Анг и дем. Angely_i_demony_Den_Braun читаю. Дэн Браун Ангелы и демоны
 Скачать 2.27 Mb.
|
|
Глава 99 – Что слышно от Оливетти? – спросил камерарий у Рошера, когда они вышли из Сикстинской капеллы, чтобы направиться в кабинет папы. Клирик выглядел смертельно уставшим. – Ничего, синьор. Я опасаюсь самого худшего. Когда они достигли цели, камерарий тяжело вздохнул: – Капитан, больше я ничего сделать не могу. Боюсь, что за этот вечер я и так сделал чересчур много. Сейчас я стану молиться и не хочу, чтобы меня беспокоили. Мы передаем дело в руки Господа. – Хорошо, синьор. – Время на исходе, капитан. Найдите ловушку. – Поиски продолжаются, – не слишком уверенно произнес офицер. – Но оружие спрятано очень хорошо. Камерарий недовольно поморщился. Казалось, у него не осталось сил выслушивать объяснения. – Понимаю. Ровно в одиннадцать пятнадцать, если угроза к тому времени не будет устранена, я прошу вас приступить к эвакуации кардиналов. Я вручаю их судьбу в ваши руки и прошу лишь об одном. Сделайте так, чтобы они с достоинством покинули это место. Пусть они выйдут на площадь Святого Петра и окажутся среди людей. Я не хочу, чтобы последние мгновения существования церкви были омрачены видом ее верховных служителей, улепетывающих через черный ход. – Будет исполнено, синьор. А как же вы? Должен ли я зайти и за вами в одиннадцать пятнадцать? – В этом нет необходимости. – Но, синьор... – Я покину Ватикан, только повинуясь приказу своей души. «Неужели он решил отправиться на дно вместе с кораблем?» – подумал Рошер. Камерарий открыл дверь папского кабинета, но, прежде чем переступить порог, оглянулся и сказал: – Да. Еще вот что... – Слушаю, синьор? – В кабинете сегодня почему-то очень холодно. Я весь дрожу. – Электрическое отопление отключено. Позвольте мне растопить для вас камин. – Спасибо, – устало улыбнулся камерарий. – Огромное вам спасибо. Рошер вышел из папского кабинета, оставив камерария молящимся в свете камина перед небольшим изваянием Святой Девы Марии. Это была странная, внушающая суеверный страх картина. Черная коленопреклоненная тень в мерцающем красноватом свете. Едва выйдя в коридор, Рошер увидел бегущего к нему швейцарского гвардейца. Даже в свете свечей Рошер узнал лейтенанта Шартрана – молодого, зеленого и очень ретивого. – Капитан, – сказал Шартран, протягивая начальнику сотовый телефон, – мне кажется, что обращение камерария подействовало. Звонит человек, который считает, что, возможно способен нам помочь. Неизвестный звонит по одной из частных линий Ватикана. Не знаю, как он сумел раздобыть номер. – Что дальше? – спросил Рошер. – Человек сказал, что будет говорить со старшим по званию офицером. – От Оливетти что-нибудь слышно? – Никак нет, сэр. – Говорит капитан Рошер, и я старший по званию, – произнес в трубку офицер. – Рошер! – раздался голос на другом конце линии. – Вначале я скажу, кто я, а затем разъясню, что вам следует делать. Когда звонивший, закончив разговор, отключился, Рошер от изумления долго не мог прийти в себя. Теперь он знал, кто отдает ему приказы. * * * А тем временем в ЦЕРНе Сильвия Боделок отчаянно пыталась как-то упорядочить огромное количество просьб о предоставлении лицензий, поступающих по голосовой почте Колера. Но когда зазвонил личный телефон директора, Сильвия подпрыгнула на стуле. Этого номера не знал никто. – Да? – сказала она, подняв трубку. – Мисс Боделок? Говорит директор Колер. Немедленно свяжитесь с пилотом. Мой самолет должен быть готов через пять минут. Глава 100 Когда Роберт Лэнгдон открыл глаза и обнаружил, что видит над собой расписанный фресками купол в стиле барокко, он не мог понять, где находится и сколько времени провалялся без сознания. Высоко над головой плавал дымок. Какой-то предмет закрывал его рот и нос. Кислородная маска. Ученый содрал с лица прибор, и в тот же миг ему в ноздри ударил ужасный запах. Запах сгоревшей плоти. Стучащая в висках боль заставила его скривиться. Когда он предпринял попытку сесть, рядом с ним