голявкин. 22. Двойка Двойку я всётаки получил. Хотя я вовсю старался. Почти всё у Мишки списал
 Скачать 18.74 Kb.
|
|
22. Двойка Двойку я всё-таки получил. Хотя я вовсю старался. Почти всё у Мишки списал. Двойки я получал и раньше. Но то было раньше, а то теперь. От папы давно нет писем. С того дня, как он уехал. Я всё боялся: вот придёт письмо, папа спросит в письме, как там Петя, как учится, — что я отвечу? Нужно было исправлять двойку. Ждать я больше не мог. Я решил объяснить всё Пал Палычу. — Мда… — сказал он. — Семь ошибок в одном изложении. Но выход есть. Вот возьми эту книжку. Вот этот рассказ. Ты прочтёшь его дома. Разок или два. Но не больше. Закроешь книжку и будешь писать. Только, чур, — не заглядывать. Понял? — А кто будет смотреть, заглядываю я или не заглядываю? — сказал я. — Никто не будет смотреть. Не такой ты уж маленький. Взрослый парень. Чего за тобой смотреть! — Как же так? — удивился я. — Я ведь буду смотреть. — Не думаю, — сказал он. — Почему же? — Потому что на честность. Такой уговор. Как же можно смотреть! Тогда будет нечестно. — Вот это да! — удивился я. — Я тебе верю, — сказал Пал Палыч. — Я доверяю тебе — вот и всё! — Так-то так, — сказал я, — но кто будет знать? — Можно считать, — сказал Пал Палыч, — что разговор у нас закончен. — Конечно, конечно, — сказал я, — конечно… Я, наверно, был очень растерян. Такого ещё я не видел. Это прямо-таки удивительно! Я прочёл рассказ только два раза. Больше я не открывал книжку. Хотя мне очень хотелось. Я писал с трудом. Так хотелось мне заглянуть в рассказ! Даже в классе писать было легче. Там можно было спросить у Пал Палыча. Можно было списать у соседа. А здесь всё было на честность. Я всё написал, как запомнил. Пал Палыч прочёл и сказал: — Человек ты, я вижу, честный. Так и пиши отцу. — А как же двойка? — Это не самое главное. Можешь считать, что исправил. — А откуда вы знаете, — спросил я, — честный я или не честный? — Сразу видно, — сказал Пал Палыч, — по изложению видно. 23. Два письма Смотрю я на наш почтовый ящик и вижу: там что-то белеет. Что-то есть в нашем ящике, что-то лежит там… - Мама! Мама! - кричу. - Что-то в ящике есть! Я ведь могу посмотреть, что там есть, а сам на месте стою и кричу: - Мама! Там что-то есть! И вот мама подходит к ящику, вынимает оттуда одно письмо и второе письмо - целых два письма! Она прижимает к груди эти письма и говорит: - Боже мой… Боже мой… - И идёт быстро в комнату. Я говорю: - Это всё от папы? А мама говорит: - От папы, да… одно письмо от папы… Боже мой… У мамы вовсю дрожат руки, она с трудом рвёт конверт и читает. - Ты читай вслух, читай вслух, - прошу я. И мама читает вслух. Мамин голос совсем не похож на мамин, какой-то глухой и тихий, будто издалека слышу я мамин голос: …Чертовщина у нас тут получилась. Очень скоро мы попали в окружение, ушли в лес и болтались там по лесам и болотам довольно долго, а потом прорвались и соединились с нашими войсками. Сейчас я жив и здоров. Здесь меня орденом наградили - Красного Знамени. Теперь вы понимаете, почему от меня не было писем - по этой простой причине… Дальше папа спрашивал, как мы живём, как наше здоровье, что он о нас очень соскучился, очень хотел бы увидеть нас, но война - ничего не поделаешь! Потом мама читает второе письмо. Это письмо от знакомой старушки. Она пишет без запятых и без точек: она не училась в школе, и маме трудно читать. Здравствуйте дорогие моему сердцу Валентина Николаевна и ребятки уведомляю вас что жива и здорова того и вам желаю дорогие мои с того дня как вы у нас гостили тем летом новости дюже вредные то есть немцы нас захватили и всё у нас отбирать стали а дядю Гришу немцы повесили и вот всё у нас немцы поотбирали а один дюже злющий у нас в нашей хате поселился и револьвером мне всё грозит что я вроде припрятала кур и яйца а я ничего припрятать-то не успела так вот мои милые спешу вам сообщить какое у нас тут горе самое настоящее на наши головушки свалилось а в следующих строках своего обстоятельного письма сообщаю новость а ту именно что Володя отец ваш и муж твой Валентина Николаевна как снег на голову вдруг объявился а с ним наши солдатики дюже все похудавшие и не скрываю я от вас от родных что и Володя был похудавший и уставший а погода была у нас скверная ветры сильные и дожди со снегом пополам а Володя-то с солдатиками моего жильца лютого враз застрелили и тут такая пальба пошла страшнейшая