Реферат_Старобинский. «Слово «цивилизация» Жана Старобинского. Цивилизация эволюция слова и группа идей Л. Февра
 Скачать 153.66 Kb.
|
|
«Цивилизация: эволюция слова и группа идей» Л. Февра Люсьен Февр ставит цель проследить эволюцию слова, прошлое которого необходимо изучать историку. Февра интересует не только судьба самого слова «цивилизация», но и группа фундаментальных идей вокруг него. Воссоздать историю слова «цивилизация» -- это реконструировать путь всей французской мысли. Февр обозначает, что одно и то же слово служит для обозначения разных понятий – «этнографическая концепция цивилизации» (жизнь определенных групп), в рамках которого цивилизация – это «коллективное понятие», и оценочная концепция. Последняя, согласно Февру, включает в себя и категорию коллективного блага, и личной привилегии. Такая цивилизация противопоставляется варварству, дикости и «полуцивилизованности». Февра интересует, кто первым напечатал слово «цивилизация». Он сразу признается, что точно этого сказать не может, но отмечает, что не встречал слова ранее 1766 года. Для его логики исследования важно, что слово было «придумано специально и вошло в язык недавно». Еще на протяжении примерно двадцати лет после первого появления в печатном тексте, конкурируя со словом «police», слово постепенно расширяет свой ареал и с приближением французской революции одерживает победу. Однако, отмечает Февр, само существительное «цивилизация» появляется почему-то гораздо позже, чем глагол «цивилизовать» и причастие «цивилизованный». Значит, такая простая лингвистическая операция, скорее всего, не случалась по важной причине. Дело в том, что долгое время для французского языка были более органичный такие слова, как «politesse”(любезность), «courtesie”(учтивость) и «police”(общественный порядок). Они лексически «покрывали» собой все настоящие потребности французского дискурса о порядке, добродетели и проч. вплоть до 2/2 XVIII века. Что послужило толчком для возникновения нового слова? Согласно Февру, это «новое» слово было призвано обозначить новые культурные и социальные смыслы: пока police приобретало все более приземленное значение, politesse, как и куртуазность в значении учтивости стали признаком архаичности, «цивилизация» помогала обозначить превосходство народов с развитой, «высокой» культурой. Чтобы сломить сопротивление старых понятий, отразить новые смыслы и при этом – что для Февра важно, как для исследователя «группы идей» -- включить в себя значения всех «старых» слов, -- необходим новый термин. Так в французском интеллектуальном дискурсе и возникает «цивилизация». Она появляется на свет вовремя: Февра интересует прямая взаимосвязь между «революцией в умах» (издание «Энциклопедии», расцвет новой философии Бэкона и Декарта, труды Лавуазье и проч.) и столь быстрым распространением нового слова. Февр напрямую связывает идею цивилизации с развитием научных и социальных идей и гносеологических установок выбранного периода. Так как, пишет Февр, тогда вывод в науке зависел не столько от эмпирических данных, сколько от «исходной идеи», само собой, что вместо релятивистской модели множества разных особых цивилизаций, новое слово, скорее, обозначает европейскую целостность и единообразие. Февр отмечает некую непоколебимость цивилизации как идеала, как совершенства – непоколебимость смысла, которая возникает одновременно с самим словом. Цивилизация для интеллектуалов того времени – это «доминирующая» идея. Такой ее статус не нарушался даже отторгающей позицией Жан-Жака Руссо: он все равно, согласно Февру, не воспринимал цивилизацию «критически». Для термина, единогласно принятого в качестве обозначения для свершившегося идеала человечества, такая идейная узость была непродуктивна – поэтому закономерно, что французская мысль постепенно стала двигаться к релятивистскому осознанию ценности разных культур. Февр берет тексты более позднего времени и благодаря им показывает, как «бум» путешествий и лингвистические прозрения Гумбольдта привели общество к осознанию множественности цивилизации. Февр подчеркивает, что эволюция этой новой «идеи» внутри концепта цивилизации была напрямую связана с эволюцией естественных наук. Рождение «цивилизации» совпало с французской революцией неслучайно: ведь поначалу для ее подготовителей, участников и свидетелей налицо была успешность программы «прогресса». Но вот революция повернулась своей кровавой стороной, а потом сменилась Империей – люди увидели то, что их предшественники, разработавшие наше понятие, не знали – «цивилизация может умереть». Отсюда – и возвращение к идеям Руссо, и возникающее сравнение «опасной» цивилизации с пучиной. Мысль, что цивилизация – это идеал и предназначение человечества – стала активно оспариваться. «Шаткое» положение цивилизации в XIX веке приводит к новому витку разработки понятия. Согласно Гизо, хотя и существует множество цивилизаций и их нужно изучать, но над всеми ними есть еще «Цивилизация и ее прогресс». Далее Гизо делает «умелый синтез»: Гизо лишает слово «цивилизация» опасной рыхлости: цивилизация – это и развитие разума, и развитие социальное, причем данное в