_Даниэль Канеман, Думай медленно. Даниэль Канеман Думай медленно решай быстро

• Название: Даниэль Канеман Думай медленно решай быстро
• Дата: 14.09.2022
• Размер: 2.51 Mb.
• Имя файла: _Даниэль Канеман, Думай медленно.doc
• Тип: Реферат; #677778
• страница: 63 из 126

   Обретение умений

   Каким образом информация, обеспечивающая работу интуиции, сохраняется в памяти? Некоторыми видами интуиции овладеваешь довольно быстро. Мы унаследовали от предков прекрасную обучаемость в распознавании угроз. В жизни бывает достаточно одного-единственного опыта, чтобы надолго привить страх и стремление к бегству перед лицом опасности.
   Однажды отведав в ресторане сомнительное блюдо, мы в следующий раз рефлекторно обойдем стороной злополучное заведение. Каждый из нас напрягается на месте, где произошло неприятное событие, даже если нет причин ждать его повторения. Для меня таким местом стал съезд с автомагистрали к аэропорту Сан-Франциско, где много лет назад какой-то водитель в припадке злости согнал меня на обочину и обложил бранью. Я так и не выяснил, с чего он на меня взъелся, но каждый раз, проезжая этот участок по пути в аэропорт, до сих пор вспоминаю голос обидчика.
   Этот инцидент я вспоминаю сознательно, что объясняет эмоции, которые его сопровождают. Впрочем, мы часто настораживаемся и чувствуем неловкость при каких-то словах, в каком-то месте, не отдавая себе отчета о причине. В ретроспективе мы назовем это переживание интуицией, если за ним следует неприятное событие. Такой режим эмоционального обучения сродни тому, что происходило в опытах Павлова по выработке условного рефлекса у собак. То, чему учились собаки, можно было бы назвать приобретенной надеждой (звук колокольчика служил сигналом к обеду). Страхи приобретаются гораздо легче.
   Источником интуиции становится не только собственный опыт, но и чужой, переданный на словах. Пожарный с развитым «шестым чувством» наверняка не раз обсуждал и обдумывал ситуации, в которых еще не бывал: таким образом его мозг получал информацию о том, какие признаки свидетельствуют об опасности и как на них реагировать. На моей памяти молодой командир взвода без боевого опыта напрягался как струна, проводя солдат через узкую лощину, поскольку его учили определять места возможных засад. Научиться можно и без отработки навыка.
   Эмоциональное обучение происходит быстро, но развитие так называемых профессиональных навыков занимает гораздо больше времени. Приобретение подобных умений для решения сложных задач, к примеру для игры в шахматы на высоком уровне, занятия профессиональным баскетболом или борьбы с пожарами, – задача каверзная и затратная, поскольку профессиональные навыки подразумевают не одно умение, а целый набор мини-навыков. Возьмем, к примеру, шахматы: хороший гроссмейстер понимает сложность позиции с одного взгляда, но чтобы этому научиться, требуются годы. Анализ игры профессионалов показал, что для овладения высшими уровнями мастерства необходимо как минимум 10 тысяч часов упорной подготовки (примерно шесть лет занятий по пять часов в день). В эти периоды глубокого сосредоточения на игре серьезный шахматист знакомится с тысячами комбинаций, предшествующих победе или поражению.
   В какой-то степени подготовка мастеров-шахматистов напоминает уроки чтения у дошкольников. Вначале ребенок прикладывает усилия, чтобы узнать буквы и составить из них слоги, а затем слова. Взрослый читатель воспринимает целые предложения. При должном опыте возникает способность замечать новые элементы в тексте, узнавать и правильно произносить впервые встреченное слово. В шахматах повторяющиеся сочетания фигур играют роль букв, а комбинации сродни длинным словам или предложениям.
   Опытный читатель сможет прочесть прежде не виденную строфу «Бармаглота» Льюиса Кэрролла с правильной интонацией и ударением, получая при этом удовольствие:

     Варкалось. Хливкие шорьки
     Пырялись по наве,
     И хрюкотали зелюки,
     Как мюмзики в мове [2 -  Перевод Д.Г. Орловской.].

   Обучение шахматиста – процесс более сложный и медленный, чем подготовка читателя, поскольку в шахматном «алфавите» гораздо больше букв и «слова» длиннее. Однако после тысяч часов практики мастера прочитывают позиции на доске с одного взгляда, а те немногочисленные ходы, которые приходят им на ум, почти всегда сильны и даже неординарны. Гроссмейстеры могут разобрать «слово», с которым раньше не сталкивались, или найти новый способ интерпретации уже знакомого.

