_Чичерин Б.Н., Собственность и государство. Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство

• Название: Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство
• Дата: 30.06.2020
• Размер: 1.34 Mb.
• Имя файла: _Чичерин Б.Н., Собственность и государство.docx
• Тип: Книга; #133328
• страница: 31 из 76

Глава V. КАПИТАЛИЗМ И СОЦИАЛИЗМ

Мы рассмотрели существо и свойства различных деятелей производства. Теперь посмотрим, какое влияние оказывает на них основное экономическое начало, свобода.

В отношении к естественным силам действие свободы состоит прежде всего в подчинении их человеческой воле или в усвоении их человеку. Это — первое экономическое требование, которое, будучи освящено юридическим законом, порождает собственность. Здесь находят себе приложение и начало овладения и начало труда. Оба вызываются экономическою деятельностью человека и от нее получают свое содержание.

Мы видели, что есть силы и произведения природы, которые находятся в ограниченном количестве и должны быть усвоены человеком, для того чтобы служить его целям. Кем же они усвояются по закону экономической свободы? Очевидно, теми, которые первые делают их предметом своей экономической деятельности, то есть обращают их на удовлетворение своих потребностей. Дикий плод принадлежит тому, кто его сорвал, зверь тому, кто его убил, рыба тому, кто ее выловил, земля тому, кто занял ее для обработки. Все остальные могут приобрести эти предметы не иначе как от первого, ими овладевшего, добровольно, по закону свободы и права, или насильственно, по закону рабства и бесправия. Экономическая цель достигается не иначе, как усвоением необходимых для нее средств, и эти средства принадлежат тому, кто сделал их орудиями своей цели. Если же является новая цель, которая хочет употреблять средства, уже служащие чужой цели, то по закону экономической свободы, она должна с первою войти в сделку, давши ей взамен равное произведение, способное ее удовлетворить.

Еще в большей степени это относится к тем силам и произведениям природы, которые не иначе могут служить человеческим потребностям, как получивши от человека приспособленную к этой цели форму. Здесь все экономическое значение предмета зависит от этой формы; форма же, как выражение экономической деятельности, принадлежит тому, кто ее произвел. И опять же единственно этим достигается экономическая цель. Никто не станет работать, если плоды его труда должны служить не его, а чужой потребности. Обращение их на чужие потребности при экономической свободе возможно только путем добровольной сделки или уступки.

Таким образом, из приложения экономической свободы к естественным силам необходимо вытекают собственность и договор. Но мы видели, что свобода развивается в человеке постепенно. Она является плодом медленного исторического процесса, изъемлющего человека от давления окружающей его среды и раскрывающего внутреннюю его сущность. Это относится к экономической свободе, так же как и к юридической. Поэтому и вытекающая из нее частная собственность не вдруг водворяется в человеческих обществах, хотя в зачатках своих она обретается уже на первых ступенях человеческого существования. Дикому охотнику принадлежит и то оружие, которым он убивает зверя, и тот зверь, которого он убил. Но земля обыкновенно состоит в общем достоянии тех естественных союзов, которые занимают и охраняют ее совокупными силами.

С оседлою жизнью, самая земля мало-помалу переходит в частную собственность. С экономической точки зрения к этому неизбежно ведет соединение с нею труда, капитала и предприимчивости. Чтобы сделать землю способною производить то, что нужно человеку, надобно приложить к ней труд. Значительная часть этого труда имеет постоянное значение: надобно очистить леса, удалить камни, пожалуй, окопать участок или осушить почву. Произведенный таким образом труд остается связанным с землею. А мы видели, что плоды труда по закону свободы должны принадлежать тому, кто трудился или кому работающий продал свой труд.

На высших ступенях хозяйственного развития с землею соединяется и капитал. При интенсивном хозяйстве человек постоянно возвращает природе все то, что он у нее взял, и прибавляет ей новые силы. Таким образом, новое производство является в значительной степени плодом человеческой деятельности. Наконец, и выгода, проистекающая из положения и лучших естественных условий, по закону экономической свободы принадлежит тому, кто умел ею воспользоваться, ибо естественная выгода тогда только становится промышленного выгодою, когда человек ею пользуется. В этом заключается и главное побуждение к обращению естественных выгод на пользу человека. Усвоенная же раз выгода становится ценностью, которая, переходя из рук в руки, приобретается уже не даром. Покупая землю, человек кладет в нее свой капитал. За выгодное положение и за более плодородную почву он платит дороже, нежели за землю, которая не соединяет в себе этих условий. Следовательно, и тут даровое переходит в благоприобретенное. На высших ступенях промышленного развития из подлежащих усвоению сил природы не остается уже даровых. Все является произведенным или приобретенным деятельностью свободного лица, а потому все по коренному закону промышленного производства составляет достояние свободного лица.

Относительно приобретаемого трудом это положение имеет полную очевидность. Экономическая свобода человека состоит именно в том, что он сам распоряжается своими силами и своею деятельностью. Тут хозяин он сам и никто другой. Поэтому он своим трудом располагает по своему изволению; он может прилагать его к собственным надобностям или посвящать его другому, либо безвозмездно, либо за какое угодно вознаграждение. Поэтому и приобретенное трудом принадлежит ему и никому другому. Таково требование справедливости, и таково же требование промышленности, ибо, как мы видели выше, приобретение составляет цель и побуждение промышленного труда; последний немыслим без вознаграждения. Каждый работает, имея в виду свою выгоду, и как свободное лицо он сам единственный судья своей выгоды. Но, с другой стороны, и тот, кому нужен чужой труд, точно так же имеет в виду свою хозяйственную выгоду; а так как и он является свободным лицом, следовательно судьею своей собственной выгоды, то условие может состояться только тогда, когда установится обоюдное соглашение. При существовании свободы труда договор составляет необходимую форму, в которую облекается всякое совокупное действие.