синхронности. Тогда «зло» цивилизации для бедных, диких и угнетенных просто перестает существовать. Далее Февр, анализируя германскую идею «культуры», пытается понять какую «группу идей» заключает в себе именно это слово и в какое соотношение вступает это слово с цивилизацией». Если до Гизо культура (понимаемая как множество искусств) мыслилась отдельно от цивилизации, то он включил «развитие интеллектуального состояния» внутрь цивилизации. Именно благодаря Гизо под цивилизацией мыслились и культурные явления, и политические, и социальные, и религиозные институты. В конце своего исследования Февр призывает пристальнее вглядеться в контекст, внутри которого появились работы Гизо (1820-е). В то время как он старался примирить в понятии цивилизации активное социальное начало, плоды культуры и «умственный прогресс», бурно расцветала критика цивилизации как ценности. Именно эта критика привела в XIX-м веке, остающемся за рамками интересов Февра, к рассинхронизации научного и прагматического взгляда на цивилизацию. Одна «ветвь» привела позже к признанию разности идеалов, другая – к признанию идеала только в европейской модели. Сознательное и утвердившееся в языке использование понятия «цивилизации» во множественном числе открывает путь новой группе идей и, таким образом, термин преодолевает свою незрелую односторонность и раскрывает потенциал – именно здесь, поэтому, Февр заканчивает свой обзор становления «цивилизации» – вслед за ним можно продолжить, что новые группы идей рождаются уже внутри сформированных и им рассмотренных. Однако Февр предупреждает, что в умах людей до сих пор живет «старое представление об общечеловеческой цивилизации», правда, в отличие от Старобинского, не делает из этого никаких социальных выводов. «Слово «цивилизация» Жана Старобинского В первых главах автор прослеживает не только историю возникновения и первых употреблений слова «цивилизация», но и то, как соотносится означаемое и означающее этого слова в период его семантического оформления – во второй половине XVIII века. Старобинский показывает, что на протяжении первых десятилетий своего употребления это слово обозначало не только процесс, но и линейный прогресс – «цивилизация» мыслилась как стадийный переход от варварства к правильному порядку. Именно термин «варварство», по мысли Старобинского, становится одной из ключевых антиномий цивилизации. Чуть позже понятие «цивилизация» начинает обозначать не только динамическое восхождение, но и уже достигнутое «правильное» состояние. Несмотря на свою двойственность, слово «все-таки сохраняет некоторые импликации, образующие императив единства и приписывающее всему роду человеческому некоторое единое направление». Приводя фрагменты из текста одного автора – Мирабо – Старобинский демонстрирует полисемичность и смысловую забыкость границ «цивилизации» -- оно может обозначать и множественность народных культур, может быть «лжецивилизацией, которая увековечивает жестокость», оно выступает синонимом добродетели и разума, но в то же время под тем же пером Мирабо становится нейтральным обозначением институций и техник. Наконец, с помощью этого слова Мирабо описывает все несправедливое и неправильное, что есть в современности – изучая множественность значений нового понятия в тексте Мирабо, Старобинский приходит к выводу, что почти одновременно с возникновением самого термина появляется и критика цивилизации, и критика во имя цивилизации. Поскольку «такие понятия, как цивилизация, появляются на свет, чтобы образовать оппозиции» Старобинский вводит и последовательно рассматривает оппозиции, образованные вокруг главной – цивилизация/варварство: грек/варвар, город/крестьяне, гнусность/куртуазность, учтивость/вежливость (более «размытая», но не менее важная оппозиция). Их выделение позволяет подчеркнуть оценочную специфику термина. Эта оценочность неизбежно приводит к тому, что термин «цивилизация» постепенно становится застывшим и – как следствие – «священным». Чтобы проследить эту сакрализацию, Старобинский обращается к этимологии и истории слова polire («очищать») и показывает, как смысловая связь между «очищением» и цивилизацией привела к «освящению» последней. Автор отмечает, что этот процесс совпал с идейной подготовкой революции 1789 года -- оттенки священного и «очищенного» в интересующем нас слове прочно укореняются во Франции вплоть до столкновения с пугающей «цивилизованностью» гитлеровской Германии. Несмотря на то, что столь устойчивое понимание цивилизации соотносится с утверждением Гюго «Прогресс – это поступь Божья», этот же термин в XVIII веке подхватили и европейские реакционеры. Консерватор Эдмунд Берк понимал цивилизацию как сохранение «духа дворянства и духа религии». Старобинский отмечает ключевую роль этого реакционного «присвоения» цивилизации в дальнейшей судьбе термина. Именно внутри консервативного интеллектуального поля рождается еще одна оппозиция – цивилизация/чернь, где чернь, синонимичная варварству, это внутренняя угроза от других, «недворянских» сословий. «Дикий мир», таким образом, -- это уже локус не за границами цивилизации, а помещенный внутри нее. Именно