1642, 10 января король покинул Лондон и уехал на север страны собирать армию
 Скачать 69.42 Kb.
|
|
ПОРАЖЕНИЕ МОНТРОЗА Давид Лесли с частью действовавших в Англии войск двинулся в Шотландию на помощь своей партии, находившейся теперь в отчаянном положении. Монтроз по-прежнему шел на юг, в тщетной надежде поднять графов Юма, Траквера и Роксборо, ранее обещавших присоединиться к нему, и получить из Англии подкрепление в коннице, которой ему так недоставало. Из-за беспечности разведчиков Монтроза Лесли сумел при Филипхоу врасплох напасть на его армию, сильно поредевшую из-за дезертирства горцев, которые по своему обыкновению разошлись по домам, чтобы спрятать добычу. После яростного сражения, в котором Монтроз выказал замечательную доблесть, войска его были разбиты кавалерией Лесли 31', а сам он с остатками свой армии вынужден был бежать в горы, где начал готовиться к новым боям и дерзким предприятиям КОРОЛЬ БЕЖИТ В ШОТЛАНДСКИЙ ЛАГЕРЬ ПОДНЬЮАРКОМ Французский посланник Монтревиль, принявший участие в судьбе короля более из природного человеколюбия, нежели вследствие какихлибо инструкций парижского двора (который благоволил, скорее, парламенту), с некоторого времени настойчиво просил шотландских генералов и комиссаров взять под защиту своего несчастного государя, получая на сей счет многочисленные, хотя и весьма неопределенные обещания и заверения, он всякий раз — и, вероятно, не без преувеличений, — доносил о них королю. Под влиянием его советов у Карла и зародилась мысль оставить Оксфорд и бежать к шотландской армии, стоявшей тогда под Ньюарком327 . Король принимал в расчет, что шотландцы уже добились полного удовлетворения всех своих требований и, совершенно уничтожив в своей стране как епископат, так и монархическую власть, просто не имеют причин домогаться от него каких-либо новых уступок. Во всех прежних спорах об условиях мира шотландцы, как он слышал, всегда принимали сторону более умеренной партии, пытаясь смягчить непреклонную суровость Глава XIV 401 английского парламента. Сильнейшее взаимное недовольство возникало между двумя нациями и по другим поводам, и шотландцы ясно видели, что чем менее необходимой становится для англичан их военная помощь, тем меньше их самих ценят и уважают в Англии. Кроме того, шотландцев весьма тревожили успехи индепендентов, и они приходили в негодование, замечая, что об их драгоценном ковенанте здесь отзываются с каждым днем все менее почтительно и благоговейно. Отказ парламента признать божественное происхождение пресвитерианского церковного строя, равно как и посягательства на церковную дисциплину, предпринимавшиеся из политических расчетов, казались им страшным грехом, и потому король, учитывая нынешние настроения шотландцев, надеялся, что один вид их природного государя, прибегшего к ним в минуту величайших своих бедствий, пробудит в их сердцах всякую искру великодушия и обеспечит ему их покровительство и расположение. На всех воротах Оксфорда охране было приказано выпустить из города три человека — таким образом король желал замаскировать свой замысел, — сам же он выехал верхом через лондонские ворота, в сопровождении всего лишь двух лиц, д-ра Хадсона и м-ра Эшбернема. Перед ним на седле висел дорожный чемодан: Карл путешествовал под видом слуги Эшбернема. Он проследовал через Хентли, Сент-Олбанс и достиг Харроу. Лондон был совсем рядом, и в какой-то момент королю даже явилась мысль въехать в город и отдать себя во власть парламента. Но в конце концов, после долгих блужданий, он прибыл в шотландский лагерь под Ньюарком328 . Парламент же, узнав о бегстве короля из Оксфорда, издал суровые распоряжения (5 мая), угрожая немедленной казнью всякому, кто осмелится принимать или укрывать его у себя. ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ Шотландцы потребовали, чтобы он приказал сдаться гарнизонам Оксфорда и всех прочих городов, и Карл, ясно понимавший бессмысленность их дальнейшего сопротивления, с готовностью подчинился Большинству королевских гарнизонов позволили капитулировать на почетных условиях, и Ферфакс сделал все, что он него зависело, для строжайшего их соблюдения Он не только не допускал насилия, но даже не позволял парламентским солдатам оскорблять несчастных роялистов или открыто выражать свое торжество над побежденными, и, таким образом, благодаря его великодушию и гуманности столь жестокая гражданская война завершилась по видимости довольно спокойно Глава XIV 403 Ормонд, получив сходный приказ, сдал парламентским офицерам Дублин и другие ирландские крепости. Монтроз, испытав новые повороты судьбы, сложил оружие и уехал из Шотландии. В Англии власть парламента дольше всех отказывался признать восьмидесятичетырехлетний маркиз Вустер. Он защищал Раглан-касл до последней возможности и лишь в середине августа открыл ворота неприятелю. Целых четыре года (без нескольких дней) прошло с тех пор, как король поднял в Ноттингеме свой штандарт334 — так долго населявшие Британию нации, охваченные религиозными и гражданскими раздорами, проливали собственную кровь и опустошали родную страну. Между тем парламент и шотландцы представили королю свои предложения. Подобных условий и должен был ожидать пленник, оказавшийся в полной власти безжалостных и неумолимых победителей; впрочем, они были ненамного суровее тех, на которых настаивали палаты перед сражением при Незби. Парламент требовал предоставить ему на двадцать лет начальство над военными силами (король теперь соглашался на десять), а также дать право собирать любые суммы, которые сочтет он необходимыми для содержания своей армии. Прочие условия в целом совпадали с тем, что предлагалось королю ранее335 . Карл заметил, что подобные предложения, вносящие столь важные новшества в конституцию, требуют времени для обдумывания, — комиссары заявили, что он должен представить свой ответ в десятидневный срок336 . Король выразил желание обсудить с ними точный смысл и значение некоторых статей — комиссары уведомили Карла, что у них нет полномочий вести какие-либо дебаты и категорически потребовали либо согласия, либо прямого отказа. Карл просил позволить ему вступить в личные переговоры с парламентом — комиссары пригрозили королю, что если он и далее будет проявлять неуступчивость, парламент умиротворит страну и даст ей закон собственной властью. Более всего парламент заботили тогда не переговоры с королем, к которому он не выказывал особого почтения, но соглашение с шотландцами. Здесь же оставались нерешенными два важных вопроса: о выдаче шотландцами короля и о сумме задолженности шотландцам английского парламента. Шотландцы могли ссылаться на то, что поскольку Карл является королем Шотландии точно так же, как и Англии, они имеют одинаковое с англичанами право располагать его особой; и что в подобных случаях, там, где права сторон равны, а предмет их претензий неделим, предпочтение Должно быть отдано нынешнему владельцу. Англичане же утверждали, что поскольку король находится в Англии, то на него распространяются законы этого королевства, а следовательно, ни одно иностранное государство располагать его особой не вправе. В общем, это был весьма тонкий и деликатный вопрос, который, конечно же, не поддавался решению с помощью прецедентов, ибо во всей человеческой истории отыскать подобную ситуацию невозможно. Вышло так, что известие об окончательном решении шотландцев выдать его английскому парламенту король получил в тот момент, когда играл в шахматы340 . Столь изумительным было самообладание короля, что он даже не прервал партию, и никто из присутствующих не догадался, что в прочитанном им письме заключались какие-то важные новости. Английские комиссары, явившиеся через несколько дней, чтобы взять его под свою охрану, были допущены к руке монарха; Карл встретил их так весело и любезно, как будто они приехали лишь затем, чтобы искать его милостей. Король, в частности, порадовался крепкому здоровью одного из комиссаров, старого графа Пемброка(387) , поздравив его с тем, что он все еще способен в подобное время года совершать столь дальние путешествия в обществе стольких молодых людей. ШОТЛАНДЦЫ ВЫДАЮТ КОРОЛЯ. 