Главная страница
Навигация по странице:

  • - Вы были под оккупацией - Не сказала бы. - Но ведь немцы захватили город

  • - Они никого не убивали

  • - А зачем он постучался в вашу комнату

  • - А за что он хотел убить вас

  • - А он, что, не послушал вас

  • - Вы меня не обманываете Вы на самом деле убили человека

  • - Вы думаете, я притворяюсь хромым

  • - Нет, нет, сиди, Орфей Иванович, тебе нельзя, надо беречь ногу. У меня есть «Рижский бальзам». Он крепче водки. Годится

  • - Это еще дореволюционное стекло. Единственное, что осталось от деда, не считая иконы. За что пьем

  • У каждого своя война (2). Анатолий Андреев у каждого своя война


    Скачать 225.89 Kb.
    НазваниеАнатолий Андреев у каждого своя война
    Дата21.04.2023
    Размер225.89 Kb.
    Формат файлаpdf
    Имя файлаУ каждого своя война (2).pdf
    ТипРассказ
    #1079043

    Анатолий Андреев
    У КАЖДОГО СВОЯ ВОЙНА
    Рассказ
    - Война была не такая, война была другая, - капризно твердила пышная
    Людмила Дорофеевна, дама представительная, с манерами, целомудренно оправляя оборки платья в цветочек.
    - Позвольте с вами не согласиться, - сухо кашляя в кулачок, сопротивлялся субтильный Орфей Иванович. При покашливании на левой стороне его узкой, но выпуклой груди со сдержанным достоинством позванивали густо посаженные медали, скромно уступившие место в первой
    – верхней – шеренге выразительному ордену (второй орден горячей звездой одиноко распластался справа).
    9 мая 1975 года, в День 30-летия Великой Победы, бравый Орфей
    Иванович заглянул к Людмиле Дорофеевне с букетом тюльпанов и с не вполне ему самому ясным, однако же достаточно определенным намерением.
    Праздник придавал уверенности бывшему капитану-артиллеристу, а ныне вдовцу и преподавателю музыкального училища по классу кларнета и флейты.
    Дело происходило давно, в Таджикистане, в Ленинабаде, городе Ленина на Сыр-Дарье, – древнем городе, который, по преданию, завоевал сам
    Александр Македонский. Героев рассказа нет уже в живых, но я, любимый ученик Орфея Ивановича, исполнявший самые ответственные партии в оркестре под его руководством, отчетливо помню облик моих невыдуманных персонажей, их искренние интонации, залитый солнцем среднеазиатский сухой май и свое первое тяжелое недоумение, так усложнившее мою до того беспечную молодую жизнь.
    … Цветы Людмила Дорофеевна поставила в вазу, водрузив ее в центр овального стола; при этом она, походя, ткнув холеным пальцем большую кнопку, выключила черно-белый телевизор «Горизонт», по которому звучали колючие марши и показывали документальные кадры военного времени.
    Советские войска непрерывно побеждали врага на всех фронтах, и собирались делать это весь день – и вдруг наступила, казалось бы, мирная тишина. В этот момент она и произнесла свою простую фразу про «другую войну», так задевшую Орфея Ивановича. Очевидно, поэтому она повторила ее, издевательски не поменяв ни слова.
    - Вы ведь водку пьете? Извините, я не держу в доме водки, - добавила хозяйка.
    - Спасибо, я не пью водки, гм-гм, с некоторых пор. Я захватил хорошее вино, если вы не возражаете.
    На этикетке крепленого марочного вина «Ганчи» медалей было больше, чем на груди скромного, однако довольно решительно настроенного гостя.

    2
    Откупорив бутылку с вином, Орфей Иванович разлил его в бокалы – почти до краев. Людмила Дорофеевна воспитанно не подала виду, но как-то удивительно тонко, едва ли не кружевами и манжетами, дала понять, что она не одобряет такие широкие, практически варварские жесты.
    - За Победу, за Великую Победу! – неуклюже вставая, сказал Орфей
    Иванович, игнорируя нюансы ее поведения, от которых в любое другое время он получал ни с чем не сравнимое удовольствие, и вытянул вино до конца большими громкими глотками. Людмила Дорофеевна не притронулась к бокалу, даже не пригубила.
    - Так какая же была война? – вежливо поинтересовался раненый в ногу и контуженный капитан, дошедший до Берлина, но оказавшийся потом в
    Средней Азии – за то, что он когда-то высказал свое мнение о войне и о знаменитом генерале (капитан назвал его «людоедом» и «фашистом») в кругу подвыпивших, но весьма бдительных однополчан. Кроме того, ему припомнили, что он обучался игре на кларнете у специалиста, закончившего
    Венскую консерваторию. Специалиста отправили на Колыму, а его любимого ученика Орфея, коренного минчанина, – туда, где потеплее, в
    Среднюю Азию.
    - Я всю войну провела в городе Белая Церковь, что на Украине, - начала
    Людмила Дорофеевна явно с намерением выговориться и убедить неизвестно в чем, неизвестно чему сопротивлявшегося гостя.

