Проект. Евангельские мотивы в русской литературе
 Скачать 82.29 Kb.
|
 Муниципальное общеобразовательное учреждение Куровская средняя общеобразовательная школа № 1 Орехово-Зуевского г. о. Московской области  142620, Московская область, Орехово-Зуевский г. о., г. Куровское, ул. Советская, д.4, тел/факс 8496-411-68-53, e-mail kurovskaya1@mail.ru Исследовательский проект на тему: «Евангельские мотивы в русской литературе» Автор: Попов Никита Андреевич, 10 класс Руководитель: Ивашкина Ирина Васильевна, учитель русского языка и литературы 2020-2021 уч.г. Содержание. Введение. ……………………………………………… 3 Основная часть……………………………………… 4 Заключение. …………………………………………10 Библиография. ………………………………………. 11 Введение Библия, Евангелие, Иисус Христос, Иуда – вечная тема литературы. Есть ли Бог? Зачем он нужен? На протяжении уже более двух тысяч лет человечество пытается разобраться в этих вопросах, осмыслить их, принять или не принять для себя. Свои размышления мыслители, философы, художники оставили на бумаге, давая возможность следующим поколениям узнать их мнение. Актуальность выбранной темы состоит в необходимости выявления библейских мотивов в русской литературе. Целью данной работы я ставил сравнение евангельских мотивов в творчестве Ф.М. Достоевского с М. Булгаковым и Л. Андреевым. Так как эта тема очень широка, то для моего исследования я ограничился тремя произведениями: «Братья Карамазовы» Достоевского, «Иуда Искариот» Л. Андреева и «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Конечно, будет уместно сравнить эти произведения не только между собой, но и с оригиналами – с Библией, с Евангелиями от учеников Христа – Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Задачи исследования: 1.Выявить библейские мотивы в романах. 2.Сопоставить евангельские мотивы, проходящие в произведениях, с библейским повествованием. 3.Обозначить их роль и ценность. Проблема: три версии понимания Евангелия. Гипотеза: евангельские образы в русской литературе у каждого художника различны. Методы работы: 1.Изучение литературы по проблеме исследования. 2. Сопоставительный анализ Значимость работы заключается в том, что каждый художник по-своему перерабатывает библейское описание жизни Христа. Сопоставительный анализ Итак, для работы я взял три произведения – «Братья Карамазовы» Достоевского, «Иуда Искариот» Андреева и «Мастер и Маргарита» Булгакова. Использование евангельских мотивов в этих произведениях я буду рассматривать на трёх главных образах – Иисус Христос, Иуда, Понтий Пилат. Начнём с первого, что бросается в глаза – объём произведений. И сразу же увидим различия. У Андреева вся повесть посвящена библейскому сюжету, у Достоевского – вставной элемент, который впоследствии нигде не всплывает. У Булгакова только 4 главы посвящены библейскому сюжету. Кроме того, если Л. Андреев непосредственный автор рассказа, то у М. Булгакова и Ф.М. Достоевского «евангелие» написано одним из героев: у Булгакова – Мастером, у Ф.М. Достоевского автор – Иван Карамазов. И, исходя из этого, можно сказать, что Булгаков и Достоевский взяли Библию не просто для пересказа (как у Андреева), а для освещения других событий, происходящих в романах. И в «Мастере и Маргарите», и в «Братьях Карамазовых» такая вставная конструкция влияет на ход всего романа в целом. Перейдём к проблеме работы и начнём с образа Христа. Все произведения можно обобщить тем, что ни одно из них не посвящено только лишь Иисусу. Рассмотрим названия произведений. У Андреева главный в повести – это Иуда (ведь недаром и само произведение называется «Иуда Искариот»). У Булгакова главный герой Мастер написал роман, используя библейские мотивы (роман в романе). В самом названии романа («Мастер и Маргарита») нет и намёка на Евангелие. Из всех глав, посвящённых евангельской истории, образ Иешуа в полном объёме рассматривается только в одной главе, да и то она называется «Понтий Пилат» (глава 2). В остальных главах (глава 16 «Казнь», глава 25 «Как прокуратор пытался спасти Иуду», глава 26 «Погребение») главным выступает Понтий Пилат. У Достоевского тоже исходя из названия («Легенда и Великом инквизиторе») можно определить, что Иисус не является главным героем, хотя за этой видимой второстепенностью скрывается всё-таки главенствующая роль. Итак, сделаем вывод, как велико в произведениях значение Иисуса. Через Него авторы дают других персонажей, они сравнивают их с идеалом. Тем самым, сопоставляя своих героев с Христом, авторы рассматривают общую для них проблему Добра и Зла. Особенностью Достоевского является то, что в поэме ни разу Христа не называют по имени. Сам рассказчик говорит о Нём он (с маленькой буквы), а инквизитор обращается на «ты». У Андреева Христос носит своё библейское имя, а у Булгакова – Иешуа Га-Ноцри. Как же вводят авторы образ Христа в произведения? У Достоевского