_Чичерин Б.Н., Собственность и государство. Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство

• Название: Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство
• Дата: 30.06.2020
• Размер: 1.34 Mb.
• Имя файла: _Чичерин Б.Н., Собственность и государство.docx
• Тип: Книга; #133328
• страница: 32 из 76

Глава VI. ПОЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

Передача всех орудий производства в руки государства проповедуется явными и последовательными социалистами, которые отдельное лицо ставят ни во что, требуя всецелого подчинения его обществу. Но есть философы и экономисты, которые не решаются идти так далеко, а останавливаются на полдороге. Движимый капитал они не считают возможным отнять у лица, ибо капитал есть произведение собственной деятельности человека; но поземельная собственность, по их мнению, должна принадлежать обществу как целому, так как силы природы по существу своему составляют общую принадлежность человечества.

"Когда толкуют о святости права собственности, — говорит Милль, — то следовало бы всегда припоминать, что поземельной собственности эта святость не принадлежит в одинаковой степени с остальною. Человек не создал земли. Она составляет первоначальное достояние всего человеческого рода. Есть начала общественной пользы, в силу которых земля сделалась собственностью отдельных лиц. Но если бы эти основания потеряли свое значение, то подобное учреждение было бы несправедливо. Никто не может считать притеснением, если он исключается из того, что произвели другие. Они не были обязаны производить эти вещи для его употребления, и он ничего не теряет, не участвуя в том, что без этого бы не существовало. Но притеснению подвергается тот, кто рождается на земле и находит уже все дары природы в исключительном обладании других, так что новому пришельцу не остается более места"¹⁷³.

Из этого Милль выводит, что поземельная и движимая собственность управляются равными началами. Права землевладельцев всегда подчиняются общей политике государства. Собственно говоря, они имеют право не на землю, а единственно на вознаграждение за те связанные с землею интересы, которых они лишаются в случае принудительного отчуждения.

К концу своей жизни Милль, более и более проникаясь социалистическими началами, совершенно склонился на сторону национализации поземельной собственности. Он указывал на то, что присвоенная государством поземельная рента могла бы заменить все другие подати.

Еще далее идет Спенсер. Отправляясь от того положения, что "каждый волен делать все, что хочет, лишь бы он не нарушал равной свободы всякого другого", он выводит отсюда, что "никто не имеет права пользоваться землею так, чтобы мешать другим пользоваться ею одинаковым образом, ибо это значит присваивать себе большую свободу, нежели другие, следовательно нарушать закон. Поэтому справедливость, — говорит Спенсер, — не допускает права собственности на землю. Ибо, если одна часть поверхности земли может справедливо сделаться собственностью отдельного лица и может держаться им для исключительного его употребления и пользы, то и другие части земной поверхности можно держать таким же образом; следовательно, и совокупность земной поверхности может находиться в том же положении, так что вся наша планета может попасть в частные руки". Но при таком устройстве все те, которые не состоят землевладельцами, не будут иметь никакого права на землю и будут находиться на ней только в силу терпимости, их можно даже совсем вытеснить с земного шара. Следовательно, они не будут пользоваться равною с другими свободою¹⁷⁴.

Спенсер не хочет признать самый труд правомерным источником поземельной собственности. "Что ты сделал? — спрашивает космополит у земледельца, присвоившего себе пустопорожний участок. — Ты перевернул почву на несколько вершков глубины лопатою или сохою; ты на приготовленном таким образом пространстве разбросал несколько семян и собрал плоды, которые солнце, дождь и воздух помогли земле произрасти. Скажи же мне, пожалуйста, каким волшебством эти действия сделали тебя единственным обладателем этой огромной массы материи, имеющей основанием поверхность твоего владения, а вершиною центр земли?" И когда земледелец отвечает, что эти земли принадлежат ему, потому что он первый их открыл и улучшил, то космополит возражает, что все это очень хорошо, пока не явился настоящий хозяин, человеческий род, которому земля дана Богом как общее его наследие, точно так же как человек, занявший и отделавший пустой дом, должен уступить его, как скоро явился настоящий наследник, и может только требовать вознаграждения за сделанные им улучшения.

