Лекция для самостоятельной работы. Путешествие как жанр русской литературы
 Скачать 50.42 Kb.
|
Путешествие как жанр русской литературыЦель лекции: формирование и закрепление знаний о путешествии как жанре русской литературы «Путешествие на Восток» П. А. Вяземского «Бойцы» Д. Н. Мамина-Сибиряка «Европейские письма» В. К. Кюхельбекера «Путешествие на Восток» П. А. Вяземского Литературную деятельность Петра Андреевича Вяземского 40–70-х гг. XIX века современники, литературоведы и читатели обошли вниманием, однако этот период творчества писателя не менее значим. В июне 1849 года Вяземский из своего подмосковного села Остафьева, предпринял путешествие на Восток. Он прожил несколько месяцев в Константинополе, посетил Малую Азию и Иерусалим. В бумагах князя сохранился путевой дневник, состоящий из двух книг и написанный, по большей части, рукою самого князя Петра Андреевича, в некоторых местах – рукою княгини Веры Федоровны (супруги Вяземского) под диктовку князя. Литературным результатом поездки стало «Путешествие на Восток»1, опубликованное после смерти писателя в 1883 г. его внуком С. Д. Шереметевым. Палестинские впечатления отразились также в стихотворениях: «Иерусалим» (1850), «Палестина» (1853), «Одно сокровище» (1853), «Александру Андреевичу Иванову» (1858). Стихотворения, дополняя друг друга, создают единое художественное повествование о духовном открытии Палестины, которое стало для поэта «святым подвигом», где «каждый час должен быть дорог и запечатлен в памяти ума, чувства и души»: «Я видел древний Иордан. Святой любви и страха полный, В его евангельские волны, Купель крещенья христиан, Я погружался троекратно, Молясь, чтоб и душа моя От язв и пятен бытия Волной омылась благодатно…»2 Святая Земля для паломника — это место, где он ищет физического и духовного исцеления. Вместе с тем, автор понимает, что обретение цельности души — это огромный труд. Человеческое сознание склонно поддаваться суете, терять себя в ней. «Я не умею распоряжаться часами, моими чтениями, прогулками <…> все это не приводится мною в стройный порядок, а мутно и блудно расточается». Вяземский обозначает две грани человеческого бытия: постоянная и неизбежная связанность с житейским, суетным, конечным, и одновременно постоянная устремленность к Высшему: «Покидаешь Святой град, <…> святой подвиг совершен, <…> уже заплескала волна, которая тебя унесет и бросит в пучину житейских забот и искушений и во все мелочи и дрязги, составляющие мирскую жизнь»: «От оных дум, от оных дней, Среди житейских попечений, Как мало свежих впечатлений Осталось на душе моей! Они поблекли под соблазном И едким холодом сует: Во мне паломника уж нет, Во мне, давно сосуде праздном…»3 Жизнь человека строится как бы на двух полюсах: «земном» и «вечном». На одном полюсе человек становится «праздным сосудом» «житейских забот и искушений», «мелочей и дрязг», захвачен «привычкой», многообразием дел («часы, чтения, заботы») при отсутствии ощущения смысла. На другом же полюсе человеческого существования – «теплая молитва», цельность и ясность видения и понимания, гармония. Все содержание палестинских записок распределяется между этими «полюсами». С одной стороны: этнографические зарисовки, бытовые сценки, смешные эпизоды путешествия, описания пейзажей Палестины, храмов и монастырей, религиозных служб. Но с другой стороны — за этой пестротой наблюдений встает целостный образ автора, который полон «святой любви и страха», хочет очистить душу «от язв и пятен бытия», обрести состояние души, при котором «Жизнь одно созерцанье / И молитвы напев». Это сказывается и на выборе средств художественного языка: конкретные детали, эпитеты, отражающие различные грани эмпирического мира, сочетаются здесь с символами, метафорами, библейскими параллелями, выявляющими глубинную основу сущего. В описаниях, данных Вяземским, реализуется один из эстетических принципов «путевой литературы»: дихотомия «свое-чужое», взгляд на «чужое», сквозь призму «своего», привычного: «В Вифлееме черты женских лиц правильны и благородны <…> Голова обыкновенно повязана белым платком, также довольно сходно с головной повязкой наших баб. <…> Большой недостаток в Иерусалиме, <…> и вообще на Востоке есть отсутствие лугов. Нет зеленой шелковой муравы, на которой в северных краях так отрадно отдыхают глаза и тело». «По степи — речки ясной Не бежит полоса, По дороге безгласной Не слыхать колеса…»4 Вместе с тем, в паломнической литературе противостояние «своего-чужого» носит специфический характер: Святая Земля воспринимается как незнакомая и вместе с тем знакомая; где «душа, как дома зажила»5. Иерусалим для православных русских — это время-пространство, тесно связанное с воспоминаниями детства, с родиной, со всем укладом русской жизни: «Пред рассветом, пустыней, Я несусь на коне Богомольцем к святыне, С детства родственной мне...»6 В паломнической литературе идет речь не об «открытии» незнакомого мира, не о «познании», а о «встрече», «узнавании» уже знакомого. В Иерусалиме паломник ждет «встречи» с Богом. Именно это ожидание в строчках «Путешествия»: «Четверг, 18 мая. Слушали в 9 часов утра русскую обедню в монастыре Св. Екатерины. Все что-то не так молишься, как бы хотелось. В Казанском соборе лучше и теплее молилось. Неужели и на молитву действует привычка? Или мои молитвы слишком маломощны для святости этих мест?» Важное место в описании Палестины у Вяземского занимает пейзаж. Можно говорить о «синтетичности» пейзажных описаний, где физические ощущения тесно связаны с эмоциональными и духовными. «В долине арабы сажают розы, которые снабжают розовою водой монастырь Св. Гроба. Если обоняние имеет особенное влияние на память, и запахи возбуждают в ней воспоминания <…>, то розовая вода будет отныне живым источником для нас иерусалимских воспоминаний и поклонений. На Св. Гробе и на Голгофе всегда благоухает розами, и монахи, кроме того, вспрыскивают вас розовою водою». Обращает внимание Вяземский на необычную прозрачность и сияние воздуха: «Здесь нельзя сказать «голубой воздух», а золотой; особенно перед захождением солнца воздух озлащается. Солнце не садится как в других местах, в облака, <…>: оно на чистом небе потухает <…>. Эта золотистость воздуха <…> особенно замечательна <…> Маслины темнеют в золотом сиянии воздуха, и долина вообще пересекается длинными тенями и золотыми полосами <…> При возвращении нашем в Иерусалим стены его чудно озлащались сиянием заходящего солнца. Нигде и никогда не видал я такого золотого освещения». В реалиях Палестины Вяземский видит не просто географические и этнографические объекты, а события Священной истории. Картины палестинского мира становятся ценностно-абсолютными, потому что ценностно абсолютны события, которые они воплощают. Изображаемый мир для автора и для читателя находится, говоря словами Бахтина, на «ценностно-временном уровне, отделенном эпической дистанцией». В окружающей реальности видит Вяземский приметы мира, словно бы неизменно существовавшего еще с библейских времен. В Библейских событиях Вяземский ищет отзвуки тех душевных движений, которые понятны и близки каждому человеку. «У источника Богоматери нашли мы библейскую картину: несколько молодых поселянок в синих своих сарафанах мыли белье свое. Может быть, и Пресвятая Дева тоже мыла тут белье свое и пеленки божественного младенца». «Поднявшись из Гигонской долины, выезжаешь на ровную дорогу <…> По обеим сторонам дороги обработанные поля и зеленеют нивы <…> Одна эта окрестность могла служить сценою для пастушеской библейской поэмы «Руфь». Духовно-мистическое предназначение Иерусалима в религиозной духовной литературе всегда понималось как неоднозначное и сложное. Вяземский также размышляет об историко-библейском прошлом Святой Земли и ее настоящем. Для него не вызывает