образ Христа создаётся «… через повествование о восприятии Его. Реальность Его появления»: «Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают его». Складывается впечатление, что автор описывает какое-то явление, а не человека. Образа как такового перед нами не возникает. Как художник, Достоевский для описания образа Христа использует лишь отдельные штрихи, черты: он выделяет Его «кроткий, проникновенный взор» и улыбку. А как писатель он наделяет Его молчанием: «Он молча проходит среди их с тихой улыбкой бесконечного сострадания», «…узник всё время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза…». Андреев свою повесть начинает со слов «Иисуса Христа…», и можно предположить, что в произведении будет рассматриваться именно его образ. Но с точки зрения русского языка здесь используется форма Родительного падежа, а в Именительном падеже используется Иуда: «Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота – человек очень дурной славы…». И из этого можно ещё раз сделать вывод, что Иисус – не главный герой. Образ Иисуса в рассказе вполне ощутим: «смуглое лицо», «покачивал загорелою ногою», «…Иисус шёл большими шагами…», «…он возлёг в шатре…», «…ящерица…скользнула…по его тёплой руке», «…слегка сутулился от привычки думать при ходьбе…». Его можно представить в своём воображении как живого, реального человека (в отличие от Достоевского Христа, чей образ божественен) Андреев, как и Достоевский, даёт образ Христа через описание его действий, его душевного состояния. Но тем не менее есть недосказанность, неясность, какая-то неуловимость и непонятность образа Христа. Булгаковский образ Христа появляется в произведении, а точнее во 2-й главе, не сразу. Первое предложение посвящено Понтию Пилату: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Опять же это указывает на второстепенность сына божьего. Булгаковский Христос ощутим реально. Его мы воспринимаем как живого человека: «…человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запёкшейся кровью. Приведённый с тревожным любопытством глядел на прокуратора». Можно заметить, что Булгаков по большей части передаёт только внешний облик Христа, у него нет внутренней борьбы, мучений, сомнений, как это присутствует у Андреева и Достоевского. Если у Андреева в большей части, а у Достоевского полностью, мы воспринимаем Христа не через внешнее Его описание, а через характеристику Его душевного состояния, то у Булгакова используется именно внешний облик. Попробуем охарактеризовать образ Христа в каждом произведении через Его речь. Достоевский не приводит ни одного слова Христа. Он молчит, и своим безмолвием Он возвышается над всеми, это Его отличительная «божественная» черта. Ему и незачем говорить, его словами говорит инквизитор, который озвучивает все истины Христа. Андреев долго не приводит речей Иисуса. Единственное, что он делает, это описывает голос Христа: «…Иуда услыхал тихий голос возвратившегося Христа». «…слышался тихий и как будто даже ласковый голос Иисуса». В основном же автор подчёркивает Его молчание, которое говорит красноречивее любых слов: «…но молчаливый всё время Иисус сурово взглянул на него, и Пётр замолчал и скрылся сзади, за спинами других». Или другой пример: когда Пётр обвиняет Иуду в воровстве: «Но Иисус молчал. И, внимательно взглянув на него, Пётр быстро покраснел и разжал руку, державшую ворот». Иисус начинает говорить только перед смертью. Его речи соответствуют речам Христа в Евангелии. И все его слова автор характеризует, чем ещё больше противопоставляет молчание Христа его речам: «…прозвучал беспощадный ответ: - Говорю тебе, Пётр, не пропоёт петух сегодня, как ты трижды отречёшься от меня». «…он сказал внезапно: - Кто имеет мешок, тот возьми его, также и сумку; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч. Ибо сказываю вам, что должно исполниться на мне и этому написанному: «И к злодеям причтён». У Булгакова речи Иешуа не соответствуют словам евангельского Иисуса. Он говорит, как обычный человек. Если речи Иисуса читать сложно, то у Иешуа наоборот – всё легко и понятно. Его речи очень интересны. Ведь недаром Понтий Пилат жалеет о казни Иешуа, ему хотелось бы уберечь мудрого философа, уберечь для своей пользы. Булгаков тоже характеризует речи Иешуа, но делает это с другой целью – чтобы подчеркнуть его «человечность», «живо ответил», «ужас мелькнул в глазах», «торопливо прибавил», «охотно объяснил», «светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант…». Таким образом мы верим, что речь Иисуса Христа используется для поддержания того или иного созданного автором образа. Попробуем сравнить, что более характерно для образа Христа у Достоевского, Булгакова и Андреева – божественное или человеческое. У Достоевского образ полностью божественен. Он даже не воспринимается как нечто существующее