Нет сомнения, что при борьбе интересов, которая разрешается наконец обоюдным соглашением, выгода может быть один раз более на одной стороне, другой раз более на другой. Но таково неизбежное последствие свободы; мы видели, что она необходимо влечет за собою неравенство. Промышленные сделки заключаются под влиянием бесчисленного множества разнообразных обстоятельств, которые дают перевес то той, то другой стороне. Уравнение здесь тем менее возможно, что самое понятие о выгоде в значительной степени носит на себе субъективный характер. По существу дела перевес имеет всегда та сторона, которая менее нуждается в другой. Но эта сторона не всегда предприниматель, как утверждают социалисты. Конечно, предприниматель имеет то преимущество, что у него обыкновенно есть капитал, а потому он может ждать, тогда как работнику нужно есть. Но работник с своей стороны имеет то преимущество, что без него предприниматель может обанкротиться, а если у него есть сбережения, то и он может ждать, даже долее, нежели предприниматель. Там, где требуется работа, а рабочих рук мало, перевес всегда будет на стороне работников. Притом предприниматель действует для будущего, и та выгода, в виду которой он нанял работников, может вовсе не осуществиться, тогда как работник во всяком случае получает свою плату. Которое из этих обстоятельств имеет более веса при заключении сделки, это зависит отчасти от усмотрения сторон, но еще более от общих условий, среди которых они поставлены, а именно, от указанного выше отношения капитала к народонаселению. Ниже мы рассмотрим это подробнее; здесь же заметим, что самые законы, управляющие этим отношением, действуют только при экономической свободе, а потому форма, в которой они проявляются, есть все-таки свободный договор. Всякое уклонение от этого начала должно рассматриваться как стеснение свободы и нарушение действующих чрез посредство ее экономических законов.

С не меньшею очевидностью эти начала прилагаются и к капиталу. И тут необходимым последствием экономической свободы являются частная собственность и договор. Капитал, как мы видели, составляет плод сбережения; следовательно, он принадлежит тому, кто его сберег. Ибо, если я вправе был уничтожить вещь и не уничтожил ее, если я мог употребить ее для своих потребностей и вместо того сохранил ее для своих будущих нужд, то она несомненно принадлежит мне и никому другому. С юридической точки зрения, это опять требование справедливости; с экономической же точки зрения, в этом заключается коренное условие промышленного развития. Никто не станет сберегать, если ему не присваиваются плоды сбережения. Как же скоро вещь моя, так я в силу своей свободы, как единственный судья своих собственных интересов, имею право делать из нее то экономическое употребление, какое мне угодно: от меня зависит, приложить ее к собственному производству, передать другому ее употребление по обоюдному соглашению, наконец, всецело отдать ее другому. А так как сбережение имеет в виду будущее, то с ним неразрывно связана и передача имущества по наследству. Обеспечение детей составляет одно из главных побуждений к сбережению; если бы это побуждение было отнято у человека, то капитализация прекратилась бы, а с тем вместе прекратилось бы и все экономическое развитие общества. Мы видим здесь новое подтверждение общего закона, что свобода неизбежно ведет к неравенству. Один сберег больше, другой меньше, третий ничего; один положил свой капитал на выгодное предприятие, другой употребил его непроизводительно. С переходом капитала из рук в руки и в особенности по наследству это неравенство идет увеличиваясь. Чем больше капитал, тем более открывается возможности для сбережений. При господстве экономической свободы капитализация составляет главный источник неравного распределения богатства между людьми.

Наконец, в приложении к направляющей воле действие экономической свободы состоит в том, что каждый волен начинать всякое предприятие, какое ему заблагорассудится, ибо каждый является единственным судьею своих сил и средств. Всякое стеснение в этом отношении есть посягательство на свободу человека. А так как каждый затевает предприятие на свой риск, ввиду ожидаемой им прибыли, то полученная прибыль опять же принадлежит ему и никому другому, ни землевладельцу, который взимает свою поземельную ренту, ни капиталисту, который берет свой процент, ни работнику, который получил свою заработную плату, менее же всех обществу, которое имеет право требовать вознаграждение за оказанную им охрану, но которое собственно в предприятии, как предприятии, ровно ни при чем. Тут все зависит от личной воли и от личной деятельности предпринимателя, а потому результаты этой деятельности принадлежат ему, а никак не обществу. Эти результаты опять же могут быть бесконечно разнообразны; успех предприятия зависит и от личных качеств предпринимателя, и от бесчисленных внешних обстоятельств. Рядом с громадным барышом может быть и громадный убыток. Но обогащение и разорение равно падают на самого предпринимателя, ибо он начинал предприятие на свой собственный страх. Другие настолько могут быть причастны его выигрышам или проигрышам, насколько они добровольно связали себя с его интересами.