Даже согласие всех наследников не может, по мнению Спенсера, служить правомерным основанием раздела. Ибо кто получит разделенные участки? Все совершеннолетние? Но тогда что делать с малолетними, а равно и с теми, которые родятся завтра? Они будут лишены наследия, следовательно, не будут пользоваться равною с другими свободою. "Итак, — заключает Спенсер, — пока мы не можем представить законного полномочия, дающего нам право сделать подобное распределение, пока не будет доказано, что Бог дал одну хартию привилегий одному поколению, а другую — другому, пока мы не можем доказать, что люди, родившиеся после известного числа, должны быть осуждены на рабство, до тех пор мы должны признать, что подобный раздел непозволителен"¹⁷⁵. Спенсер не допускает даже совместного существования общественной и частной поземельной собственности. Он издевается над людьми, имеющими страсть к компромиссам и вечно стремящимися к тому, чтобы к истине примешать немного лжи. "В деле поземельной собственности, — говорит он, — приговором нравственности должно быть ясное да или нет. Или люди имеют право делать землю своею частною собственностью, или не имеют. Тут нет середины".

Однако же, насмеявшись вдоволь над людьми, ищущими середины между крайностями, он сам не решается последовательно провести свое начало до конца. Вместо того чтобы присвоить землю всему человеческому роду, как требовалось бы теориею, он переносит только право собственности с отдельных лиц на общество, и притом так, что последнее является землевладельцем, а первые арендаторами. "Через это, — говорит он, — сохраняется равновесие между двумя крайностями". При этом он признает, что подобная замена частной поземельной собственности общественною сопряжена с громадными затруднениями, ибо надобно вознаградить настоящих владельцев. "Если бы, — замечает он, — мы имели дело с лицами, которые первоначально похитили наследство у человеческого рода, мы могли бы коротко расправиться с этим делом. Но, к сожалению, большая часть настоящих наших землевладельцев — люди, которые посредственно или непосредственно — или собственными действиями, или действиями своих предков — дали за свои владения равносильное количество честно приобретенного богатства, воображая, что они свои сбережения употребляют законным путем. Справедливо оценить и ликвидировать претензии этих лиц составляет одну из самых затруднительных задач, которые придется разрешить обществу. Но, заключает Спенсер, до этого затруднения и до возможности из него выпутаться, отвлеченной нравственности нет дела. Раз люди застряли в этой дилемме вследствие неповиновения закону, они должны выкарабкиваться из нее, как могут"¹⁷⁶. Без сомнения, весьма легкий и достойный мыслителя способ разрешения задачи!

Более практические средства предлагает бельгийский экономист Лавелэ. Он считает получение участка земли для обработки прирожденным правом человека, правом, которого человек не может быть лишен без нарушения справедливости. В доказательство он заимствует из общего арсенала социалистических писателей, то есть у Прудона, пример островитян, отталкивающих выброшенного на берег мореходца. "Представим себе, — говорит он, — что мы владеем островом, на котором мы живем плодами своей работы; к берегу пристает человек, потерпевший крушение: каково его право? Может ли он сказать, ссылаясь на единогласное мнение юристов: "вы заняли землю в качестве человеческих существ, потому что собственность составляет условие свободы и культуры, потребность существования, естественное право; но и я человек, и я имею право существовать. Следовательно, и я могу, на том же юридическом основании, как и вы, овладеть участком земли, чтоб жить на нем своею работою". Если мы не признаем основательности этого требования, — говорит Лавелэ, — то не остается ничего более, как бросить потерпевшего крушение обратно в море… Без сомнения, — замечает он далее, — мы можем также помочь ему или дать ему работу за плату; но это будет действие человеколюбия, а не юридическое решение. Если он не может требовать себе части производительной почвы, чтобы жить своею работою, то у него вообще нет права"¹⁷⁷.

Это прирожденное право человека, по мнению Лавелэ, признавалось первобытными обществами, которые делили землю поровну между своими членами. Никакой договор о разделе не может уничтожить это право, ибо договор тогда только имеет силу, когда он согласен с справедливостью. Факт, что предки так постановили, недостаточен для того, чтобы решение их <могло> приобрести уважение¹⁷⁸. В настоящее время задача состоит в установлении такой общественной организации, в которой каждый получал бы законно принадлежащую ему собственность. Относительно земли эта цель может быть достигнута обращением ее в общественное достояние. В этих видах Лавелэ предлагает ограничить права боковых наследников и установить налог на наследство, посредством которого можно постепенно выкупать поступающие в продажу земли¹⁷⁹.

Лавелэ остановился на этой полумере; но очевидно, что его аргументация идет гораздо далее. Если мы примем его посылки, то мы придем к чистому социализму. "Ясно, — говорит он, — что дело идет не о том, чтобы каждому дать участок земли, а о том, чтобы дать ему рабочее орудие или круг деятельности"¹⁸⁰. Но в таком случае вопрос о поземельной собственности отходит на второй план, и требование пришельца, чтобы ему непременно дали участок земли, лишается всякого основания.