сомнений, что «Господь признавал <…> Иерусалим своим городом отдельно и преимущественно перед другими <…> город этот будет особенно избранным местом для проявления воли Его и судеб». Он видит в воскресении Лазаря символ грядущего воскресения Иерусалима. «Как поживешь во Святом Граде проникнешься убеждением, что судьбы его еще не исполнились. Тишина, в нем царствующая, не тишина смерти, а тишина ожидания». Для писателя Палестина — место молитвенного предстояния, ожидания ответа на «вечные» вопросы. «Когда приближаешься уже к концу земного своего поприща и имеешь в виду неминуемое путешествие в страну отцов, всякое путешествие <…> есть одно удовольствие суетной прихоти, бесплодного любопытства. Одно только путешествие в Святые места может служить исключением из этого правила. Иерусалим как бы станция на пути к великому ночлегу. Это приготовительный обряд к торжественному переселению. Тут запасаешься не пустыми сведениями, которые ни на что не пригодятся нам за гробом, но укрепляешь, растворяешь душу напутственными впечатлениями и чувствами, которые могут, если Бог благословит, пригодится и там, и, во всяком случае, несколько очистить нас здесь». Паломничество в Палестину для П. А. Вяземского — это: «Весь этот клад – одно воспоминанье; Но жизнь мою, жизнь мелочных забот, Оно искупит, даст ей смысл, благоуханье. Которое меня переживет…»7 «Бойцы» Д. Н. Мамина-Сибиряка Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк — крупнейший уральский писатель. Очерк «Бойцы» написан Д. Н. Маминым-Сибиряком в 1874-75 гг. и впервые опубликован в журнале «Отечественные записки» в 1883 г. Очерк — жанр на стыке художественного и публицистического произведения, сочетающий в себе фактическую, документальную точность и эмоциональное воздействие на читателя с помощью особенного внимания к деталям. Очерк «Бойцы» (1883) относится к группе «Уральских рассказов» об оригинальных людях из народной среды — сплавщиках леса, о жизни народа и его судьбе, народном труде в его специфических уральских отраслях. Он написан на основе личных впечатлений автора от поездок по реке Чусовой. В «Бойцах» даётся авторский подзаголовок («Очерки весеннего сплава по реке Чусовой»), который обозначает авторские номинации, фиксирующие географическую локализацию или акцентирующие внимание на отличительных особенностях Урала, особенно указывающие на очерковую основу произведения. Пространство и время являются важными средствами художественной изобразительности очерка. Данному жанру свойственны точность, документальность и фактографичность. Писатель изображает предельно достоверный, документальный образ увиденного — горнозаводская пристань Каменка, на которой трудятся сотни бурлаков-сплавщиков чугуна и железа на барках по реке Чусовой в 70-е годы XIX века. Однако автор не ограничивается описанием ярких деталей пейзажа, для него важно показать всю панораму, разворачивающуюся перед взором автора-повествователя, и в ней природа неотделима от человека, действует вместе с героями произведения. Народ сравнивается с «тысячеголосой волной»: «живой бурлацкой массы, которая волной шевелилась на палубе», «весь берег был залит народом». При этом автор мастерски расширяет пространственно-временные рамки, вводя в текст исторические данные. Информационные вкрапления (научные, исторические и др.) расширяют образ мира на ассоциативном фоне произведения. Автор отсылает нас к эпохам Александра Македонского и Петра Первого, напоминает историю похода Ермака в Сибирь (1581-1585), наводя на размышления о вероятности прохождения маршрута Ермака по описываемым уральским землям, описывает детали сплавов, которые, вероятно, не известны читателям. Главенствующую роль в построении образа мира и создании стилевого единства произведения играет субъектная организация произведения. В очерке «Бойцы» Мамин-Сибиряк ведёт повествование от лица автора-повествователя, рассказчика. Мы