1647 После того как шотландцы передали короля английским комиссарам, он был отправлен под конвоем в замок Холденби, графство Нортгемтоншир. Окрестные жители, движимые отчасти любопытством, отчасти состраданием и любовью, толпами стекались к дороге, чтобы увидеть короля. Если и были среди них такие, кто по-прежнему таил против Карла злобу, то при нынешних его обстоятельствах они хранили молчание, тогда как его доброжелатели, более великодушные, чем осторожные, сопровождали переезд короля в Холденби слезами, громкими приветствиями и молитвами о его спасении. Кажется даже, что этот всплеск всеобщего сочувствия к добродетельному и несчастному государю оживил в среде простого народа старинное суеверие, согласно которому прикосновение королевской руки исцеляет от золотухи. Парламентские комиссары сделали условия его заключения в Холденби чрезвычайно суровыми: уволили его старых слуг, не позволяли принимать гостей, лишили всякого общения с друзьями и семьей. Несмотря на весьма настойчивые просьбы короля, парламент отказался допустить к Карлу его капелланов, ссылаясь на то, что они не приняли ковенант; Карл, в свою очередь, отказался посещать службу, совершавшуюся по новому «Наставлению», поскольку этот вид богослужения еще не был им утвержден342 , — до такой степени дошло религиозное рвение обеих сторон, в столь бедственное и безумное состояние ввергло оно короля и народ! В то время, когда король находился в расположении шотландской армии в Ньюкасле, умер граф Эссекс, уволенный со службы, но по-прежнему весьма влиятельный и популярный парламентский военачальник. При тогдашних обстоятельствах смерть его стала несчастьем для всей нации. Ясно видя, до каких крайностей уже дошли противоборствующие партии, сознавая, что в будущем приходится ожидать еще более тяжелых последствий, Эссекс твердо решил добиваться мира с королем, чтобы, насколько возможно, исправить все то зло, которому он сам, скорее по искреннему заблуждению, нежели из каких-либо дурных намерений, в немалой степени способствовал своими действиями. Его кончина серьезно ослабила пресвитериан, или умеренную партию в палате общин, а жалкие остатки влияния, которые все еще сохраняла палата пэров, были теперь в известном смысле совершенно уничтожены. Владычество парламента оказалось недолгим: едва подчинил он себе своего господина, как против него восстали собственные слуги и свергли его с шаткого престола. После того как священные границы законов были нарушены, для диких замыслов властолюбия и фанатизма уже не осталось никаких преград, и каждый новый переворот превращался теперь в прецедент для последующего. По мере того как исчезал страх перед королем, разногласия между индепендентами и пресвитерианами становились день ото дня все более очевидными, и люди, занимавшие прежде нейтральную позицию, в конце концов принуждены были искать убежища в одной из этих партий. Вместо умерших или исключенных за верность королю в парламент было избрано много новых членов, однако пресвитериане по-прежнему составляли большинство в палате общин; к этой же партии причисляли всех пэров, кроме лорда Сэя. Индепенденты, которые пользовались поддержкой мелких сект, явно преобладали в армии, а войска «нового образца» были всецело заражены духом религиозного исступления. Именно на их содействие и рассчитывали главным образом индепенденты из нижней палаты, задумавшие взять верх над своими противниками в парламенте. Вскоре после ухода из Англии шотландцев пресвитериане, видя, что все вокруг приведено к покорности, повели речь о сокращении армии и под предлогом облегчения лежавшего на государстве бремени задумали нанести смертельный удар враждебной партии. Крупный корпус под начальством Скиппона и Массея они решили отправить в Ирландию, открыто при этом заявив о своем намерении резко уменьшить прочие военные силы*44 . Поговаривали даже, будто пресвитериане, желая вернуть 408 События 1647 года себе господство, которое они утратили, опрометчиво согласившись на создание армии «нового образца», предполагают сформировать еще одну «новую модель. ДЖОЙС ЗАХВАТЫВАЕТ КОРОЛЯ К замку Холденби прибыл отряд из пятисот кавалеристов под командой некоего Джойса, который по прежнему своему ремеслу был портным, а теперь дослужился до чина корнета и стал одним из деятельных армейских агитаторов. Не встретив сопротивления со стороны охраны, всецело ему сочувствовавшей, Джойс, вооруженный пистолетами, явился в королевские покои (3 июня) и сказал Карлу, что тот