Таким образом, свободная промышленность во всех своих проявлениях организуется на началах собственности и договора. Это не созданный произвольно юридический порядок, с которым волею или неволею должно сообразоваться движение промышленных сил, как уверяют социалисты кафедры; это порядок, вызванный свободным движением этих сил и освящающий возникающие из него требования. Юридический закон берет эти требования под свою охрану именно потому, что они являются вместе с тем требованиями справедливости. Вечная правда предписывает воздавать каждому свое, а свое по неизгладимому закону человеческой природы есть то, что приобретается путем свободы.

Последствие этого свободного движения промышленных сил состоит в том, что в обществе являются лица с различным экономическим назначением: землевладельцы, капиталисты, предприниматели и рабочие. Эти различные категории лиц, равно необходимых в экономической жизни, можно сравнить с различными отправлениями организма. Так же как в физическом организме, это распределение установляется само собою, по естественному закону, без всякой искусственной регламентации. В стране совершенно новой, где человеческой деятельности не полагается никаких препятствий, эти разряды лиц возникают без всякого внешнего принуждения, просто потому что они требуются экономическою жизнью. Но в отличие от физического организма, эти различные отправления не связывают навеки действующие единицы. Нужно искусственное устройство сословий или каст, чтобы закрепостить человека в известном состоянии. Там, где признается свобода, лицо может по своей воле передвигаться из одного разряда в другой. Свободному лицу предоставляется право занять в обществе то место, на которое поставит его собственная его деятельность, и это составляет опять необходимое условие высшего экономического развития, ибо только при свободе каждая способность может найти подобающее ей место. Лицо не связано тут даже известным видом занятий; оно может соединить в себе различные деятельности и быть представителем различных элементов производства. Нет никакой нужды, чтобы землевладелец был исключительно землевладельцем, капиталист исключительно капиталистом. Обыкновенно землевладелец имеет и капиталы. Если он сам обрабатывает свою землю, а не сдает ее в аренду, то он становится вместе с тем и предпринимателем. Мелкий землевладелец большею частью сам производит и физическую работу. Точно так же и предприниматель почти всегда обладает известным капиталом, который он кладет в свое предприятие. Мелкий предприниматель, ремесленник, арендатор, является вместе и работником. Наконец, и работник не ограничивается своим личным трудом: как скоро он сделал сбережение, так он становится в известной мере капиталистом; если у него есть клочок земли, он является вместе с тем и землевладельцем. Сочетания тут могут быть бесконечно разнообразные, согласно с разнообразными условиями и требованиями жизни.

Какого рода распределение промышленных сил наиболее выгодно для промышленного производства, на этот счет нет и не может быть никакого общего закона. Все тут зависит от свойства существующих сил и от тех естественных или исторических условий, в которых они находятся; а так как и то и другое может быть бесконечно различно, то подвести их под общий шаблон нет никакой возможности. Сама жизнь должна служить здесь указанием; но для этого опять же, по крайней мере на высших ступенях, требуется одно непременное условие — свобода. Надобно, чтобы те бесчисленные центры деятельности, от которых исходит все промышленное движение, имели полную возможность проявлять все скрывающиеся в них силы. Тогда только между ними установляются те отношения, которые требуются природою и свойствами этих сил, и при этом только условии экономическое развитие общества может достигнуть высшей возможной для него степени совершенства. Напротив, всякая искусственная организация, имеющая в виду установить между промышленными силами иные отношения нежели те, которые возникли бы из свободной их деятельности, неизбежно влечет за собою подавление свободы, а вместе с тем нарушение экономических законов и уменьшение производства, которое поражается в самом своем корне.

К этому именно ведет социализм. Промышленность, предоставленную самой себе, по выражению Родбертуса, социалисты хотят заменить общею организациею, получающею свое направление сверху. С этою целью из четырех означенных деятелей производства три сосредоточиваются в руках общественной власти. Общество является и землевладельцем, и капиталистом, и предпринимателем. Такова по крайней мере окончательная и наиболее последовательная форма, к которой пришло социалистическое учение. "Действительно последовательная и обдуманная система социализма, — говорит Шеффле, — находится только там, где признается замена частного капитала капиталом общественных учреждений, установленных для производства и оборота"¹⁵².

Не все социалисты согласны, однако, насчет того, что следует разуметь под именем общества, в руках которого должна сосредоточиться вся промышленная деятельность. Школа анархистов ограничивается заменою частных лиц отдельными группами или общинами, состоящими друг с другом в свободных, договорных отношениях и совершенно упраздняющими государство. Против этой теории Шеффле справедливо возражает, что устройство групп и распределение по ним лиц не может совершаться иначе, как с помощью власти; следовательно, полной анархии и тут не будет. Но с другой стороны, нет никакого ручательства, что договорные отношения между группами приведут к лучшим результатам, нежели договоры отдельных лиц. Во всяком случае, именно общие интересы, наиболее важные, лишены тут представителя. Этою системою, говорит Шеффле, "взамен существующей анархии между частными лицами, ставится только, может быть, еще гораздо худшая анархия между группами"¹⁵³. Очевидно, что вся эта теория основана на полнейшей путанице понятий. Социалисты восстают против существующего порядка именно на том основании, что предоставление производства самому себе ведет к анархии, а тут основным началом промышленности провозглашается та же анархия. Противоречие тут явное.