присел человек в белом халате. – Riposati! – сказал человек в белом. – Sono il paramedico. «Лежите! – машинально перевел Лэнгдон. – Я – фельдшер». Затем он снова едва не потерял сознание. Голова кружилась, как дымок под куполом. Что, черт побери, произошло? Им снова стала овладевать паника. – Sorcio salvatore, – сказал человек, представившийся фельдшером. – Мышонок... спаситель. Лэнгдон вообще отказывался что-либо понимать. Мышонок-спаситель? Человек ткнул пальцем в Микки-Мауса на руке профессора, и мысли Лэнгдона начали постепенно проясняться. Он вспомнил, что включил будильник. Бросив взгляд на циферблат, ученый отметил время. Десять двадцать восемь. В тот же миг он вскочил на ноги. Все события последних часов снова всплыли в его памяти. * * * Через пару минут Лэнгдон уже находился у главного алтаря в компании брандмейстера и его людей. Пожарные засыпали его вопросами, но американец их не слушал. Ему самому было о чем спросить. По всему телу была разлита боль, но ученый знал, что надо действовать немедленно. К нему подошел один из пожарных и сказал: – Я еще раз осмотрел всю церковь, сэр. Мы обнаружили лишь тела командира швейцарцев и кардинала Гуидера. Никаких следов девушки. – Grazie, – ответил Лэнгдон, не зная, радоваться ему или ужасаться. Он был уверен, что видел Витторию на полу без сознания. Теперь девушка исчезла. Причина исчезновения, которая сразу пришла ему на ум, была неутешительной. Убийца, говоря по телефону, не скрывал своих намерений. «Сильная духом женщина, – сказал он. – Такие меня всегда возбуждали. Не исключено, что я найду тебя еще до того, как кончится эта ночь. А уж когда найду, то...» – Где швейцарские гвардейцы? – спросил Лэнгдон, оглядываясь по сторонам. – Контакт установить не удалось. Все линии Ватикана заблокированы. В этот момент ученый до конца ощутил свое одиночество и беспомощность. Оливетти погиб. Кардинал умер. Виттория исчезла. И полчаса его жизни канули в небытие в мгновение ока. За стенами церкви шумела пресса, и Лэнгдон не сомневался, что информация об ужасной смерти кардинала скоро пойдет в эфир. Если уже не пошла. Американец надеялся на то, что камерарий, давно рассчитывая на самый худший вариант развития событий, принял все необходимые меры. «Эвакуируй свой проклятый Ватикан! Пора выходить из игры! Мы уже проиграли!» Лэнгдон вдруг осознал, что все, что толкало его к действиям, – стремление спасти Ватикан, желание выручить из беды четырех кардиналов и жажда встретиться лицом к лицу с членами братства, которое он изучал так много лет, – все эти мотивы куда-то исчезли. Сражение проиграно. Теперь его заставляло действовать лишь одно неистовое желание. Желание древнее и примитивное. Он хотел найти Витторию. Вместе с исчезновением девушки к нему пришла полная душевная опустошенность. Лэнгдону часто приходилось слышать, что несколько часов, проведенных вместе в экстремальной ситуации, сближают людей больше, чем десятилетия простого знакомства. Теперь он в это поверил. Чувств, подобных тем, которые бурлили в нем сейчас, он не испытывал много лет. И господствующим среди них было чувство одиночества. Страдание придало ему новые силы. Выбросив из головы все посторонние мысли, Лэнгдон сосредоточился на самом главном. Ученый надеялся, что ассасин поставит дело выше удовольствия. Если это не так, то он опоздал со спасением. «Нет, – сказал он себе, – у тебя еще есть время. Убийца должен завершить то, что начал, и поэтому, прежде чем исчезнуть навсегда, еще раз вынырнет на поверхность». Последний алтарь науки, размышлял Лэнгдон. Финальный удар убийцы. Последняя задача. Земля. Воздух. Огонь. Вода. Он посмотрел на часы. Еще тридцать минут. Ученый чуть ли не бегом помчался мимо пожарных к «Экстазу святой Терезы». На сей раз, глядя на этот шедевр Бернини, Лэнгдон точно знал, что ему необходимо увидеть. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь...» Прямо над откинувшейся на спину святой на фоне золотого пламени парил изваянный Бернини ангел. В одной руке этот посланец небес сжимал остроконечное огненное копье. Лэнгдон перевел взгляд на то место, куда примерно указывал наконечник копья, и не увидел ничего, кроме стены храма. В точке, на которую указывал ангел, не было ничего особенного. Но ученого это не смутило, поскольку он точно знал, что ангел указывает в ночь – на место, расположенное далеко за стеной церкви. – В каком направлении от меня находится эта точка? – спросил Лэнгдон у шефа пожарных. – В каком направлении? – переспросил тот, глядя в ту сторону, куда показывал американец, и несколько растерянно ответил: – Не знаю... на западе, как мне кажется. – Какие церкви расположены на этой линии? – задал свой следующий вопрос вновь обретший решительность Лэнгдон. Изумление шефа, казалось, не имело границ, и он протянул: – Их там не меньше десятка. Но почему вас это интересует? «Я и сам мог это сообразить», – мрачно подумал американец, не отвечая на вопрос. Вслух же он произнес: – Мне нужна карта Рима. И быстро. Брандмейстер отправил одного из своих подчиненных к пожарной машине за картой. А Лэнгдон снова повернулся лицом к скульптуре. Земля... Воздух... Огонь... ВИТТОРИЯ. Последней вехой является вода, сказал он себе. Вода, изваянная Бернини. Скорее всего она должна находиться где-то в одной из церквей. Иголка в стоге сена. Он перебрал в уме все работы Бернини, которые помнил. Ему нужна та, в которой ок отдает дань воде... Первым на ум Лэнгдону пришло изваяние из фонтана «Тритон», но ученый тут же сообразил, что эта скульптура стоит перед той церковью, в которой он сейчас находится, и вдобавок в направлении, противоположном тому, куда указывает ангел. Он делал все, чтобы заставить свой мозг работать на полную мощность. Какую фигуру мог изваять Бернини для прославления стихии воды? «Нептун и Аполлон»? Но к сожалению, эта скульптура находится в музее Виктории и Альберта в Лондоне. – Синьор!.. Это прибежал пожарный с картой. Лэнгдон поблагодарил молодого человека и развернул карту на алтаре. Ему сразу стало ясно, что на сей раз он обратился к тем людям, к которым следовало. Такой подробной карты Рима профессор еще не видел. – Где мы сейчас? Пожарный ткнул пальцем в точку на карте и произнес: – Рядом с пьяцца Барберини. Лэнгдон, чтобы еще лучше сориентироваться, снова взглянул на огненное копье ангела. Начальник пожарной команды правильно оценил направление: копье ангела смотрело на запад. Ученый провел на карте прямую линию, начав с точки, в которой находился в данный момент, и его надежда сразу же начала угасать. Почти на каждом дюйме линии, по которой двигался его палец, имелся маленький черный крестик. Церкви. Город просто усеян ими. Когда цепь церковных сооружений закончилась, палец Лэнгдона уже оказался в пригороде Рима. Американец глубоко вздохнул и на шаг отошел от карты. Проклятие! Окидывая взглядом общую картину города, он задержал внимание на трех храмах, в которых были убиты три первых кардинала. Капелла Киджи... Площадь Святого Петра... Это место... Глядя одновременно на все три точки, Лэнгдон заметил в их расположении некоторую странность. Вначале он думал, что церкви разбросаны по Риму случайно, без какой-либо закономерности. Но теперь он видел, что это определенно не так. Как ни странно, церкви были расположены по определенной схеме, и связывающие их линии образовывали гигантский, включающий в себя почти весь город, треугольник. Лэнгдон еще раз проверил свое предположение и убедился, что это вовсе не плод его разыгравшегося воображения. – Penna, – неожиданно произнес он, не отрывая взгляда от карты. Кто-то протянул ему шариковую ручку. Лэнгдон обвел кружками три церкви и проверил свой вывод в третий раз. Сомнений не оставалось. Перед ним был треугольник! Ученый первым делом вспомнил большую печать на долларовой купюре – треугольник с заключенным в нем всевидящим оком. Но во всех этих умозаключениях, увы, было мало смысла. Ведь он отметил лишь три точки, в то время как их должно было быть четыре. Где