должен немедленно ехать с ним. Куда? — спросил король. — В армию, — отвечал Джойс. — По какому полномочию? Тут Джойс показал на солдат, которых он привел с собой, высоких, статных, отлично снаряженных молодцов. Ваши полномочия, — заметил Карл, улыбаясь, — написаны удивительно четкими буквами и читаются без всякого труда359 . Между тем в комнату вошли парламентские комиссары; они спросили Джойса, имеются ли у него приказания от парламента. Нет. — А от главнокомандующего? — Нет. — 412 События 1647 года Кто же уполномочил вас сюда явиться? Он ответил им то же, что и королю. — Мы напишем парламенту, чтобы узнать его волю. — Как вам будет угодно, — ответил Джойс, — но король должен ехать со мной немедленно. Сопротивление было бесполезным. Король пытался тянуть время как можно дольше, но в конце концов сел в свою карету и был благополучно доставлен в расположение армии, которая спешила на общий смотр в Трипло-Хис, близ Кембриджа. Парламент, узнав об этом событии от своих комиссаров, пришел в величайший ужас360 . Появление короля в армии стало не меньшей неожиданностью и для самого Ферфакса. О дерзком акте, который совершил Джойс, главнокомандующему не сообщили; приказы отдавались исключительно в устной форме, и теперь никто из офицеров не признавал себя их автором. Все они изображали крайнее изумление, но тут из Лондона прибыл Кромвель, истинный вдохновитель и организатор этого предприятия, и положил конец их нерешительности. Противостояние армии и парламента ПЕРЕГОВОРЫ В НЬЮПОРТЕ Когда король предстал перед этим обществом (18 сентября), в его облике, по сравнению с тем, как выглядел Карл еще за год до этого, когда жил в Гемптон-Корте, обнаружились разительные перемены. Как только у него отняли слуг, Карл совершенно перестал заботиться о своей внешности; он отпустил длинные волосы и бороду, и теперь, лишенные всякого ухода, они казались растрепанными и неопрятными. То ли от возраста, то ли под бременем несчастий, которые, хотя он и переносил их с величайшей твердостью, терзали изнутри его нежную и ранимую душу, Карл почти полностью поседел. Его друзья, а может быть даже и враги, исполнились состраданием при виде этой седой, развенчанной главы, как описывает ее сам король в небольшом стихотворении, чрезвычайно трогательном скорее по искренности чувства, нежели изяществу слога416 Все его прежние попытки защитить свой трон от вооруженных врагов мужеством оказались тщетными, и теперь Карлу предстояло доводами и убеждениями спасать жалкие его обломки от этих мирных, но в сущности столь же неумолимых комиссаров парламента. И в этом, несмотря на видимый телесный упадок, дух короля обнаружил свою прежнюю силу и твердость. Никому из советников Карла парламентские уполномоченные не позволяли присутствовать на конференциях, соглашаясь вступать в обсуждения только с ним лично. Целых два месяца, пока длились переговоры, он один, без чьей-либо помощи, должен был выдерживать спор с пятнадцатью самыми умными и даровитыми членами обеих палат и ни разу им не уступил417 . Именно на этом поприще более, чем на каком-либо ином, Карл мог проявить себя в полном блеске Быстрота понимания, тонкий и развитой ум, строгое изящество выражений, изысканное благородство манер — эти достоинства приносили ему победу во всех прениях, исход которых решался спокойными и беспристрастными доводами разума. «Король сильно изменился, — сказал граф Солсбери сэру Филиппу Уорику, — за последнее время он сделал ог- Глава XV 433 ромные успехи». «Да нет же, — отвечал сэр Филипп, — он был таким всегда, просто вы это заметили только сейчас»41*. А сэр Генри Вен в разговоре с другими комиссарами даже ссылался на незаурядные дарования короля как на аргумент в пользу того, что условия мира следует сделать еще более жесткими и суровыми419 . Однако там, где нужно было действовать, а не только рассуждать, таланты Карла проявлялись с меньшим блеском. Прежде всего прочего комиссары потребовали, чтобы король отменил все свои прокламации и декларации против парламента и официально признал, что последний, начиная вооруженную борьбу, лишь защищал самого себя. Карл выразил полную готовность сделать первое, но долго не мог согласиться на второе: ложь и