Сам Шеффле вместо этой анархической взаимности предлагает систему самоуправления. По его теории, каждая отдельная отрасль должна составлять самостоятельное целое, управляемое выборными от общества лицами¹⁵⁴. Но и это учение грешит таким же внутренним противоречием, как и первое. С одной стороны, общество объявляется единым организмом, в котором части состоят в строгом подчинении целому; утверждается, что "только устройство и направление общественного обмена материи объединенными органами воли общества рождает истинное народное хозяйство"¹⁵⁵; а с другой стороны, этот единый организм разрывается на отдельные части, управляемые "независимыми друг от друга центральными дирекциями отдельных отраслей производства"¹⁵⁶. Ясно, что эти отдельные дирекции, имея в виду только частный интерес своей отрасли, будут тянуть каждая на свою сторону. Избегнуть этого можно только подчинивши их общему центру, представляющему интересы целого и дающему направление совокупному производству. Вследствие этого сам Шеффле, объявивши дирекции независимыми друг от друга, признает, однако, что для важнейших дел "можно бы устроить высшую генеральную центральную дирекцию из представителей всех специальных дирекций"¹⁵⁷. Но в таком случае, эта высшая генеральная центральная дирекция будет верховным направляющим органом производства, и тогда самостоятельность отдельных дирекций исчезнет. Преследуя социалистический идеал, Шеффле все-таки хотел как-нибудь примирить его с началом свободы; но это можно было сделать только в ущерб логике. Отвергаемая им анархия от групп переносится на отдельные отрасли производства, где она имеет еще менее значения, ибо группы составляют по крайней мере местные единичные центры, тогда как отдельные отрасли производства, существующие в данном народе, никакого самостоятельного значения не имеют, а экономически связаны со всеми остальными. Каждая из них производит не для себя только, но и для всех других и в свою очередь получает от них все для нее потребное. Отдельная отрасль не есть общество; последнее составляется из совокупности отраслей. Общество же, образующее единое целое, и есть то, что называется государством. Поэтому единственная последовательная социалистическая система состоит в присвоении государству всех орудий производства и в признании его общим руководителем всей промышленной деятельности народа.

Такова была система, предложенная Луи Бланом, родоначальником всей этой теории. Того же самого требует и Родбертус¹⁵⁸. Когда Адольф Вагнер говорит о вполне социалистическом устройстве народного хозяйства, он имеет в виду именно управление всего промышленного производства центральною государственною властью¹⁵⁹.

Итак, по этой теории вся промышленность должна руководиться государством. Ему принадлежат все орудия производства. Оно является и землевладельцем, и капиталистом, и предпринимателем. Отдельному лицу оставляется только труд, причем произведения этого труда, по крайней мере по учению умеренных социалистов, предоставляются работнику, однако исключительно для потребления, а отнюдь не для капитализации. Работник имеет право съесть то, что он заработал, но не имеет права употребить свой заработок на полезное дело.

Если бы кто-нибудь предложил план, по которому всякая инициатива в науке или в искусстве была бы отнята у частных лиц, и все ученые и художники сделались бы органами и орудиями государства, которое взяло бы на себя руководство всех ученых исследований и всех художественных работ, то, без сомнения, подобное предложение было бы принято за бред сумасшедшего. А между тем именно этого требуют социалисты в приложении к промышленной деятельности, которая, точно так же как наука и искусство, составляет проявление человеческой свободы и дело личного начинания. Как свободное существо человек имеет такое же право на свободную деятельность в материальном мире, как и в мире мыс-ли, и эта свободная деятельность составляет начало всякого промышленного развития. Тут личная польза и общественная совпадают. Человек, прилагая свою мысль и свой труд к покорению материальной природы, стремится к личной своей выгоде; он хочет устроить свою судьбу по собственому усмотрению и имеет на то неотъемлемое право. Общество же в этом пробуждении личной энергии и самодеятельности находит источник всех достающихся ему материальных благ. Где нет самодеятельности, там нет и промышленного развития, нет и богатства.

Введение социалистического порядка было бы только заменою естественного деятеля искусственным, хорошего — плохим. Мы видели уже, что государство менее всех обладает качествами, нужными для предпринимателя. Здесь же оно поставлено в условия самые выгодные для промышленного производства. Оно избавлено от всякого соперничества, следовательно от всякого побуждения к деятельности; оно не имеет нужды сообразоваться и с требованиями потребителей, ибо у потребителя нет выбора; он должен довольствоваться тем, что ему дают, и теми ценами, которые ему назначают. Пожалуй, он может поднять крик; но через это промышленность обратится в поприще бесконечных пререканий, которые могут только затруднить управление, но не в состоянии улучшить производство. Промышленность двигается не журнальною полемикою и не парламентскими прениями, а личною энергиею и инициативою. Если же введением социалистического устройства энергия и инициатива убиты в гражданах, то откуда возьмутся они в правительстве? Воображать, что в правительстве могут сохраниться качества, которые исчезли в обществе, значит фантазировать без всякого смысла, производить что-нибудь из ничего.