не знаем его имя, возраст, профессию. Перед нами очень грамотный, эрудированный, обладающий широким кругозором человек. Автор-повествователь хорошо осведомлён об истории и географии Урала и конкретных его объектах. Автор-повествователь очень близок, но не равен биографическому автору. В студенческие годы Д. Н. Мамин-Сибиряк писал небольшие репортажи и рассказы в газеты. Автор-повествователь тоже собирает информационные материалы, интересуется жизнью трудового народа, любуется русскими тружениками. При этом повествователь близок народу: старается понять людей, их жизнь и обстоятельства, повлиявшие на характер; пользуется искренним доверием простых бурлаков (например, в финальном разговоре с Савоськой). Для художественного языка очерка характерно органическое включение в литературный язык, на котором говорят автор-повествователь и главные учредители конторы, народной речи, свойственной рабочему народу. Видно, что Д. Н. Мамин-Сибиряк знает и тонко использует особенности уральской народной речи. Д. Н. Мамина-Сибиряка интересуют и социальная сфера жизни (быт, трудовая атмосфера, отношения управляющих к подчиненным, что было показано в прекрасных с художественной точки зрения пейзажах, интерьере, пространстве и времени в целом), и историко-культурный фон, для создания которого автор вводит в текст множество исторических, документальных заметок, отсылает читателя к прошлым эпохам. Самой манерой построения произведения (рассказ событий «здесь и сейчас» от лица автора-повествователя, неподдельно интересующегося жизнью рабочих), пристальным интересом к типичным народным характерам, особенно сильным, тонким воспроизведением и органической включенностью живой народной речи в текст автор воссоздаёт особенности быта, верований, ритуалов, труда, искусства народа и простого рабочего человека в отдельности. Д. Н. Мамин-Сибиряк — одновременно продолжатель традиций и новатор социологического течения русского реализма — даёт глубокий социальный анализ, тонко и правдиво с помощью жанра очерка изображает русскую жизнь без прикрас. «Европейские письма» и «Путешествие по Европе» В. К. Кюхельбекера В 1819 г. Вильгельм Карлович Кюхельбекер, продолжая традицию «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина, пишет «Европейские письма»8 — воображаемое путешествие по Европе (реальное путешествие автор совершил в 1820-1821 гг.). Отрывки этого произведения были опубликованы в 1820 году в журналах «Соревнователь просвещения и благотворения» и «Невский зритель». Произведение В. К. Кюхельбекера является самобытным по концепции и жанру. Основную цель произведения Кюхельбекер определяет в предуведомлении: «В «Европейских письмах» мы предполагаем, рассматривая события, законы, страсти и обыкновения веков минувших, быстрым взглядом окинуть и наш век. Посему мы мысленно переносимся в будущее: американец, гражданин северных областей, путешествует в XXVI столетии по Европе; она уже снова одичала, и наблюдатель-странник пишет своему другу о прошлой славе, о прошлом величии, о прошлом просвещении». Отличительной чертой «Европейских писем» Кюхельбекера является связь традиционной структуры путешествия и фантастики: передвижение героя в пространстве, динамически меняющиеся впечатления и использование специфических параметров времени. Тем самым писатель стремится охарактеризовать настоящее сквозь призму будущего. Важно отметать, что, если позже в «Путешествии по Европе» Кюхельбекер говорит о реальных событиях напрямую, то в «Европейских письмах» встречаются только намеки на эти события: имена, даты, названия. К примеру, первое письмо содержит пометку: «Кадикс. 