    - Вы были под оккупацией?
    - Не сказала бы.

    - Но ведь немцы захватили город?
    - Они вошли туда и без наглости расположились в домах мирных жителей, никого особо не стесняя.
    - Так-так, - сказал капитан и прошелся по комнате, слегка приволакивая ногу. При этом медали на его груди зазвенели вызывающе, и даже саркастически. – И что же делали немцы в городе Белая Церковь?
    - Они не делали ничего плохого.

    - Они никого не убивали?
    - Что вы?! – изумилась Людмила Дорофеевна. – Они нам помогали.
    Капитан воинственно прошелся в другой конец комнаты. Бряцающие медали уже не скрывали гнева и раздражения.
    - Да не мельтешите вы перед глазами, ей-Богу, сядьте, я вам сейчас все расскажу.
    Орфей Иванович присел на краешек стула воспитанным истуканом.
    Хозяйка налила ему вина в бокал – ровно до половины, как и полагается в приличных домах и компаниях. Он не шелохнулся.
    Людмила Дорофеевна отпила маленький глоток вина и продолжала:
    - В доме моего отца, репрессированного большевиками за то, что он был священником и сыном священника, – доме большом, с прекрасным земельным участком, – встал на постой немецкий офицер с денщиком.
    Орфей Иванович мрачно смотрел на свой бокал.

    3
    - Они не тронули иконы в красном углу. И мне любезно предложили лучшую комнату, заметьте.
    - Сначала вероломно напали на нашу страну, потом вломились в ваш дом, а потом вам предложили комнату в вашем же доме? Сразу видно: культурные люди.
    - Не будьте таким наивным и занудным. Мужчины всегда воюют, а военным надо было где-то жить. Так было всегда, во все времена. Но офицер с денщиком вели себя вежливо, не позволяли себе никакого хамства, всегда
    «битте» и «данке шен». У обер лейтенанта были до блеска начищенные сапоги, великолепный одеколон, гладко выбритое, ухоженное лицо, голубые глаза. Как у вас. Он вообще чем-то напоминал вас. Вы знаете, он обращал на себя внимание. Однажды, когда я слушала по радио сводку Совинформбюро,
    – да, да, я легкомысленно нарушила строгий запрет – в комнату ко мне постучался офицер, герр обер лейтенант, звали которого, дай Бог памяти...
    - Ганс. Или Фриц. Что, впрочем, одно и то же.
    - Не ёрничайте, Орфей Иванович. Вам это не идет. Его звали Рихард.

    - А зачем он постучался в вашу комнату?
    - Что за вопрос?! Надеюсь, это не пошлый намек? Не помню уже. Так вот.
    Со страху я выключила радиоприемник, но оставила его на прежней, московской, волне. Он вошел, пристально посмотрел на шкалу, – и сделал вид, будто не заметил, что чёрная стрелочка предательски застыла на запретной точке. Он, конечно, обо всем догадался. Вообще, он вел себя очень прилично, хотя, кажется, был ко мне неравнодушен.
    - За победу над фашистской Германией, нашим злейшим врагом, - сказал
    Орфей Иванович и залпом выпил вино. Людмила Дорофеевна вновь проигнорировала его тост.
    - А его денщик, представляете, постоянно насвистывал арии из опер. Он знал весь мировой репертуар и обожал Чайковского. Кроме того, он бесподобно ухаживал за цветами. Такого цветника я не видела в своем доме никогда. Боже мой, какие он вырастил розы! Уму непостижимо!
    Орфей Иванович налил себе бокал до краев.
    - А когда немцы вынуждены были отступать, то денщик аккуратно собрал вещи и целый день, насвистывая без единой нотки фальши и жмурясь от солнца, сажал морковку в огороде – под линеечку, строго по линии. Забивал колышки, натягивал веревочку – и только потом сеял семена. «Зачем вы это делаете?» - спросила я, разумеется, по-немецки (в школе мы все учили немецкий). «Ведь вы же отступа…, простите, уходите. Вы не увидите результатов своего труда». Он перестал свистеть, посмотрел на меня и ответил: «Но ведь вы же не уходите, фрау Людмила. Здесь будут жить хорошие люди. Я хочу, чтобы после нас остались лучшие воспоминания».
    Представляете? Потом пришли солдаты Красной Армии в грязных сапогах и растоптали весь посев морковки. Нет, не весь, кое-что выросло, и морковка оказалась чудесной, просто чудесной. А по телевизору и в кино немцев представляют варварами, дураками и садистами. Это вранье, и больше ничего. Меня это возмущает. Я просто не могу смотреть военных фильмов.