Единственным результатом социалистического устройства будет замена главного двигателя промышленного производства, личного интереса, бюрократическою рутиною и формализмом. Известно, что таковы, в большей или меньшей степени, свойства всякой бюрократии, а тем более бюрократии, обладающей монополиею. Этому злу не помогут никакие системы экзаменов, которыми предлагают заменить существующее в промышленном мире состязание. Промышленная способность доказывается не экзаменом, а практическим делом. Не помогут также награды и премии, которыми социалисты хотят заменить действие личного интереса. Известно, что в бюрократическом порядке самые награды обращаются в рутину или же, что еще хуже, становятся предметом частных происков и протекции. Это признают сами социалисты: "Общественная организация состязания, — говорит Шеффле, — способна к величайшему извращению. В особенности опасно в ней предоставление решающего голоса мало прозорливой общественной власти, которая выбирает не способнейших конкурентов, а каких-нибудь любимцев"¹⁶⁰. Никакое политическое устройство не в состоянии предупредить это зло. Если в самодержавии преобладают личные интриги, то в представительном правлении к тому же самому ведет господство партий. Соединенные Штаты представляют тому живой пример. Но тут, по крайней мере, беззастенчивость партий находит сдержку в тесных границах, предоставленных правительственной деятельности. Если же личный интерес, подавленный в частной сфере, не будет иметь иного исхода, как государственное управление, и этому управлению будут настежь открыты карманы всех и каждого, то грабительству не будет конца. Едва ли можно представить себе что-нибудь ужаснее, как эксплуатация всего материального богатства страны и всего благосостояния частных лиц в пользу владычествующей партии. А к этому именно ведет социализм.

Неизбежное при социалистическом устройстве умаление производства усилится еще тем, что вместе с личною самодеятельностью будет подавлено и стремление к сбережению. К чему, в самом деле, сберегать, когда государство является не только единственным предпринимателем, но и единственным капиталистом? Все орудия производства находятся в его руках; портной не смеет приобрести себе иголку, плотник топор, земледелец соху. Социалисты не говорят, имеет ли сочинитель право писать своими перьями, или он непременно обязан употреблять казенные. Выше уже было указано на то, что подобное ограничение представляет отрицание права собственности, а вместе и подрыв семьи, неразрывно связанной с наследственною передачею приобретенного. С экономической же точки зрения подобная система ведет к уничтожению важнейших побуждений к труду и к накоплению капиталов; следовательно, она составляет существенный подрыв всему промышленному производству. Человек перестает иметь в виду будущее, обращать свои взоры вдаль, заботиться об обеспечении своих детей; он ограничивается настоящим днем. Всю заботу о будущем берет на себя всеобщий опекун и предприниматель, государство. Оно сберегает за всех, но сберегает особенным образом. Когда частный человек делает сбережение, он ограничивает собственное потребление и часть своего дохода откладывает для будущего производства; тут есть нравственный момент. Государство же, сберегая, ограничивает не собственное потребление, а потребление граждан. По сочиненному социалистами рецепту государство простым распоряжением или бухгалтерским переводом сперва выделяет из общего народного дохода то, что нужно на общественные потребности, на возобновление и умножение капитала и затем уже остальное распределяет между гражданами¹⁶¹. Спрашивается: много ли останется?

Останется тем меньше, чем больше потребуется для возобновления потраченного капитала в сравнении с частною предприимчивостью. Работник, работающий чужими орудиями, не имеет интереса в их сохранении; нужен хозяйский глаз, а тут он заменяется надзором чиновников, имеющих столь же мало интереса в деле. Не поможет и система премий и наград за сохранение орудий. Эта система в частных предприятиях приносит некоторую пользу, но она не может заменить хозяйского глаза, а при общем господстве чиновничества и она легко обратится в бюрократический формализм. Во всяком случае отсутствие хозяина, этого существеннейшего элемента всякого предприятия, непременно должно отразиться на большей трате капитала.

С другой стороны, не может не замедлиться даже естественное в прогрессивном обществе умножение капиталов, ибо социалистическое устройство в самом корне поражает не только труд, но и изобретательность. По закону справедливости новое орудие принадлежит тому, кто его изобрел, и это составляет одно из сильнейших побуждений к изобретениям. Здесь же изобретателю воспрещается обладание каким бы то ни было орудием; он не может надеяться и на частную предприимчивость, которая при существующем порядке берет испытание на свой риск и старается о введении новых изобретений с целью получить перевес над соперниками. При социалистическом устройстве изобретателю предоставляется только право представить свое изобретение правительству в надежде получить награду. Он должен подчиниться суду чиновников, которые, с одной стороны, не вправе рисковать казенною собственностью, а с другой стороны, не имеют никакого интереса в том, чтобы введено было новое производство, но весьма часто, напротив, заинтересованы в том, чтобы оно не было введено, ибо этим нарушается господствующая рутина и причиняются новые хлопоты. Понятно, что при таких условиях изобретательности полагается предел; вместо поощрения она испытывает задержку.

Наконец, и в приложении к земле отсутствие хозяина не может не отразиться вредно на производстве. Известно, какое сильное побуждение к труду составляет частная собственность. Особенно мелкий собственник старается извлечь все, что может, из принадлежащего ему клочка земли. При социалистическом порядке и этот элемент отпадает, а потому производство неизбежно должно уменьшиться.

Таким образом, уничтожение личной самодеятельности и личной собственности, неизбежно связанное с водворением социалистического строя, не может не действовать гибельно на производство. Там, где исчезает главная пружина движения, нельзя ожидать, что движение останется таким же, как и прежде. Можно сколько угодно мечтать о замене этой пружины другими; все это остается праздною мечтою, не имеющею основания ни в теории, ни в жизни.

Социалисты кафедры, не потерявшие всякого чувства правды и не закрывающие совершенно глаза на действительность, не думают даже это отрицать. Они готовы признать, что с введением социалистического порядка производство может уменьшиться; но они утверждают, что от этого выиграет распределение богатства, которое гораздо важнее, ибо оно составляет цель производства¹⁶².

