие организации, которые пытались позже соперничать с ними (муниципалитеты, кооперативы, отчасти профессиональные союзы). Что касается крестьянства, класса, распыленного по самой своей природе, то как раз благодаря войне и революции оно оказалось организовано, как никогда: война собрала крестьян в армию, а революция придала армии политический характер! Не меньше восьми миллионов крестьян были объединены в роты и эскадроны, которые сейчас же создали свое революционное представительство и через его посредство в любой момент могли быть поставлены на ноги по телефонному звонку. Это ли похоже на "распыленность"? Можно, правда, сказать, что в момент решения вопроса о власти демократия не знала еще, как будет себя держать фронтовая армия. Не будем поднимать вопрос о том, было ли хоть малейшее основание опасаться или надеяться, что истомленные войною фронтовики захотят поддержать империалистическую буржуазию. Достаточно того, что весь этот вопрос полностью разрешился в течение ближайших двух-трех дней, которые у соглашателей и ушли как раз на подготовку за кулисами буржуазного правительства. "Переворот был благополучно завершен к 3 марта", - признает Суханов. Несмотря на присоединение всей армии к советам, вожди последних изо всей силы отталкивали власть: они тем больше боялись ее, чем полнее она сосредоточивалась в их руках. Но почему же? Каким образом демократы, "социалисты", непосредственно опиравшиеся на такие человеческие массы, каких не знала за собой никакая демократия в истории, притом на массы со значительным опытом, дисциплинированные и вооруженные, организованные в советы, каким образом эта могущественная, несокрушимая, казалось бы, демократия могла бояться власти? Эта замысловатая на вид загадка объясняется тем, что демократия не доверяла своей собственной опоре, боялась самой массы, не верила в прочность ее доверия к себе и пуще всего страшилась "анархии", т. е. того, что, взяв власть, она вместе с властью окажется игрушкой так называемых разнузданных стихий. Другими словами, демократия чувствовала себя не призванной руководительницей народа в момент его революционного подъема, а левым крылом буржуазного порядка, его щупальцем, протянутым в массы. Социалистической она называла и даже считала себя, чтобы замаскировать не только от масс, но и от самой себя свою действительную роль: без такого самоопьянения она не могла бы выполнить ее. Так разрешается основной парадокс Февральской революции. Вечером 1 марта в заседание Комитета Думы явились представители Исполнительного комитета: Чхеидзе, Стеклов, Суханов и другие, чтобы обсудить условия поддержки нового правительства советами. Программа демократов начисто снимала вопросы о войне, республике, земле, восьмичасовом рабочем дне и сводилась к одному-единственному требованию: дать левым партиям свободу агитации. Пример бескорыстия для народов и веков: Социалисты, у которых в руках находилась вся власть, и от которых полностью зависело давать или не давать свободу агитации другим, передавали власть своим "классовым врагам" с условием, чтобы эти последние пообещали им... свободу агитации. Родзянко боялся идти на телеграф и говорил Чхеидзе и Суханову: "Власть у вас, вы можете нас всех арестовать". Чхеидзе и Суханов отвечали ему: "Возьмите власть, но только не арестовывайте нас за пропаганду". Когда изучаешь переговоры соглашателей с либералами и все вообще эпизоды взаимоотношений левого и правого крыла Таврического дворца в те дни, то кажется, что на гигантской сцене, на которой развертывается историческая драма народа, группа провинциальных актеров, воспользовавшись свободным уголком и паузой, разыгрывает пошлый водевиль с переодеванием. Вожди буржуазии не ожидали ничего подобного. Пожалуй, они меньше боялись бы революции, если бы рассчитывали на такого рода политику со стороны ее вождей. Правда, они просчитались бы и в этом случае, но уже вместе с последними. Опасаясь все-таки, что буржуазия не согласится взять власть и на предложенных условиях, Суханов ставит грозный ультиматум: "Стихию можем сдержать или мы, или никто... Выход один: согласиться на наши условия". Другими словами: примите программу, которая есть ваша программа; за это мы обещаем вам укротить массу, которая дала нам власть. Бедные укротители стихий! Милюков был удивлен. "Он и не думал скрывать, - вспоминает Суханов, - свое удовлетворение и свое приятное удивление". Когда же советские делегаты для пущей важности прибавили, что их условия "окончательны", Милюков даже расчувствовался и поощрил их фразой: "Да, я слушал вас и думал о том, как далеко вперед шагнуло наше рабочее движение со времени 1905 года..." Таким