унизительность подобного заявления были ему глубоко отвратительны. В свое время, движимый кажущейся необходимостью, король и в самом деле посягнул в некоторых важных пунктах на вольности народа, однако впоследствии он отказался от всяких притязаний на эти узурпированные полномочия, открыто признал свои ошибки, исправил все нарушения конституции и даже воздвиг для ее защиты новые бастионы, а потому в момент начала военных действий его уже нельзя было изображать в виде нападающей стороны. И как бы ни ссылались иные на то, что выказанные королем ранее деспотические наклонности (или, скорее, его монархические принципы) делали наступательную, или превентивную, войну со стороны парламента актом разумным и целесообразным, называть ее по этой причине в строгом смысле слова оборонительной совершенно невозможно. Но парламент, понимая, что, согласно букве закона, действия его являются изменой и мятежом, считал этот пункт абсолютно необходимым как гарантию своей будущей безопасности, и король, видя, что на иных условиях добиться мира нельзя, в конце концов уступил. Он лишь внес следующую оговорку (принятую парламентом): все отдельные уступки, им сделанные, утратят силу, если не будет заключен договор в целом420 . Карл согласился с тем, чтобы парламент сохранил на двадцать лет командование армией и милицией, а также власть собирать какие ему будет угодно суммы на их содержание. Он даже уступил парламенту право и по истечении указанного срока вновь присвоить себе эти полномочия, как только палаты объявят, что общественная безопасность требует данной меры. Таким образом, эта важная власть — власть военная — была навсегда отнята у Карла и его преемников421 . Карл не стал возражать и против того, чтобы в продолжение двадцати лет назначение на все высшие государственные должности производилось по воле обеих палат422 . Он полностью передал им управление Ирландией, а также руководство военными действиями на этом острове423 . В обмен на 100 000 фунтов он отказался от права опеки424 . Он признал законную силу парламентской большой печати и объявил недействительной собственную425 . Он отказался от права возводить в звание пэра без согласия парламента. Наконец, он согласился, чтобы все долги, сделанные парламентом для ведения войны против него, были уплачены народом. 434 События 1648 года Данный договор вносил громадные изменения в английскую конституцию, и король не без основания заметил, что если бы он сделал упомянутые уступки, будучи в силах от них уклониться, то этим актом выказал бы себя большим врагом собственного народа, чем каким-либо иным деянием своей жизни. Из всех требований парламента Карл отклонил только два. Хотя он и отказался почти полностью от прежних прерогатив короны; выдавать на расправу парламенту своих друзей и изменять тому, в чем видел он свой религиозный долг, король не желал. Несомненно, мучительное раскаяние, пережитое Карлом после того, как он покинул в беде Страффорда, укрепило его решимость никогда более не совершать подобного греха. Долгое одиночество и суровые испытания еще сильнее утвердили короля в этих религиозных принципах, всегда оказывавших на него значительное воздействие. Но искреннее желание заключить наконец договор с парламентом побудило Карла пойти в обоих пунктах на все уступки, которые, на его взгляд, можно было хоть как-то совместить с требованиями долга. Почти все имущества роялистов находились тогда под секвестром, и Карл, бессильный помочь своим сторонникам, согласился, чтобы они уплатили композиции, о величине которых им следует договариваться с парламентом, и лишь просил сделать эти штрафы как можно более умеренными. Король уже не распоряжался государственными должностями, и согласие на то, чтобы известное число его друзей было лишено права на их занятие, едва ли могло показаться огромной жертвой426 . Но когда парламент потребовал от него утвердить билль об опале и пожизненном изгнании семерых лиц — маркиза Ньюкасла, лорда Дигби, лорда Байрона (402> , сэра Мармадьюка Лангдейла, сэра Ричарда Грэнвила, сэра Фрэнсиса Доддингтона и судьи Дженкинса, — король ответил решительным отказом; впрочем, с их высылкой из страны на ограниченный срок он готов был согласиться. |