реально. У Булгакова всё наоборот – образ Христа полностью очеловечен. Андреев не очеловечивает образ полностью, божественного в нём больше, не всё же его образ Христа можно увидеть, а не только ощутить, как это есть у Достоевского. Эту проблему можно рассмотреть через отношение Христа как божества к человеческим слабостям. У Булгакова Иешуа – человек. Поэтому, когда Марк Крысобой по поручению прокуратора ударил Иешуа мечом, то «связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица, и глаза обессмыслились». Иешуа просит не бить его. Когда его приказали развязать, он «с наслаждением потирал измятую и опухшую багровую кисть руки». У Андреева в тексте можно только один раз встретить подверженность Христа человеческим слабостям: «Однажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по каменистой и горной дороге, лишённой тени, и так как уже более пяти часов находились в пути, то начал Иисус жаловаться на усталость…, и он возлёг в шатре, отдыхая от солнечного зноя, они же развлекали его весёлыми речами и шутками. Но видя, что и речи утомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару, удалились на некоторое расстояние и предались различными занятиям». Так бы, скорее всего, поступил обычный человек, поэтому такое поведение удивительно для Христа. Но с другой стороны, эта «усталость» находится в противопоставлении с тем терпением, смирением, покорностью, которую он проявил, когда его били: «…[Иуда] видел человека, которого били. Его били по лицу, по голове, перебрасывали, как мягкий тюк, с одного конца на другой, и так как он не кричал и не сопротивлялся, то минутами, после напряжённого смотрения, действительно казалось, что это не живой человек, а какая-то мягкая кукла без костей и крови». Вот в этом и выразилось всё божественное, что есть в Иисусе. «Мягкая кукла без костей и крови» - вот Он, Иисус, высшее божество, которое невозможно ни обнять, ни увидеть. Его можно только чувствовать, причём чувствовать в себе. Достоевский не ставит своего героя в ситуацию, когда нужно защищать себя физически и противиться побоям. Его Иисус может только словесно защитить себя, но Он этого не делает. Он максимально приближен к истинному образу, Он божественен как Бог. Итак, мы рассмотрели три образа Христа. Теперь перейдём к образу Иуды. Чтобы сравнить образы Иуды, я воспользуюсь только двумя произведениями: «Мастер и Маргарита» Булгакова и «Иуда Искариот» Андреева. У Достоевского в «Легенде о Великом инквизиторе» нет Иуды. Да он там и не нужен. В самом начале рассказа Иван Карамазов предупреждает: «Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции…». Это своеобразное второе пришествие Христа: «О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времён во всей славе небесной… Нет, он возжелал хоть на мгновение посетить детей своих…». И предательство Иуды, и казнь уже свершились. У Булгакова Иуда появляется в последней главе (глава 26 «Погребение»), хотя упоминание о нём есть уже в первой (глава 2 «Понтий Пилат»): «…позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком, который назвал себя Иудой. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил… очень добрый и любознательный человек, он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно… попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал…». Итак, какой же он, Иуда? А Иуда «…молодой, с аккуратно подстриженной бородкой человек в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец…». Трудно поверить, что такой мужчина смог предать. Как не похож образ Иуды у Булгакова с библейским образом! Вряд ли кто-нибудь так воспринимает Иуду, читая священную книгу. Андреевский Иуда более похож на оригинал: «…этот рыжий и безобразный иудей…», «Он был худощав, хорошего роста… и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным… Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу… Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с чёрным, остро высматривающим глазом была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая…» Действительно, такой образ будет внушать «недоверие и тревогу», даже страх. И поэтому, даже не зная продолжения истории, можно решить, что от такого человека можно ждать только беды: «Даже люди, совсем лишённые проницательности, ясно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра…». На каждой странице рассказа мы видим Иуду, в каждом его слове, поступке сквозит предательство. У Андреева мы шаг за шагом видим предательство Иуды, даже слышим звон тридцати монет, за которые Иуда предал Христа. У Булгакова же это описание очень скудное: «Через некоторое время его можно было видеть входящим в ворота дворца Каифы. А через некоторое время ещё – покидающим этот двор.» . И всё же тридцать монет, за которые Иуда предал Христа и продал свою душу, не приносят пользы. У Андреева Иуда приносит деньги