же, дьявол ее побери, находится эта вода?! Лэнгдон понимал, что, где бы он ни поместил четвертую точку, треугольник будет разрушен. Сохранить симметричность можно лишь в том случае, если поместить эту четвертую точку в центре треугольника. Американец взглянул на это гипотетическое место. Ничего. Однако он не оставлял этой мысли. Все четыре элемента науки считались равными. В воде не было ничего специфического, и, следовательно, вода не могла находиться в центре. Тем не менее интуиция подсказывала ему, что симметричное расположение не было случайным. «Я, видимо, не представляю себе всей картины», – подумал он. Оставалась лишь одна альтернатива. Если четыре точки не могли образовать треугольник, то какую-то другую геометрическую фигуру – бесспорно. Может быть, квадрат? Лэнгдон снова взглянул на карту. Но ведь квадрат не несет никакой символической нагрузки... Однако в нем по крайней мере сохранялась симметрия. Лэнгдон ткнул кончиком пальца в точку, которая превращала треугольник в квадрат, и сразу увидел, что совершенного квадрата получиться не может. Первоначальный треугольник был неправильным, и образовавшаяся фигура была похожа на неровный четырехугольник. Размышляя над другими вариантами размещения четвертой точки, Лэнгдон вдруг увидел, что та линия, которую он провел следуя указанию ангельского копья, проходит через одну из возможных четвертых точек. Пораженный ученый немедленно обвел это место кружком. Если соединить эти четыре точки между собой, то на карте получался неправильный ромб, напоминающий формой воздушного змея. Лэнгдон задумался. Ромбы никоим образом не считались символом иллюминатов. И в то же время... Ученый вспомнил о знаменитом «Ромбе иллюминатов». Мысль была совершенно нелепой, и Лэнгдон с негодованием ее отверг. Помимо всего прочего, ромб был похож на воздушного змея, в то время как во всех трудах говорилось о вызывавшей восхищение безукоризненной симметрии алмаза. Когда он склонился над картой, чтобы поближе рассмотреть, где находится четвертая точка, его ожидал еще один сюрприз. Точка оказалась в самом центре знаменитой римской пьяцца Навона. Он знал, что на краю площади расположена большая церковь, и поэтому, минуя саму пьяццу, провел пальцем черту к церкви. Насколько он помнил, в этом храме работ Бернини не было. Храм назывался «Церковь Святой Агнессы на Арене» – молодой невинной девушки, отданной в пожизненное сексуальное рабство за нежелание отказаться от веры в Христа. В церкви обязательно должно что-то находиться, убеждал себя Лэнгдон. Он напрягал воображение, пытаясь представить интерьер церкви, но никаких работ Бернини вспомнить не мог, не говоря уж об убранстве, имевшем хотя бы отдаленное отношение к воде. Получившаяся на карте фигура также вызывала у него беспокойство. Ромб. Это не могло быть простым совпадением, и в то же время фигура не имела никакого внутреннего смысла. Воздушный змей? Может быть, он выбрал не ту точку? Может быть, он что-то упустил из виду? Озарение пришло к нему через тридцать секунд. За всю свою научную карьеру Лэнгдон не испытывал подобного счастья, получив ответ на мучивший его вопрос. Гениальность иллюминатов, казалось, не имела пределов. Фигура, которую он искал, вовсе не должна была походить на ромб. Ромб образовывался лишь в том случае, когда соединялись смежные точки. Иллюминаты же верили в противоположность! Когда Лэнгдон проводил линии между противолежащими точками, пальцы его дрожали. Теперь на карте появилась крестообразная фигура. Так, значит, это крест! Четыре элемента стихии предстали перед его взором... образовав огромный, простирающийся через весь город крест. Он в изумлении смотрел на карту, а в его памяти снова всплыла строка: «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь...» ...