    4
    - А я убивал немцев, - задумчиво сказал Орфей Иванович. – У одного были начищенные сапоги, а я взял и убил его.
    - За что?! – воскликнула Людмила Дорофеевна, в ужасе закрывая свежее лицо руками.
    - За то, что он хотел убить меня. Прострелил мне ногу своим крупнокалиберным, и в мой грязный сапог набежало с литр крови. Едва Богу душу не отдал…

    - А за что он хотел убить вас?
    - Вы не поверите, Людмила Дорофеевна, но этот фашист положил почти половину нашего батальона. Нельзя было нам атаковать с той гибельной позиции, нельзя. Поляна простреливалась вражеским пулеметом насквозь. Я ведь сказал об этом комбату Леонидову, царство ему небесное.

    - А он, что, не послушал вас?
    - Приказы на войне не обсуждаются, Людмила Дорофеевна. Они выполняются. Глупые приказы – тем более. Любой ценой. Мои лучшие друзья лежат под Белой Церковью. Я забыл спросить того гада, зачем он убивал наших солдат. Мне было не до того. Я убил его, всадил в него три пули, все, что оставалось в обойме, а потом еще и штык-нож вонзил, со скрежетом. Наверное, задел за ребра, хотя мне показалось, что у него вместо сердца – камень, и я сталью – по камню. А потом я сел и заплакал. Мне ребят было жалко. Лешку… Матвея… Витька... Потом меня подобрала санитарка, славная девушка. Александра. Через два дня ее убили… Ее Лешка любил… Я не долечился в госпитале, сбежал на фронт. Мне хотелось убивать этих нелюдей, с камнями вместо сердца, еще и еще. У меня была другая война,
    Людмила Дорофеевна. Там не сажали морковку и не насвистывали арий.
    Извините.

    - Вы меня не обманываете? Вы на самом деле убили человека?
    - Не человека, а фашиста.
    - Фашисты тоже люди. Они были культурными людьми, они не могли убивать просто так. Должна же быть причина. Почему никто не говорит о причине?
    - Они убивали за идею, просто потому, что считали себя сильнее. И умнее.
    И талантливее. Иконы не трогали, а людей уничтожали. Они считали меня второсортным «материалом». Поэтому я их и ненавижу.
    - Ненависть разрушает человека.
    - Ненависть к фашистам укрепляет мой дух. А еще я ненавижу фашистов за то, что они заставили меня убивать и ненавидеть. Они и меня сделали немного фашистом…
    - Большевики тоже хороши, скажу я вам. Они тоже перекраивали мир «за идею», и для них мой отец тоже был второсортным «материалом». Да и вас они не пожалели…
    - Не путайте божий дар с яичницей. Одно дело – убивать из любви к людям, и совсем другое – из любви к себе, из презрения к другим.
    Большевики были вооружены благими намерениями. Их жестокость – это

    5 жестокость романтиков, а жестокость фрицев – это жестокость глупых циников.
    - Вот именно – вооружены. Все воюем и воюем. Не люди, а бойцовская порода какая-то. Вот и вы туда же. Какой вы упрямый и …принципиальный.
    А казались таким мягким человеком. Покажите мне рану на ноге.