Из сказанного в предыдущей книге можно видеть несостоятельность всей этой теории. Все доказательства приведенных выше писателей основаны на смешении понятий. Собственность составляет естественное право человека в том смысле, что по естественному закону ему принадлежит то, что он приобрел свободным употреблением своих сил, а никак не в том, что каждому лицу общество должно уделить известную собственность. Во всяком случае из этого отнюдь не следует, что каждому должна быть присвоена поземельная собственность. Почему потерпевшему крушение непременно следует дать участок земли и почему доставление ему заработка не есть юридическое решение задачи, этого, конечно, не поймет ни один юрист. Едва ли это поймет и не юрист. И когда сам Лавелэ в заключение своего рассуждения объявляет, что дело вовсе не в том, чтоб каждому дать землю, а в том, чтобы дать ему рабочее орудие или круг деятельности, то этим самым обнаруживается в мыслях автора такое противоречие, которое подрывает всю его теорию. Заработная плата представляет собою именно круг деятельности и приобретаемую этою деятельностью собственность. Всего менее понятно, почему все человеческие отношения непременно должны определяться началами права. А что если потерпевший крушение искалечен и работать не может? Следует ли и тут устранить человеколюбие и держаться строго юридического закона?

Столь же несостоятельно и утверждение Спенсера, будто человек, занявший пустопорожний участок земли, тем самым противозаконно стесняет свободу других. Это возражение обращается не только против поземельной, но и против всякой собственности, даже против всякого владения. Если я живу на известной квартире, то я очевидно мешаю другим жить на той же квартире; если я ем кусок хлеба, то я мешаю другим есть тот же кусок. Ошибка заключается в смешении свободы с теми предметами, на которые она обращается. Свобода состоит в возможности располагать своими силами независимо от чужой воли, и в этом только отношении люди могут признаваться равными друг другу; предметы же, на которые простирается свободная человеческая деятельность, могут различаться до бесконечности, и количественно и качественно: тут равенства никакого не требуется. Во всяком случае пока на земном шаре есть пустые пространства, до тех пор о противозаконном стеснении не может быть речи. Уверять, что дикие народы, занимающие пустые земли и присваивающие их себе, посягают на чужую свободу и тем самым нарушают закон справедливости, значит смеяться над читателем. Конечно, при умножении населения вновь рождающиеся люди могут не найти пустопорожних земель в тех местах, где они родились; но это вовсе и не требуется свободою. Закон человеческого развития состоит в том, что вновь нарождающиеся поколения владеют тем, что им передано предками. При этом нет никакой нужды, чтобы каждый непременно имел землю. Кто желает ее иметь и не находит ее на месте жительства, тот волен отправляться в пустыни и присваивать себе никем не занятые пространства.

Но, говорит Спенсер, если мы раз допустим, что один клочок земли может сделаться частною собственностью, то и вся земля может обратиться в частную собственность, и тогда несобственники могут просто быть выброшены из земного шара.

Этим способом можно доказывать все, что угодно. С этой точки зрения нельзя допустить, чтобы кусок хлеба сделался частною собственностью, потому что если допустить это относительно одного куска, то следует признать то же самое относительно всего хлеба на земном шаре, и тогда несобственники должны будут умереть с голоду или сделаться рабами собственников. Можно доказать точно так же, что непозволительно строить дома, ибо если можно построить дом на одном месте, то можно застроить все места на земном шаре, и тогда не останется места для полей, и человеческий род должен будет погибнуть. Когда подобная аргументация употребляется философом, то можно только изумляться той философии, которая рождает столь необыкновенную связь понятий. Когда же Спенсер уверяет, что всякий, кто не владеет землею, становится рабом землевладельцев, то это — декламация, приличная в социалистическом памфлете, но совершенно неуместная в философском трактате. Известно, что есть вполне независимые люди, живущие в наемных домах и не имеющие ни клочка земли. До сих пор владельцы движимых имуществ не ощущали потребности вымаливать у поземельных собственников позволение занять пространство земли, где бы они могли поставить "пяты своих ног", по выражению Спенсера. Когда реалистическая философия прибегает к подобным гипотезам, она уносится в заоблачные пространства и теряет под собою всякую почву.