1 июля 2519 года». Автор намекает на восстание в испанском городе Кадиксе в июле 1819 года. Далее он упоминает о борьбе герильясов (испанские партизаны) с наполеоновской интервенцией, о маврах, живших в XIII веке в Гренаде, об архитектурном ансамбле Эскуриал и т. д. Но в целом Европа XXVI столетия является утопией. О Франции Американец почти ничего не пишет, кроме того, что Париж к XXVI исчез с лица земли. В письмах X и XII встречаются краткие упоминания о моральном облике и характере французов; кроме того, в первых письмах автор говорит о французской интервенции в Испании. Здесь впервые упоминаются «дикие гверилассы» (герильясы), которые при ближайшем знакомстве оказываются не такими уж дикими. Шестьсот лет назад они боролись с наполеоновской интервенцией, и Американец замечает, что характер у них с тех пор не изменился: та же неукротимая гордость, то же чувство собственного достоинства, то же «богатство в именах и титлах». Американец живет в счастливое время, «когда политика и нравственность одно и то же, когда правительства и народы общими силами стремятся к одной цели». То, что происходило несколько столетий назад в Европе, кажется ему неправдоподобно ужасным: инквизиция, пытки, гонения на мыслящих людей, «беспрестанные нарушения равновесия и священных прав человечества». Но одичавшая Европа XXVI столетия не кажется герою безнадежной. Интересно его замечание о том, какое значение приобрело теперь понятие «образованность». «Конечно, теперешние испанцы не имеют театра, на котором представляли бы драматические произведения Калдерона и Лопеца; конечно, ни один из атаманов их не в состоянии построить огромного Эскуриала, но в замену у них теперь… нет костров для людей мыслящих, нет цепей для народов свободных и счастливых», — завершает путешественник первое письмо. Американец въехал в Италию и уже добрался до великого Рима, который, в отличие от Лондона и Парижа, еще существует. По словам путешественника, в Риме нет ни одного итальянца. Все население составляют иностранцы, среди которых есть и небольшое число французов. В письме X речь идет о различиях между итальянцами, французами, немцами и англичанами. В земле Калабрии герой находит российское поселение и знакомится со старшиной русской колонии с говорящей фамилией Добров. С точки зрения автора Добров — идеальный русский дворянин. Отношение Кюхельбекера к этому персонажу видно уже в первом описании: «Черные глаза его выразительны; они, кажется, желают проникнуть во все тайны души того, с кем он разговаривает. Но как сие желание не ищет укрыться от внимательного взора других, оно не лишает его лица тишины и мира, оно не дает взглядам его той беглости, того лукавого беспокойства, которые примечаем мы в дошедших до нас портретах великих политиков XVIII и XIX столетий». Доброва отличают хозяйственность и аккуратность. Дом его очень опрятен и обставлен со вкусом. В убранстве присутствует великолепие, но нет и следа ненужной пышности. Но больше всего Американца поразило то, как Добров обращается со слугами. Говорит он с ними очень ласково, стараясь при этом заставить их забыть, что они «пожертвовали частью личной свободы для насущного хлеба». Слуги редко получают от хозяина подарки, но не из-за скупости Доброва, а из-за того, что такие поощрения вызывают у них неудовольствие и зависть. Добров предпочитает поощрять слуг приветливым словом или шуткой — это заставляет их на миг забыть о неравенстве между ними. В письме, посвященном личности Доброва, Кюхельбекер поднимает проблему взаимоотношений власти и народа. Он изображает идеальные отношения между господином и слугами, а также рисует портрет идеального правителя. «В нашем счастливом отечестве много людей, похожих на Доброва», — говорит Американец. Таким образом, в «Европейских письмах» Кюхельбекер рисует идеальную, с его точки зрения, Европу. Полностью одичав к XXVI столетию, она как бы начинает свое развитие с нуля и стремится к главной цели — полному усовершенствованию. Кое-где близость к совершенству уже заметна: в Испании гверилассы живут в состоянии полной свободы, не зная цепей, а в Италии обитает замечательный русский дворянин