так – в попытке построить стены внутри собственного упорядоченного мира – возникают реакционные механизмы «ограждения», «охраны порядка», «воспитания и пропаганды». Последние разделы работы Старобинского посвящены рассмотрению критики самой цивилизации. Автор прослеживает путь французской и германской мысли – от Бенжамена Констана до Бодлера и Ницше – путь, на котором «цивилизация перестает, подобно непроницаемому сосуду удерживать в себе сакральное». Именно в тот момент происходит распад внешнего и внутреннего смысла понятия, и «цивилизация» становится «одним из общих мест официальной риторики». Неудивительно, что реакцией на это становится поиск красоты в грядущем, «свежем» варварстве – от фурьеристского племенного равенства до восхваления антиномичной цивилизации «культуры», которая, по мысли Ницше, всегда столь же велика, сколь и испорчена. Наконец, Фрейд и вовсе в своей известной связке «Эрос и Танатос» отводит активное эротическое начало – культуре, а за цивилизацией закрепляет смерть. Вслед за этим Старобинский утверждает, что на сегодняшний день термин «цивилизация» «износился». Тогда зачем нужно его исследовать? Притчеобразный ответ Старобинский дает в самом конце своей статьи. Но прежде автор показывает, что выделенная им «двоичность» критики во имя цивилизации и критики цивилизации актуальна до сих пор: в современном мире цивилизация одновременно угрожающее (окружающему миру и человеку) и угрожаемое. По мысли Старобинского, такая дихотомия еще весьма далека от желанной модели «цивилизация-ценность». Но ценность, в которой есть и «перманентный кризис, и высшая бдительность, и свобода критики, и высшая независимость разума». Старобинский останавливается на этом, не рискуя идти дальше в описании «идеальной», на его взгляд, концептуальной модели цивилизации, но уже становится ясным, что он вступает за саморефлективную цивилизацию, сознательно включающую в себя все прежние этапы самоосмысления и понимающую свои слабости и пределы. Заканчивая работу сюжетом из Х.Л. Борхеса, Старобинский делает важнейший вывод: «переход от варварства к цивилизации и от цивилизации к варварству вовсе не требует столь милой сердцу историков «долгой временной протяженности» и порой для этого перехода довольно одного шага. Отмеченная Старобинским непрочность границ цивилизации показывает, что «изношенность» термина на фоне его бурного исторического противоречивого становления – не то же самое, что устаревание самого концепта. Цивилизацию до сих пор подстерегает опасность увериться в своей победе над варварством и – в тот же момент – обрушиться. Поэтому цивилизация сегодня – это бдительность и постоянное осознание неотъемлемости от своей оборотной стороны. Сравнительный анализ подходов Л.Февра и Ж. Старобинского Как мы увидели, оба исследователя сосредоточили свое внимание на том, как «цивилизация» идентифицировала себя по отношению к своей противоположности – точнее, к тому, что в разные исторические эпохи мыслилось как противоположность – будь то «варварство» или множественность «этнографических» культур. При этом Февр, как представитель Школы «Анналов» в своем подходе больше акцентирует внимание на группе идей вокруг слова «цивилизация», а Старобинского больше интересует соотношение означаемого и означающего самого этого слова. Иначе говоря, Февр сосредоточен на семантически близких цивилизации понятиях. Старобинский же – на разворачивании смыслов внутри самого нового слова. Очевидно, что оба исследователя, несмотря на различие в акцентах, сосредоточены именно на исследовании «концепта» цивилизации, если понимать под концептом «мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода». При этом Февр воспринимает поле концепта «цивилизации» как более устойчивое и общепризнанное теми героями интеллектуальной сферы, которых он упоминает в своей статье. Старобинский же, скорее, показывает, как этот концепт присваивался и изменялся разными кругами мыслителей. Оба исследователя выбирают бинарность как некий «каркас» для своих рассуждений: Февр берет за основу две концепции цивилизации, а Старобинский – бинарную оппозицию цивилизация/варварство и два типа цивилизационной критики. При этом важно отметить, что Старобинский, скорее, имплицитно признает концепт варварства, а Люсьен Февр вступает за то, что можно назвать «мультикультурностью». Наконец, оба видят опасность в «старом представлении» о цивилизации: для Старобинского и для Февра мысль о непогрешимости цивилизации и четкости неких ее «границ» -- это разрушительное заблуждение. Не лишним будет отметить, что оба исследователя работают строго внутри европейского дискурса, не выходя за границы европейского понимания цивилизации и не соотнося это с исследованиями, например, антропологов о других народах, племенах и странах. В определенном смысле это продиктовано не только тем, что тот же Февр писал свою статью задолго до постколониальных исследований, но и тем, что оба автора сосредоточили свое внимание на 2/2 XVIII века – времени, когда это слово рождалось внутри Европы, которая, в свою очередь, только начинала по-настоящему открывать мир культуры за своими пределами. |