Ниже мы увидим, какими законами управляется распределение богатства; мы покажем, что то уравнение, к которому стремятся социалисты, не что иное как равенство бесправия и нищеты. Здесь достаточно сказать, что промышленным успехом может считаться лишь такое распределение богатства, которое не уменьшает производства, ибо окончательно все зависит от последнего. Производство есть первое, а распределение второе. Надобно сначала произвести достаточно вещей, а затем уже распределять произведенное. Умалять же производство ввиду лучшего распределения все равно что рубить дерево, чтобы снять с него плод. Это образ действия диких народов. Такое извращение истинных задач народного хозяйства тем менее уместно, что даже в настоящее <время> производство, при самом уравнительном распределении, по признанию самих социалистов, было бы совершенно недостаточно для удовлетворения всех человеческих потребностей. "Теперь достоверно известно, — говорит Ланге, — что масса наличных благ, разделенная между нуждающимися миллионами, никого бы не сделала счастливым"¹⁶³. Что же будет с уменьшением производства?

Главная забота правительства при таком порядке должна будет состоять в том, чтобы народонаселение не возрастало быстрее, нежели жизненные средства; иначе произведений не достанет на всех. Эта забота будет лежать именно на нем, а не на самих гражданах, ибо с водворением социализма государство взяло на себя всеобщее производство и удовлетворение всех потребностей. Оно уничтожило в гражданах самодеятельность; оно запретило им заботиться о будущем, обеспечивать судьбу своих детей. Этим самым, в сущности, подорвана семья. Человек остался производителем детей, но судьба произведенных им на свет зависит не от него, не от того, что он для них сделает, а от того, что они получают от общества. При таких условиях нравственные сдержки размножения, заключающиеся в необходимости обеспечить детей, исчезают. А так как задержать размножение ввиду уменьшенного производства необходимо, то забота об этом всецело ляжет на правительство, которое, как всеобщий производитель, одно может расчесть, какое количество народонаселения способен пропитать получаемый им доход. Разрушивши семью, снявши с человека попечение о дестях, оно принуждено будет само вмешиваться в семейные дела, ограничивать браки, регулировать половое сожительство. И в этом, единственно оставшемся у человека производстве, личная инициатива должна будет подчиниться правительственному контролю.

Понятно, какая нестерпимая тирания должна водвориться при таком общественном устройстве. По-видимому, цель социализма состоит в том, чтобы поднять достоинство человека: всякая частная зависимость прекращается, и остается одно служение обществу¹⁶⁴. Но в действительности эта перемена состоит лишь в замене свободных частных отношений подчинением правительственной регламентации и произволу бюрократии. В частном договоре работник является одною из договаривающихся сторон, равною с другою. Он сам заявляет о своих условиях и нередко в состоянии на них настоять; если он недоволен, он может отойти и искать себе работы у другого хозяина. Здесь же нет другого предпринимателя, кроме государства; поэтому у работника нет выбора: он должен поступить рабочим в казенное предприятие на тех условиях, какие ему будут положены. Частный предприниматель сам в значительной степени зависит от рабочих, ибо, если у него не будет рабочих, то он разорится; государство же никогда не разорится и может спокойно ожидать, чтобы голодающие рабочие приняли его условия. Высота заработной платы зависит здесь не от обоюдной сделки, а от того, что остается за удовлетворением этих общественных потребностей. Частный предприниматель сначала удовлетворяет рабочих, а затем уже, за вычетом издержек, получает свой доход; государство, напротив, сначала берет себе то, что нужно для возмещения издержек и для умножения капитала, и затем уже остальное распределяет между рабочими. И это распределение производится исключительно по его усмотрению. Оценка труда по его качеству зависит либо от решения чиновников, вовсе не заинтересованных в выгодах предприятия, либо, что еще хуже, от голоса рабочих, заинтересованных в том, чтобы другой не получал большей платы в ущерб им самим. Недовольному закрыта всякая возможность протеста. Он не может ни искать себе другого хозяина, ибо другого хозяина нет, ни сам сделаться предпринимателем, ибо это ему воспрещено. Единственный исход для рабочего, единственная для него возможность выйти из подчиненного положения, это вступить в разряд чиновников. Поэтому в противоположность тому, что происходит при существовании частной предприимчивости, интерес рабочего класса будет состоять в безмерном размножении чиновничества. За это будут стоять все, чувствующие в себе какие-нибудь способности, и только сознающие себя совершенно неспособными будут против. А это опять же не может не отразиться пагубно на производстве, тем более что именно на этом поле будут разыгрываться все человеческие страсти.