Столь же несостоятельны возражения Спенсера против присвоения земли путем труда. То магическое действие, посредством которого усваивается взрыхленная почва, есть проявление человеческой свободы и соединение ее с обработанным пространством. Конечно, если принять во внимание одни только физические операции, как делает Спенсер, то ровно ничего в этом не поймешь. Свобода есть духовное начало, и усвоение есть духовная, а не материальная связь человека с вещью. Во имя своей свободы человек вправе усваивать себе все, что не усвоено уже другими, и считать своим то, на что он положил свой труд. Этого права даже Спенсер не решается отрицать в отношении ко всякому другому отдельному человеку, который вздумал бы предъявлять притязание на вещь, усвоенную чужим трудом; но он утверждает, что подобное право не может перевесить предшествующего права всех людей взятых вместе¹⁸¹. Покинутым домом можно владеть, только пока не явился настоящий хозяин, а настоящий хозяин земли — человеческий род, которому земля дана Богом. Где же однако доказательство этого предшествующего владения? Реалистическая философия вдается тут в чистую мифологию. "Непознаваемое" Спенсера вдруг, когда нужно, превращается в личное Божество, дарующее известные права совокупности созданным им существ. Всего любопытнее, что Спенсер отрицает при этом у человечества право учинить раздел и требует, чтобы оно показало свое полномочие; но ведь и отдельное лицо, у которого хотят отобрать усвоенный им участок, может потребовать, чтобы человечество показало ему свои документы, как сделал бы и владелец покинутого дома, если бы кто-нибудь вдруг объявил себя хозяином. Какую же данную Богом хартию предъявит человеческий род?

На практике, если мы должны дожидаться, чтобы весь человеческий род предъявил свои притязания на известный участок земли, то частная собственность может считаться вполне обеспеченною. Человеческий род никогда не предъявлял подобного притязания и никогда его не предъявит, по той простой причине, что человечество как целое есть общий дух, который никаких юридических претензий не имеет и не может быть собственником чего бы то ни было. Вследствие этого и Спенсер не думает присваивать землю всему человечеству. По его теории "страна" должна принадлежать "корпоративному телу — обществу", то есть государству. Но почему же государство имеет преимущественное право перед отдельным лицом? Где его полномочие? На эти вопросы нет ответа. Вместо того чтобы сделать прямой логический вывод из своих посылок, реалистический философ сначала строит здание в облаках, а затем делает скачок на землю, но попадает уже, куда Бог приведет. Твердого основания нет никакого.

Такое же смешение всяких начал мы видим и у Лавелэ. Историческое исследование, которое должно служить фактическим подтверждением его теории, указывает на общинное владение, как на первоначальную форму собственности; одобряемый же им план национализации поземельной собственности состоит в присвоении земли не общине, а государству; наконец, теоретическим основанием его взгляда служат естественные права человека. Лавелэ не замечает, что одно вовсе не вяжется с другим. Община, а равно и государство, может поделить землю между своими членами; как собственники они имеют на то полное право. Между тем во имя естественных прав человека, они обязаны давать землю всякому пришельцу. Допустим ли мы подобное юридическое начало? Скажем ли мы, например, что всякий, кто желает поселиться около Неаполитанского залива, имеет право требовать, чтобы ему отвели там клочок земли, и что общество не имеет права ему отказать, так как земля принадлежит всем людям, и всякий в силу своего естественного права имеет в ней участие? Очевидно, это было бы Нелепо. Как же скоро мы признаем, что общество имеет право отказать требующему, так о естественном праве на землю не может уже быть речи, и тогда вся основанная на ней теория рушится.

С присвоением земли обществу естественное право человека будет даже в большем накладе, нежели при частной собственности. Возьмем приведенный у Лавелэ нелепый пример потерпевшего крушение, которого приходится бросить обратно в море, потому что никто не хочет его принять. Положим, что на острове живут сто человек, из которых каждый имеет свой участок земли. Для того чтобы бросить потерпевшего крушение обратно в море, надобно, чтобы ни один из этих ста не согласился его принять. Но будет ли ему какая-нибудь выгода от того, что остров, вместо того чтобы находиться в частном владении, будет составлять совокупную собственность всех? Напротив, в таком случае, для того чтобы отказать ему в пристанище, а тем паче в участке земли, достаточно бы было, чтобы из ста человек не согласились пятьдесят один. Что же он выиграл? Когда говорят о юридическом решении задачи, надобно по крайней мере ясно понимать, что такое юридическое решение и каковы его условия.