   Контекст развития умений

   Мы с Кляйном быстро обнаружили, что сходимся во мнениях по поводу природы интуитивного умения и того, каким образом оно приобретается. Однако нам предстояло достичь согласия еще в одном ключевом вопросе: когда можно доверять эксперту с развитой, по его словам, интуицией?
   Спустя какое-то время мы сообразили, что имеем в виду разных экспертов. Кляйн долгое время работал с командирами пожарных бригад, медсестрами и другими профессионалами – обладателями практического опыта. Я же провел больше времени, следя за тем, как психологи, финансовые аналитики и политологи пытаются составлять необоснованные долгосрочные прогнозы. Неудивительно, что Кляйн испытывал уважение и доверие к экспертам, а я был настроен скептически. Он был более склонен прислушиваться к интуитивным суждениям экспертов, поскольку, по его словам, настоящий профессионал осознает пределы своих возможностей. Однако я сталкивался со многими псевдоэкспертами, которые не замечали собственного невежества (иллюзия значимости), и считал, что субъективная уверенность часто бывает неоправданно высока и не основывается на информации.
   В предыдущих главах я показал, что твердая уверенность возникает из двух родственных ощущений: когнитивной легкости и когерентности. Мы обретаем уверенность, когда найденное нами объяснение легко всплывает в памяти и не содержит внутренних противоречий. Однако легкость и связность вовсе не означают истинности суждения, в которое мы верим. Ассоциативный механизм настроен таким образом, чтобы подавлять сомнения и вытаскивать на свет идеи и факты, совместимые с главенствующей в данный момент историей. Следуя правилу «что ты видишь, то и есть», наше сознание достигает высокой убежденности в чем-либо, часто игнорируя неизвестное. Поэтому неудивительно, что многие из нас склонны верить голословным заявлениям интуиции. Мы с Кляйном пришли к согласию отн осительно следующего важного принципа: уверенность в собственной интуиции не является свидетельством ее значимости. Другими словами, не поддавайтесь на «авторитетные» уговоры и заверения (даже если пытаетесь уговорить сами себя).
   Однако если субъективная вера может подвести, как тогда оценивать вероятную значимость интуитивного суждения? Когда такие суждения отражают истинный опыт и профессионализм и когда они – лишь пример иллюзии значимости? Ответ можно получить исходя из двух основных условий приобретения мастерства:

   • наличия контекста, причем достаточно постоянного, чтобы стать предсказуемым;
   • возможности изучить упомянутые постоянства контекста посредством длительной практики.

   Когда оба эти условия удовлетворяются, интуиция приобретается как навык. Шахматы – крайний пример неизменного контекста или среды, хотя в бридже и покере тоже присутствуют стойкие статистические закономерности, позволяющие оттачивать умения. Врачи, медсестры, спортсмены и пожарные также имеют дело со сложными, но внутренне закономерными ситуациями. Точные интуитивные суждения, описанные Гэри Кляйном, возникли благодаря крайне значимым сигналам, которые научилась использовать Система 1 эксперта, даже если Система 2 не нашла им наименования. В случае с финансовыми аналитиками и политологами произошло обратное: они действуют в контексте с нулевой достоверностью. Их неудачи отражают изначальную непредсказуемость событий, которые эти эксперты пытаются предсказать.
   Некоторые контексты даже хуже непостоянных. Робин Хогарт описывает так называемые «порочные» среды, в которых профессионалы чаще усваивают ложные истины. Он приводит пример из работ Льюиса Томаса – историю о враче начала ХХ века, который часто диагностировал склонность к заболеванию тифом у своих пациентов. К несчастью, для постановки диагноза врач пальпировал язык пациента и не мыл рук между приемами. Если пациент впоследствии заболевал, это подогревало веру врача в безошибочность своей диагностики. Его прогнозы были точны, но не за счет профессиональной интуиции.
   Клиницисты Мила не были некомпетентными, а их промахи не означали отсутствия таланта. Если им что-то не удалось, то лишь потому, что поставленные задачи не имели простого решения. Медицинский прогноз – менее крайний случай в сравнении с долгосрочным политическим прогнозом при нулевой достоверности контекста, однако малодостоверный контекст также не способствует высокой точности предсказаний. Мы знаем, что дело именно в этом, поскольку даже самые лучшие статистические программы не дают в этих условиях точных результатов, не говоря уже об экспертах. В опытах Мила и его последователей ни разу не возникало эффекта «поимки с поличным», когда бы специалист не учел какую-нибудь значимую подсказку среды, учитываемую алгоритмом. Ошибка подобного рода маловероятна, поскольку человек обычно учится такое замечать. Если сущест вует крайне значимый для построения прогноза сигнал среды, человек-наблюдатель его заметит при соответствующей возможности. В шумных средах статистические алгоритмы дают лучшие результаты по двум причинам: они более успешно распознают слабые значимые сигналы и еще успешнее поддерживают средний уровень точности прогноза при постоянном шуме.
   Нельзя винить кого-то за плохой прогноз в непредсказуемом мире. Вместо этого стоило бы обвинить профессионалов за веру в то, что эта непосильная задача им по плечу. Превозношение собственных догадок касательно непредсказуемых ситуаций – в лучшем случае самообман. В отсутствие значимых сигналов среды такие «озарения» – либо удача, либо фальшь. Если этот вывод показался вам неожиданным, значит, вы все еще верите в волшебство интуиции. Запомните: нельзя полагаться на интуицию в контексте, лишенном стабильных закономерностей.