тоном дипломатия разговаривала в Брест-Литовске с делегатами украинской Рады, воздавая должное их государственной зрелости, прежде чем проглотить их. Если советская демократия не была проглочена буржуазией, то в этом не заслуга Суханова и не вина Милюкова. Буржуазия получила власть за спиной народа. Она не имела в трудящихся классах никакой опоры. Но вместе с властью она получила подобие опоры из вторых рук: меньшевики и эсеры, поднятые массой наверх, вручили уже от себя мандат доверия буржуазии. Если взглянуть на эту операцию в разрезе формальной демократии, то получится картина двухстепенных выборов, в которых меньшевики и эсеры выступают в технической роли среднего звена, т. е. кадетских выборщиков. Если взять вопрос политически, то придется сказать, что соглашатели обманули доверие масс, призвав к власти тех, против кого сами были избраны. Наконец, с более глубокой, социальной точки зрения вопрос представится так: мелкобуржуазные партии, проявлявшие в будничных условиях чрезвычайную претенциозность и довольство собою, как только оказались подняты революцией на высоты власти, испугались собственной несостоятельности и поторопились передать руль представителям капитала. В этом акте прострации сразу обнаружилась ужасающая шаткость нового среднего сословия и его унизительная зависимость от крупной буржуазии. Сознавая или только чувствуя, что власть в их руках все равно долго удержаться не сможет, что придется вскоре сдавать ее направо или налево, демократы решили, что лучше сдать ее сегодня солидным либералам, чем завтра -- крайним представителям пролетариата. Но и в таком освещении роль соглашателей, несмотря на свою социальную обусловленность, не перестает быть вероломной по отношению к массам. Отдав свое доверие социалистам, рабочие и солдаты оказывались, неожиданно для себя, политически экспроприированными. Они недоумевали, тревожились, но не находили сразу выхода. Их собственные избранники оглушали их сверху аргументами, на которые они не имели готового ответа, но которые противоречили всем их чувствам и намерениям. Революционные тенденции масс уже в момент февральского переворота совершенно не совпадали с соглашательскими тенденциями мелкобуржуазных партий. Пролетарий и крестьянин голосовали за меньшевика и эсера не как за соглашателей, а как за противников царя, помещика и капиталиста. Но, голосуя за них, они создали средостение между собой и своими целями. Они не могли теперь уже продвинуться вперед, не натолкнувшись на воздвигнутое ими же средостение и не опрокинув его. Таково было поразительное qui pro quo (лат. - недоразумение), заложенное в классовых отношениях, как их вскрыла Февральская революция. Задача № 4 В Советском Союзе индустриализация началась с ускоренного развития основных отраслей тяжелой промышленности, хотя в то время имелся достаточный опыт индустриализации в капиталистических странах, где вначале развивалась легкая, а затем тяжелая промышленность. Почему СССР не пошел по пути, что называется, гарантированной индустриализации, который уже тогда вывел США, Англию, Францию, Германию в число передовых промышленных держав? Из Гражданской войны СССР вышел с разрушенной экономикой (обанкротившиеся и закрывшиеся предприятия, устаревшее оборудование), соответственно необходимо было поднимать нашу промышленность и заняться преодолением технической отсталости страны. Из-за отказа большевиков уплаты царских долгов и произошедшей в нашей страны революции западные страны не стремились к сотрудничеству с СССР, поэтому с помощью индустриализации правительство стремилось к устранению зависимости от западных стран. Также враждебно-настроенные страны могли в любой момент развязать войну против СССР, поэтому необходимо было создание сильного штата тяжелой и военной промышленности. В общем, индустриализация была необходима для: - преодоления тех. отсталости страны; - устранения зависимости от западных стран; - создания сильного штата тяжелой и военной промышленности; Тяжелая промышленность - это, прежде всего металлургия, что непосредственно нужно было для вооружения. Нужен был чугун сталь алюминий. Эти производства очень энергоемкие, поэтому строились крупные ГЭС. Был принят план ГОЭРЛО. Строились тракторные заводы, на них также выпускали танки. Развивалась авиация, был построен самый крупный самолет Максим Горький. Страна заявила о социалистическом пути развития, оказалась одна и поэтому соответственно готовилась к войне, была в изоляции. Легкая промышленность направлена на нужды людей и получения прибыли более быстро по времени в течение 3 месяцев. Здесь же все было направлено на нужды государства, а не нужды людей. |