и немцев всех они тут перебили всех окаянных уничтожили а Володя-то ваш и говорит ну Марья Петровна живи спокойно а я говорю как же вы-то здесь очутились касатики когда наши-то все далеко отсюда а он говорит такие бабуся обстоятельства сложились не горюй бабуся вернутся все обязательно никуда не денутся а после они ушли в лес обещали вернуться ты не горюй говорят бабуся а как же тут не горевать дорогая моему сердцу Валентина Николаевна когда горе-то вон какое на нас свалилось и дай-то им Бог к своим дойти так вот и пишу я вам а вы на меня не серчайте что может не так пишу а ежели Володя тут ещё объявится то я вам ещё напишу а других новостей пока нету только Васютки племянник Николай капсюль всё ковырял и ему палец-то и оторвало а так наши пока что все живы и тебе Валентина Николаевна и детишкам твоим приветы шлют остаюся жива и здорова бабушка Мария Петровна и что плохо написано не гневайтесь разбирайте уж как-нибудь. Мама всё читала и читала письма по нескольку раз и всё плакала, а я сел писать ответ папе. "Дорогой папа! - писал я. - С отметками у меня хорошо. Меня даже хвалили за честность, и вот как это произошло…" И я написал всё, как было с отметкой и с изложением 20. В кино Целый день мы возились песке. Хотя мне надоел песок, но что же делать? Нас не пускают дальше двора. Всё за то, что мы ездили к папе. Мы были грязные, это правда. И мама нас стала ругать. — Неужели нельзя, — говорила она, — так играть, чтобы оставаться чистыми, опрятными и культурными детьми, тем более что отец на войне? Это было неинтересно. Мы это уже сто раз слышали. «Играть целый день в песке, когда война и отец на войне… Разве нельзя, — думал я, — играть в песке, если даже война?» А мама продолжала: — Этот маленький — понятно, но ты-то что там нашёл? Что я там нашёл? Ничего не нашёл. Что там можно найти? Не берут же меня на фронт! Наконец мама сказала: — Вот что. Я дам вам деньги. Идите в кино. Это было другое дело. Мы с Бобой сейчас же помчались в кино. Мы сели с ним в первый ряд. Я люблю первый ряд — как-никак не последний. Сначала журнал показывали. Интересный журнал, про войну — стрельба, взрывы, танки, — война, в общем, самая настоящая. Показывали красных конников. Показывали, как горит город. Показывали военных в землянке. И вдруг смотрю — папа! Сначала я не узнал его, он стоял, нагнувшись над картой, а рядом ещё военные, и все на карту смотрят, потом папа взглянул на меня, и я сразу узнал его и на всё кино крикнул: — Папа! Вокруг меня зашикали. — Тише, — говорят, — не мешайте смотреть картину. Какой тут может быть папа! А один говорит: — Очень даже возможно; напрасно вы, граждане: может, и впрямь он отца увидел. Может, отец его киноартист. Но тут опять зашикали. — Что вы, — говорят, — тут глупости разные говорите, какой тут может быть киноартист, когда это самый натуральный киножурнал и никаких тут киноартистов нет. Тогда тот дядька сказал: — А может быть, наоборот: может быть, он отца увидел, и не киноартиста, как я предполагал, а самого что ни на есть, как вы давеча сказали, натурального, фронтового отца. Тут все опять зашумели: прекратите, говорят, это безобразие, что за шум, где директор и всё такое. И стало тихо. Я всё глядел, может, папу опять покажут. Но больше не показали. Потом журнал кончился, свет зажёгся. Тот дядька, который меня защищал, говорит: — Ты правда там отца увидел? — Ну да! — говорю. — Ну да! — Вот это интересно, — он говорит, — любопытный случай! Просто, можно сказать, исключительный случай. Сын видит отца в кино. А отец на фронте. Нет, это редкость, товарищи! Ты, сынок, вот что сделай. Картина кончится, а ты останься. Ещё раз на отца погляди. А я там объясню, в чём дело. Чтоб тебя, значит, не трогали. Мы с Бобой, конечно, остались. Позже мы пришли с мамой. От папы ведь не было писем. Мы так волновались за папу! Один раз я шёл мимо кино. Меня подозвал котролёр. — Прости, мальчик, — сказал он, — не твой ли отец… — Да, да, да, — сказал я, — мой, мой… — Я сразу понял его. — Так что вот, — сказал он, — прошу, милый, в любой день, в любой час дня и ночи — прошу! — И показал рукой в зал. С тех пор я ходил каждый день в кино. Каждый день я видел папу. Папу видел не только я. Все мальчишки со всей нашей улицы и, конечно, братья Измайловы, все ходили со мной смотреть папу. — Зови ещё, — говорил контролёр, — всех зови, пускай смотрят! Это был замечательный контролёр! |