    - Вы думаете, я притворяюсь хромым?
    - Не говорите глупостей. Покажите ногу. Да, да, поднимите штанину.
    Какой ужас!
    Глядя на давний шрам, грубо зарубцевавшийся красновато-сизым зигзагом, напоминавшим зловещий разлет немецкого Z, легко можно было представить, в какие клочья была разодрана нога молодого тогда еще человека.
    - А за что вам дали орден, вот этот? - она аккуратно притронулась пальцем с отполированным ногтем к лакированной эмали ордена Боевого Красного
    Знамени.
    - Именно за то, что я убил фашиста, который не сумел убить меня.
    - А этот? – пальчик коснулся застенчиво рдевшего ордена Красной
    Звезды.
    - За то, что спас мирных жителей. Немцев…
    Они замолчали. Было слышно, как натруженно тикают настенные часы, уставшие подгонять время, которое пока что оказалось не в силах изменить людей.
    - Какую же оперу мы будем ставить в следующий раз? – спросила
    Людмила Дорофеевна, поймав паузу в осипшем бое домашних курантов.
    В музыкальном училище была традиция: силами учащихся и преподавателей раз в сезон ставили новую оперу. Здесь было много талантливейших сосланных музыкантов, которые щедро делились секретами мастерства с учениками. Муж Людмилы Дорофеевны, органист из Риги, умерший лет пять тому назад, тоже оказался в Ленинабаде не по своей воле.
    Именно он делал искусные аранжировки для оркестра, дирижировал которым Орфей Иванович. Последние годы дирижер взял на себя еще и миссию аранжировщика. Оперные постановки давались все труднее и труднее: кто-то умирал, кто-то уезжал в Москву и Ленинград.
    - Что-нибудь из Вагнера, я думаю. Может быть, «Тристана и Изольду».
    Немецкая опера гораздо глубже и сильнее итальянской, согласитесь. Даже русская ей уступает.
    - Несомненно.
    - Конечно, мне трудно тягаться в аранжировке с покойным Янисом
    Теодоровичем…
    - Нет, нет, ваши аранжировки тоже хороши. Они очень колоритны и своеобразны. Сохраняют и передают дух оригинала.

    - Вы так считаете?
    - Так все считают. Спасибо за цветы.

    6
    - Если вы намекаете на то, что пора заканчивать мой затянувшийся визит, то извините, я еще не все сказал. А я не всегда бываю так смел, отважен и словоохотлив, как сегодня.
    - Так говорите же.
    Орфей Иванович шевельнулся на стуле, и медали смущенно издали мелодическое шуршание.
    - Я хотел бы иметь честь… - тут Орфей Иванович сухо кашлянул в кулачок. – Видите ли… Эх, была не была: соблаговолите стать моей супругой, Людмила Дорофеевна.
    Часы оторопели и, кажется, забыли отсчитать два-три положенных такта.
    Нависла пауза.
    - Разумеется, я буду вашей женой, - сказала Людмила Дорофеевна, мило теребя оборки платья. Как опытный дирижер, она выжала из паузы максимум, и оркестр, то бишь ее голос с трогательно осевшим тембром, вступил в нужном месте, не раньше и не позже. Партитура диалога ожила.
    Пауза только подчеркнула значимость ее грянувших слов. – Для меня это большая честь. По-моему, за это стоит выпить.
    Орфей Иванович растерянно посмотрел на пустую бутылку, стоящую на столе, и сделал движение, чтобы встать со стула. Желание Людмилы
    Дорофеевны для него давно уже было законом.

    - Нет, нет, сиди, Орфей Иванович, тебе нельзя, надо беречь ногу. У меня есть «Рижский бальзам». Он крепче водки. Годится?
    Пустая бутылка была убрана со стола (при этом Людмила Дорофеевна ободряющим и плавным движением ладони прикоснулась к свежим тюльпанам, которые, в выправке дворцового караула, вытянули свои пламенеющие бутоны на сочных тугих стеблях), бокалы сменили старинные рюмки из массивного хрусталя.

    - Это еще дореволюционное стекло. Единственное, что осталось от деда, не считая иконы. За что пьем?
    - За тебя, моя дорогая.
    Медали слабо звякнули, стиснутые внушительной грудью Людмилы
    Дорофеевны, ордена дозрели до бордового румянца. Орфею Ивановичу был подарен поцелуй, о котором он грезил еще там, на фронте, – еще до того, как убил фашиста. И только теперь он обнимал женщину, ради которой, оказывается, воевал: он только сейчас понял это.
    В этот момент где-то в городе, затерянном на просторах жестокой Азии, прогремел залп салюта в честь победы над варварами из Европы.
    - И за то, что ты остался жив, мой воин, - сказала Людмила Дорофеевна и выпила, опередив капитана и кларнетиста.
    Вечерние сумерки быстро поглощали дневной свет.
    По высокому небу, обгоняя друг друга, плавно скользили легкие облака.
    11.05.2007


    написать администратору сайта