Добров, который обращается со слугами как с близкими людьми. Интересно, что в поле зрения Американца попадают только Испания и Италия. Англия, Германия и Франция, по-видимому, превратились в дикие, невозделанные участки земли. Своеобразием «Европейских писем» В. К. Кюхельбекера является глубина поставленных философских вопросов. Автора волнуют темы нарушения равновесия в мире, свободы и рабства, созидания и разрушения, творчества и распада. «Европейские письма» Кюхельбекера отличают использование поэтических приемов, характерных для фольклора, бинарных оппозиций — сопоставления прошлого и настоящего. Автор отмечает прошлое величие и нынешние руины. Путешественник размышляет над причинами происходящего и уверен, что гуманность и мудрость человечества утонут в гармонии целого. «Я чувствовал, что природа вечна, что вечны чувства, потому что и они — природа <…> я был уверен, что и род человеческий самыми переменами, самыми мнимыми разрушениями зреет и усовершенствуется» (бинарная оппозиция разрушение – гармония). Таким образом, Американец выражает надежду Кюхельбекера на развитие и усовершенствование человечества. Прием бинарных оппозиций распространяется на проблему связи времен. Без прошлого не может быть будущего: «Богатства прошлых столетий не потеряны: сии сокровища живут для нас в воспоминаниях». Итак, в «Европейских письмах» В. К. Кюхельбекера можно выделить ряд отличительных черт от аналогичных произведений. Во-первых, автор использует фантастические приемы, смещая параметры времени, во-вторых, произведение отличает глубина философских раздумий о соединении времен, поколений, о сущности человека, о своеобразии народов. В-третьих, новаторством является обращение к устоявшимся мифо-фольклорным структурным приемам. Путешествие Кюхельбекера по Европе в 1820-1821 гг. Князь Александр Львович Нарышкин — вельможа, богач и меценат, знаменитый острослов, знаток музыки, живописи и двоюродный брат Петра I — искал секретаря для ведения корреспонденции на трех языках в поездке за границу. Ему рекомендовали для этой цели поэта Дельвига, но Дельвиг не поехал и рекомендовал своего друга Кюхельбекера. При отъезде из России Кюхельбекер получил от друзей из Вольного общества любителей российской словесности задание: регулярно присылать им письма о самых ярких европейских впечатлениях. Поэт выполнил обещание: из-за границы пришло множество стихотворений, адресованных друзьям, литературным результатом поездки стал цикл публицистических писем «Путешествие по Европе»9, работа над которым была закончена уже в России. Кюхельбекер намеревался издать «Путешествие», но, видимо, не нашел издателя, желавшего купить рукопись. В 1824-25 гг. значительная часть произведения была опубликована в различных изданиях. Сам Кюхельбекер считал «Путешествие по Европе» одной из важнейших частей своего творческого наследия. В особенности он ценил свои размышления об изобразительном искусстве. Перед смертью поэт оставил друзьям и близким так называемое «литературное завещание», в котором было сказано: «Путешествие. Пересмотреть и напечатать по усмотрению, кроме Дрезденской галереи, которую прошу издать». Важно отметить, что в «Путешествии по Европе» Кюхельбекер говорит о реальных событиях. «Мы летим, а не путешествуем», — писал Кюхельбекер в письме XXIX от 9 (21) декабря 1820 года — первую в «Путешествии по Европе» запись, сделанную на французской земле. Кюхельбекер и Нарышкин действительно путешествовали очень быстро. Первым пунктом в их маршруте был Дрезден, потом Вена, Северная Италия; зиму они провели в Риме, лето — наполовину в Париже, наполовину в Южной Франции, затем еще одна зима в Париже, весна в Лондоне, и, наконец, возвращение в Россию. В Дрездене он не только внимательно изучает картинную галерею, которая является предметом его обширного описания (он намеревался издать его отдельно), но и посещает предместья: «Одно из