Чрез Рим... Туман наконец начал рассеиваться. Теперь он знал, как расположены все алтари науки. В форме креста! Один против другого – через весь Рим. И в этом был еще один тайный ключ к разгадке. Крестообразное расположение вех на Пути просвещения отражало важную черту иллюминатов. А именно их дуализм. Это был религиозный символ, созданный из элементов науки. Путь просвещения Галилея был данью почтения как науке, так и Богу. После этого все остальные детали головоломки встали на свои места. Пьяцца Навона. В самом центре площади, неподалеку от церкви Святой Агнессы на Арене, Бернини создал один из самых знаменитых своих шедевров. Каждый, кто приезжал в Рим, считал своим долгом его увидеть. Фонтан «Четыре реки»! Творение Бернини было абсолютным проявлением почтения к воде. Скульптор прославлял четыре самые крупные реки известного в то время мира – Нил, Ганг, Дунай и Ла-Плату[84]. «Вода, – думал Лэнгдон, – последняя веха. И эта веха – само совершенство». Кроме того, шедевр Бернини украшал высокий обелиск подобно тому как вишенка украшает пышный сливочный торт. * * * Лэнгдон через всю церковь побежал к безжизненному телу Оливетти. Ничего не понимающие пожарные потянулись за ним следом. «Десять тридцать одна, – думал он. – У меня еще масса времени». Лэнгдон понимал, что первый раз за день играет на опережение. Присев рядом с телом (от посторонних взглядов его скрывал ряд скамей), он изъял у покойника полуавтоматический пистолет и портативную рацию. Ученый понимал, что ему придется вызывать подмогу, но церковь была для этого неподходящим местом. Местонахождение последнего алтаря науки пока должно оставаться тайной. Автомобили прессы и ревущие сирены пожарных машин, мчащихся к пьяцца Навона, делу не помогут. Не говоря ни слова, Лэнгдон выскользнул из церкви и обошел стороной журналистов, пытавшихся всем гуртом проникнуть в храм. Перейдя на противоположную сторону площади, в тень домов, он включил рацию, чтобы связаться с Ватиканом. Ничего, кроме шума помех, американец не услышал. Это означало, что он или оказался вне зоны приема, или для того, чтобы включить рацию, следовало набрать специальный код. Лэнгдон покрутил какие-то диски, надавил на какие-то кнопки, но ничего путного из этого не вышло. Он огляделся по сторонам в поисках уличного таксофона. Такового поблизости не оказалось. Впрочем, это не имело значения. Связи с Ватиканом все равно не было. Он остался совсем один. Ощущая, как постепенно исчезает его уверенность, Лэнгдон задержался на миг, чтобы оценить свое жалкое состояние. С головы до ног его покрывала костная пыль. Руки и лицо были в порезах. Сил не осталось. И кроме того, ему страшно хотелось есть. Ученый оглянулся на церковь. Над куполом храма в свете юпитеров журналистов и пожарных машин вился легкий дымок. Он подумал, не стоит ли вернуться, чтобы попросить помощи, но интуиция подсказывала ему, что помощь людей без специальной подготовки может оказаться лишь дополнительной обузой. Если ассасин увидит их на подходе... Он подумал о Виттории, зная, что это будет его последняя возможность встретиться лицом к лицу с ее похитителем. Пьяцца Навона. У него еще оставалась масса времени, чтобы добраться туда и организовать засаду. Он поискал глазами такси, но площадь и все прилегающие к ней улицы были практически пусты. Даже водители такси, похоже, бросили дела, чтобы уткнуться в телевизор. От пьяцца Навона Лэнгдона отделяла всего лишь миля, но у ученого не было ни малейшего желания тратить драгоценную энергию, добираясь туда пешком. Он снова посмотрел на церковь, размышляя, нельзя ли позаимствовать у кого-нибудь средство передвижения. «Пожарный автомобиль? Микроавтобус прессы? Кончай шутить, Роберт!» Время терять было нельзя. Поскольку выбора у него не оставалось, он принял решение. Вытащив пистолет из кармана, он подбежал к остановившемуся перед светофором одинокому «ситроену» и, сунув ствол в открытое окно водителя, заорал: – Fuori! Смертельно испуганный человек выскочил из машины словно ошпаренный. Этот полностью противоречащий характеру ученого поступок, бесспорно, говорил о том, что душа Лэнгдона угодила в лапы дьявола. Профессор мгновенно занял место за баранкой и нажал на газ. |