Какое же значение может иметь при таком порядке свобода в выборе занятий, которая будто бы предоставляется отдельным лицам, а равно и заработок, который присваивается им как собственность? Человек может выбирать себе какое угодно занятие, но от единственного хозяина, государства, зависит принимать его или нет. Государство определяет, какое количество рабочих ему нужно в каждой отрасли, а так как рабочие находятся совершенно в его руках, то и распределение зависит вполне от него. Если в известной отрасли есть лишние, то оно просто перемещает их в другую, где недостает рабочих сил. При частной предприимчивости рабочие сами стремятся туда, где есть недостаток, ибо там им предлагаются более выгодные условия; но при социалистическом производстве условия везде одинаковы, и перемещение зависит не от воли или выгоды рабочих, а исключительно от усмотрения государства. Рабочий волею или неволею должен подчиняться, ибо у него нет иного исхода; государство же с своей стороны имеет не только право, но и обязанность распоряжаться работою по своему усмотрению, ибо, сделавшись единственным предпринимателем, оно взяло на себя обязанность всем давать работу и устроить эту работу так, чтобы все потребности были удовлетворены. Таким образом, все находится в его руках. Свободный выбор занятий при такой монополии обращается в фикцию. Рабочий имеет право требовать, чтобы ему давали работу и притом на одинаковых с другими условиях; но какую работу ему дадут, это зависит от воли государства.

К уничтожению свободы труда ведет и самый способ определения заработной платы. В социалистическом производстве заработок определяется не частною сделкою между хозяином и работником, а долею участия каждого в совокупном производстве. Из народного дохода выделяется то, что нужно для общих потребностей, и затем остальное распределяется между рабочими. Следовательно, доля каждого зависит от работы всех других. А потому каждый имеет право требовать, чтобы все другие работали так, чтобы он мог удовлетворить своим потребностям. Но как скоро возникает подобное требование, так работа необходимо становится принудительною. Социалистическим производством установляется всеобщая солидарность, а всеобщая солидарность влечет за собою всеобщее принуждение, ибо тут возникают юридические требования всех на каждого и каждого на всех. Свобода лица исчезает совершенно. А так как свободный труд производительнее невольного, то и с этой стороны неизбежно происходит уменьшение производства.

Не все социалисты решаются признать эти последствия своей теории. Шеффле, например, возмущается против всемогущества государства и объявляет социализм, подавляющий свободу, "безумием и убийством в отношении к цивилизации"¹⁶⁵. Из стремления сочетать свободу с социализмом возникают изложенные выше учения анархистов и поборников самоуправления. Но самая несостоятельность этих попыток указывает на несовместимость обоих начал. Более последовательные социалисты не обманывают себя на этот счет. Вместо идиллических изображений свободы они свой идеальный быт прямо приравнивают к деспотизму. Так например, Родбертус, желая показать характер социалистического производства, начинает с изображения восточного деспота, "собственника земли и людей", распоряжающегося тем и другим по своему произволу. На место "этой единой собственности единого деспота", говорит он, представьте себе землю и произведения, принадлежащие совокупно народу, который руководит производством совершенно так же, как делает восточный деспот через своих слуг, и так же полновластно распоряжается всеми производительными средствами, как органы старо-персидского монарха в силу его права собственности¹⁶⁶. Очевидно, что при такой системе о свободе не может быть речи. Люди, равно как земля, принадлежат новому деспоту — народу. И чем меньше лицу предоставляется простора, тем, по этой теории, лучше. "Чем централизованнее организм, — говорит Родбертус, — тем он совершеннее"¹⁶⁷.

К чему же служит заработок при таком порядке? Единственная его цель заключается в удовлетворении потребностей, ибо сбережение тут неуместно, капитализация воспрещена. Собственник остается исключительно потребителем. Но каково положение потребителя при социалистическом устройстве? В частном производстве потребитель является судьею производителя: он предъявляет свои требования, он предлагает свою цену. Вся задача производителя состоит в том, чтобы угодить потребителю; если он не умеет этого сделать, он разоряется. Конкуренция производителей и преимущество одних перед другими основаны единственно на том, что одни лучше других умеют достигнуть этой цели. При социалистическом производстве, напротив, потребитель становится в полную зависимость от производителя. Государство не разорится оттого, что оно не умеет угодить потребителям. Самое потребление, так же как и производство, находится в его руках. Оно определяет, что потребителям нужно и по какой цене должны брать произведения. Выбора у них нет; они имеют перед собою монополиста, который заставляет их делать из полученного ими заработка то употребление, которое нравится не им, а ему. Вспомним приведенные выше слова Шеффле: "дело идет, — говорит он, — не о том, чтобы просто свести к общему итогу личное, то есть часто в высшей степени неразумные и вредные для общества потребности, и признать их, не заботясь об общественных интересах. Некоторые потребности следует отчасти исключить, отчасти затруднить. Другие надобно ввести и облегчить. Личной свободе потребностей должно положить границы, узду и побуждения в интересах сохранения целого"¹⁶⁸. Шеффле прямо даже признает потребление общественным делом. "Цель потребления, — говорит он, — состоит в получении социально употребимой силы и в извлечении социальной пользы из персонала и из имущества"¹⁶⁹.

Но если лицо, относительно удовлетворения своих нужд вполне зависит от общества, то, с другой стороны, в силу самого этого начала оно обращается к обществу с требованием, чтобы оно удовлетворяло этим нуждам. При всеобщей солидарности заработок, как мы видели, зависит не от работы лица, а от работы всех. Он получается из общего дохода от совокупного, руководимого государством производства. Заработок представляет не только участие каждого в этой совокупной работе, но и требование, обращенное к государству, чтобы работа всех была достаточная для удовлетворения нужд. Мало того: требования лица идут еще далее. Кроме платы за работу государство обязано ему и помощью, на него падает все, что при свободном устройстве совершается благотворительностью, человеколюбием, милосердием, дружбою. Сделавшись единственным предпринимателем, снявши с граждан попечение о будущем, оно взяло на себя обязанность удовлетворять всем их потребностям, а потому они имеют право требовать, чтобы оно исполняло эту обязанность вполне. Вследствие этого общий фонд становится источником для удовлетворения всех возможных нужд, и заработная плата перестает быть мерилом этого удовлетворения. Каждый работает для государства по его указаниям, а взамен того получает от государства все для него потребное. Социалистическое производство последовательно влечет за собою социалистическое потребление. Социализм становится коммунизмом.