предместий Дрездена называется Фридрихштатом; здесь живут почти одни нищие и поденщики; здесь царствуют бедность и уныние, — воздух нездоровый, улицы тесные, почва покатая и болотистая, непомерное многолюдие зарождает в сем предместий почти беспрестанные болезни и всегдашнее бессилие. Может быть, нигде на свете не встречаешь вдруг столько калек, горбатых, уродов всякого разбору. — Лица желтые, глаза впалые, взор потупленный отличают обитателей Фридрихштата от прочих саксонцев и дрезденцев». Кюхельбекер критически относится ко многому на Западе. Берлинские учебные заведения кажутся ему, например, решительно захудалыми по сравнению с петербургскими, самое направление преподавания — реакционным и отсталым. В Германии он виделся с Тиком и сблизился с Гёте. В письмах, посвященных Марселю, часто встречается описание разнородной толпы. «Матросы и торговцы всех народов: турки, италианцы, греки, испанцы, англичане, жиды — толпятся, кричат, продают и покупают; здесь маленький савояр чистит сапоги марсельскому щеголю; там поет бородатый пилигрим под скрип гудка; тут запачканный мальчик служит громогласным каталогом своей продажной библиотеки, сваленной в короб <…>; далее пляшут бедные сироты <…>; мимо их мчится на гордом коне милорд или скачет в красивом ландау русский барин. Богатства всех стран земли здесь собраны: здесь слышишь языки всей Европы и видишь всевозможные лица, состояния, одежды, обычаи». С каждым французским городком у Кюхельбекера связаны свои, неповторимые впечатления. Все увиденное — будь то картины в Лионском музее или толпа на марсельской площади — он описывает с поистине немецкой обстоятельностью и педантичностью. Особого внимания заслуживают описания простых людей: каталонские носильщики, которые бьют палками не понравившихся им актеров в театре, маленький мальчик — книжный продавец с марсельского рынка, лионский фигляр, каторжники в красных рубахах и кандалах, которых ведут на исправительные работы. Если собрать вместе все зарисовки с натуры, получится картина жизни простого французского народа, которая в тот период сильно интересовала Кюхельбекера. Громадное место среди впечатлений занимает искусство (как и всегда у него): театр и музеи, дворцы: Французская опера, Варьете, дворцы Люксанбур и Тюльири. Лувр произвел на него исключительное впечатление (возможно, он намеревался выделить Лувр, как и Дрезденскую галерею, в самостоятельный очерк). В Париже Кюхельбекер знакомится со многими французскими журналистами и общественными деятелями. В июне 1821 года на кафедре «Атенея» (учреждение для чтения лекций) поэт выступает с курсом лекций по русской словесности. «Свободный, сильный, богатый», — характеризует язык своих соотечественников поэт. Подробно рассказывает Кюхельбекер о заимствованных словах в русском языке, грамматических нормах, русской истории и культуре. Рукопись лекции хранится в рукописном отделе Ульяновского краеведческого музея, написана на французском языке, нет заглавия, подписи, даты. Лекция занимает 18 страниц большого формата. Авторство Кюхельбекера установлено по результатам экспертизы почерка и анализа содержания. Из Парижа в Петербург Кюхельбекер вернулся в августе 1821 г. 1 Отрывки из дневника П.А. Вяземского о путешествии на Восток http://jerusalem-ippo.org/sv_z/3/pp/vyazemsky/dn/ 2 П. А. Вяземский. Александру Андреевичу Иванову. Стихотворение написано 30 июня 1858, за два дня до смерти художника А. А. Иванова, который скончался, не узнав о его существовании. 3 Там же. 4 П. А. Вяземский. Палестина. 1850 г. 5 П. А. Вяземский. Одно сокровище. 1853 г. 6 П. А. Вяземский. Палестина. 1850 г. 7 П. А. Вяземский. Одно сокровище. 1853 г. 8 В. К. Кюхельбекер. Европейские письма http://kyuhelbeker.lit-info.ru/kyuhelbeker/proza/evropejskie-pisma.htm 9 В. К. Кюхельбекер. Путешествие по Европе http://kyuhelbeker.lit-info.ru/kyuhelbeker/proza/puteshestvie/stranica-1.htm |