Собрание юмористических рассказов. Антон Павлович Чехов
 Скачать 6.42 Mb.
|
Речь и ремешокОн собрал нас к себе в кабинет и голосом, дрожащим от слез, трогательным, нежным, приятельским, но не допускающим возражений, сказал нам речь. – Я знаю все, – сказал он. – Все! Да! Насквозь вижу. Я давно уже заметил этот, так сказать, э… э… э… дух, атмосферу… дуновение. Ты, Цицюльский, читаешь Щедрина, ты, Спичкин, читаешь тоже что‑то такое… Все знаю. Ты, Тупоносов, сочиняешь… тово… статьи, там, всякие… и вольно держишь себя. Господа! Прошу вас! Прошу вас не как начальник, а как человек… В наше время нельзя так. Либерализм этот должен исчезнуть. Говорил он в таком роде очень долго. Пронял всех нас, пронял теперешнее направление, похвалил науки и искусства, с оговоркой о пределе и рамках, из коих наукам выходить нельзя, и упомянул о любви матерей… Мы бледнели, краснели и слушали. Душа наша мылась в его словах. Нам хотелось умереть от раскаяния. Нам хотелось облобызать его, пасть ниц… зарыдать… Я глядел в спину архивариуса, и мне казалось, что эта спина не плачет только потому, что боится нарушить общественную тишину. – Идите! – кончил он. – Я все забыл! Я не злопамятен… Я… я… Господа! История говорит нам… Мне не верите, верьте истории… История говорит нам… Но увы! Мы не узнали, что говорит нам история. Голос его задрожал, на глазах сверкнули слезы, вспотели очки. В тот же самый момент послышались всхлипывания: то рыдал Цицюльский. Спичкин покраснел, как вареный рак. Мы полезли в карманы за платками. Он замигал глазками и тоже полез за платком. – Идите! – залепетал он плачущим голосом. – Оставьте меня! Оставь… те… Ммда… Но увы! Выньте вы из часов маленький винтик или бросьте вы в них ничтожную песчинку – и остановятся часы. Впечатление, произведенное речью, исчезло, как дым, у самых дверей своего апогея. Апофеоз не удался… и благодаря чему же? Ничтожеству! Он полез в задний карман и вместе с платком вытащил оттуда какой‑то ремешок. Нечаянно, разумеется. Ремешок, маленький, грязненький, закорузлый, поболтался в воздухе змейкой и упал к ногам архивариуса. Архивариус поднял его обеими руками и с почтительным содроганием во всех членах положил на стол. – Ремешок‑с, – прошептал он. Цицюльский улыбнулся. Заметив его улыбку, я, и сам того не желая, прыснул в кулак… как дурак, как мальчишка! За мной прыснул Спичкин, за ним Трехкапитанский – и все погибло! Рухнуло здание. – Ты чего же это смеешься? – услышал я громовой голос. Батюшки‑светы! Гляжу: его глаза глядят на меня, только на меня… в упор! – Где ты находишься? А? Ты в портерной? А? Забываешься? Подавай в отставку! Мне либералов не надо. Нарвался«Спать хочется! – думал я, сидя в банке. – Приду домой и завалюсь спать». – Какое блаженство! – шептал я, наскоро пообедав и стоя перед своей кроватью. – Хорошо жить на этом свете! Важно! Бесконечно улыбаясь, потягиваясь и нежась на кровати, как кот на солнце, я закрыл глаза и принялся засыпать. В закрытых глазах забегали мурашки; в голове завертелся туман, замахали крылья, полетели к небу из головы какие‑то меха… с неба поползла в голову вата… Все такое большое, мягкое, пушистое, туманное. В тумане забегали маленькие человечки. Они побегали, покрутились и скрылись за туманом… Когда исчез последний человечек и дело Морфея было уже в шляпе, я вздрогнул. – Иван Осипыч, сюда! – гаркнули где‑то. Я открыл глаза. В соседнем номере стукнули и откупорили бутылку. Я повернулся на другой бок и укрыл голову одеялом. «Я вас любил, любовь еще, быть может»… – затянул баритон в соседнем номере. – Отчего вы не заведете себе пианино? – спросил другой голос. – Черрти, – проворчал я. – Не дадут уснуть! Откупорили другую бутылку и зазвонили посудой. Зашагал кто‑то, звеня шпорами. Хлопнули дверью. – Тимофей, скоро же ты самовар? Живей, брат! Тарелочек еще! Ну‑с, господа? По христианскому обычаю. По маленькой… Мадемуазель‑стриказель, бараньи ножки, же ву при!96 В соседнем номере начался кутеж. Я спрятал голову под подушку. – Тимофей! Если придет высокий блондин в медвежьей шубе, то скажешь ему, что мы здесь… Я плюнул, вскочил и постучал в стену. В соседнем номере притихли. Я опять закрыл глаза. Забегали мурашки, меха, вата… Но – увы! – через минуту опять заорали. – Господа! – крикнул я умоляющим голосом. – Ведь это, наконец, свинство! Ведь вас просят! Я болен и спать хочу. – Это вы нам? – Вам. – Что вам угодно? – Не извольте кричать! Я спать хочу! – Спите, вам никто не мешает; а если вы больны, так отправляйтесь к доктору! «У рыцарей любовь и честь»… – запел баритон. – Как это глупо! – сказал я. – Очень глупо! Даже подло. – Прошу не рассуждать! – послышался за стеной старческий голос. – Удивительно! Повелитель какой нашелся! Птица важная! Да вы кто такой? – Не рассуж‑дать!!! – Мужичье! Надулись водки и орут! – Не рас‑суж‑дать!!! – раз десять повторил старческий, охрипший голос. Я ворочался на кровати. Мысль, что я не сплю по милости праздных гуляк, приводила меня мало‑помалу в ярость… Поднялась пляска… – Если вы не замолчите, – крикнул я, захлебываясь от злости, – то я пошлю за полицией! Человек!! Тимофей! – Не рассуждать!!! – еще раз крикнул старческий голосок. Я вскочил и, как сумасшедший, побежал к соседям. Мне захотелось во что бы то ни стало настоять на своем. Там кутили… На столе стояли бутылки. За столом сидели какие‑то личности с выпуклыми, рачьими глазами. В глубине номера на диване полулежал лысый старичок… На его груди покоилась головка известной кокотки‑блондинки. Он глядел на мою стену и дребезжал: – Не рассуждать!! Я раскрыл рот, чтобы начать ругаться и… о ужас!!! В старичке я узнал директора того банка, где я служу. Мигом слетели с меня и сон, и злость, и фанаберия… Я выбежал от соседей. Целый месяц директор не глядел на меня и не сказал мне ни единого слова… Мы избегали друг друга. Через месяц он боком подошел к моему столу и, нагнув голову, глядя на пол, проговорил: – Я полагал… надеялся, что вы сами догадаетесь… Но вижу, что вы не намерены… Гм… Вы не волнуйтесь. Даже можете сесть… Я полагал, что… Нам двоим служить невозможно… Ваше поведение в номерах Бултыхина… Вы так испугали мою племянницу… Вы понимаете… Сдадите дела Ивану Никитичу… И, подняв голову, он отошел от меня… А я погиб. |