Значительная часть социалистов отрекается от коммунизма. С социалистическим производством они хотят совместить свободу и собственность. Некоторые считают даже клеветою, когда социалистов обвиняют в отрицании этих начал. Но мы видели уже, что при социалистическом производстве свобода и собственность обращаются в призрак. Государство берет себе все: и землю, и капитал, и предприятие, оставляя человеку один личный труд, которым оно же располагает по произволу. Самое потребление и деторождение ограничиваются государством. При таких условиях одно, что может сделать человек, — это обратиться к нему с требованием, чтобы оно взяло на себя и удовлетворение всех его нужд. Человек сделался рабом общества; оно обязано его кормить. В этом и состоит коммунизм, который составляет крайнее, но последовательное приложение социалистических начал.

Нет сомнения однако, что коммунизм не что иное, как высшее выражение того внутреннего противоречия, которое лежит в основании всех социалистических стремлений. Коммунизм ставит себе целью возвеличение человека, и обращает его в раба; он провозглашает высшее нравственное начало, братство, и делает это начало принудительным, то есть лишает его нравственного характера; он хочет удовлетворить всем человеческим потребностям, и уничтожает всякое побуждение к труду, следовательно, делает невозможным сколько-нибудь широкое удовлетворение потребностей. Всякое одностороннее начало заключает в себе внутреннее противоречие, ибо оно пытается частью заменить целое, сохранить полноту жизни, выкинувши из нее одну половину. Но одностороннее развитие начала, уже самого по себе ложного, ведет к крайнему противоречию. Коммунизм есть отрицание всей личной половины человеческой природы, то есть именно того, что делает человека единичным существом. Но так как природу уничтожить невозможно, то насильственно подавленная личность неизбежно проявится иным путем: она выразится в стремлении каждого пользоваться как можно более общественным достоянием, внося в него как можно менее с своей стороны. Чем недобросовестнее человек, тем легче это сделать. Тут внакладе будут не худшие, а лучшие элементы. Коммунизм, по меткому выражению Прудона, есть эксплуатация сильного слабым, и не в материальном только смысле, а также и в нравственном: это эксплуатация добросовестного недобросовестным. Только высшее религиозное одушевление, доводящее человека до полного самоотречения, может противодействовать этому злу. Поэтому коммунистические общества встречаются лишь между людьми, отрекающимися от всяких мирских помыслов во имя целей загробных. Но непременное условие для существования таких обществ состоит в том, чтобы они были добровольные. К государственным учреждениям такое устройство неприложимо. Как скоро вводится юридическое начало, так коммунизм обращается в рабство.

Прудон весьма хорошо сознавал всю эту внутреннюю несостоятельность коммунистических теорий. "Недостатки коммунизма, — говорит он, — до такой степени очевидны, что критикам никогда не нужно было употреблять много красноречия, чтобы отвратить от него людей. Неисправимость его несправедливостей, насилие, учиненное им человеческим сочувствиям и отвращениям, железное иго, которое он налагает на волю, нравственная пытка, которой он подвергает совесть, атония, в которую он погружает общество, одним словом, то блаженное и тупое однообразие, которым оно оцепляет свободную, деятельную, рассуждающую и непокорную личность человека, возмутили всеобщий здравый смысл и безвозвратно осудили общение имуществ"¹⁷⁰.

После этого можно только удивляться, когда Милль, ссылаясь на возможность усиления нравственных побуждений в человечестве, утверждает, что в настоящее время нельзя еще решить вопроса о преимуществах коммунизма или индивидуализма, а потому нельзя еще положительно сказать, что коммунизм не будет окончательною и высшею формою человеческого общежития¹⁷¹. Подобное суждение, со стороны столь замечательного писателя, служит только доказательством, что самые простые и очевидные истины перестали быть понятны современным мыслителям.

В настоящее время, как уже и давно прежде, можно утвердительно сказать, что коммунизм неспособен сделаться, не только окончательною, но даже и переходною ступенью человеческого общежития, по той простой причине, что человек никогда не может перестать быть свободным лицом, то есть самостоятельным центром жизни и деятельности. Порабощение его обществу столь же противно его природе, как и порабощение его отдельному лицу. И если последнее возможно на низших ступенях человеческого развития, то первое невозможно ни на какой ступени, ибо общество само состоит из лиц, следовательно, это устройство должно разрушиться собственным внутренним противоречием. Для всякого, кто способен к ясному мышлению, коммунизм представляется теоретически нелепостью, а практически невозможностью. Он принадлежит к разряду чистых утопий.

Нельзя лучше закончить эту критику, как опять же словами Прудона, который беспощадно громил социалистов, делая исключение только для себя одного: "вы сказали правду, — восклицает он, — коммунизм составляет роковой исход социализма! Но именно поэтому социализм есть ничто, никогда ничем не был и никогда ничем не будет; ибо коммунизм — это отрицание в природе и в духе, отрицание в прошедшем, в настоящем и в будущем"¹⁷².