назад к первосвященнику. И опять слышен звон монет: «…это Иуда горстью бросал серебряники и оболы в лица первосвященника и судей, возвращая плату за Иисуса. Косым дождём криво летели монеты, попадая в лица, на стол, раскатываясь по полу.». Как эмоционально брал деньги Иуда, так же он их и возвращал. А Булгаков опять не уделяет этому эпизоду большого внимания: «…надежда вспыхнула в сердце Иуды. Он отчаянно вскричал: - Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм! Всё, что получил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!». Если у Андреева Иуда хочет спасти свою душу, то булгаковский Иуда дорожит только своей жизнью. А как различна смерть Иуд. У Булгакова Иуду убивают те же люди, которым он продал Иешуа. А у Андреева Иуда раскаивается и сознательно идёт на смерть. Он хочет только одного: «…Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю». Итак, обобщим сказанное. Из трёх евангелиевских историй Иуда присутствует только в двух, которые очень отличаются друг от друга. Иуда максимально приближён к библейскому, именно таким видится Иуда более двух тысяч лет назад предавший Христа. Булгаковский Иуда совсем не соответствует библейскому, хотя это и не затрудняет восприятие его как предателя. Посмотрим, как обстоит дело с Понтием Пилатом. Достоевский опять же обошёлся без этого образа. Андреевский Понтий Пилат, как и библейский, покорно выполняет свою роль: «Презрительно оттянув губы вниз, к круглому бритому подбородку, Пилат бросает в толпу сухие, короткие слова – так кости бросают в стаю голодных собак, думая обмануть их жажду свежей крови и живого трепещущего мяса: - Вы привели ко мне человека этого, как развращающего народ; и вот я при вас исследовал и не нашёл человека этого виновным ни в чём том, в чём вы обвиняете его…», «…ещё римлянин не сказал своего решающего слова: по его бритому надменному лицу пробегают судороги отвращения и гнева… Вот он моет руки – зачем-то моет свои белые, чистые, украшенные перстнями руки – и злобно кричит, поднимая их, удивлённо молчащему народу: - Неповинен я в крови праведника этого. Смотрите вы!». Таким и представляем мы Пилата, осудившего Иисуса Христа. И такой характеристики, какой дал Андреев, вполне достаточно для понимания этого образа. У Булгакова образ Понтия Пилата очень интересен. Он проходит через все четыре главы. Он очень живо, эмоционально описан, по-настоящему переживает за судьбу Иешуа. Понтий Пилат появляется уже в первом предложении. И с первых строк он как живой встаёт перед нами. Булгаков показал Понтия Пилата со всех сторон его деятельности, он даже очень подробно описал его головные боли. Но несмотря на такое подробное изложение, нет прямого описания внешности Пилата, только отдельные штрихи, детали: «Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились…» , «…оба больные глаза…», «…усмехнулся одною щекой, оскалив жёлтые зубы», «…на желтоватом его бритом лице…». Но и этих деталей достаточно, чтобы представить себе полный законченный образ. В отличие от Андреевского Пилата, у Булгакова прокуратор очень много говорит, хотя его речи и не соответствуют Библии. Даже слов «Я умываю руки» у Булгакова нет. Как же объявляет приговор Пилат? «Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь и закричал, и сорванный его голос понесло над тысячами голов…». Произнося слова, Пилат надеется, что толпа освободит от казни Иешуа: «Пилат ещё придержал тишину, а потом начал выкрикивать: - Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу…».Он надеется, что его остановят, но этого не происходит. «И, раскатив букву «Р» над молчащим городом, он прокричал: - Вар-равван!». Итак, дело сделано. И в удаляющейся фигуре Пилата столько печали, скорби и разочарования! На этом описании деятельности Понтия Пилата Булгаков не останавливается. Он выходит за рамки библейского сюжета, расширяя участие Пилата в казни Иешуа. И от этого образ прокуратора становится ещё более интересным. Вот такие разные образы видим мы на страницах произведений. А с кем же сравнить образ Великого инквизитора? Может быть это первосвященник, а может Понтий Пилат, кто-то может увидеть в нём Сатану. Представим этот вопрос решать всем самостоятельно. И может скоро мы познакомимся с новой интерпретацией Евангелия. Заключение Мы рассмотрели три версии понимания Евангелия. Три выдающихся художника по-своему поняли и переработали библейское описание жизни Христа. Если сопоставить три произведения с оригиналом, то мы увидим, что все работы соответствуют разным Евангелиям. «Евангелие от Булгакова» приближено к Евангелию от Матфея, где «выделяется образ учителя, мыслителя, аргументирующего своё учение, авторитетно полемизирующего с возражающими Ему и с любовью и вниманием относящегося не к боли, душевной и телесной, обращающихся к Нему…»24. Андреевская история напоминает Евангелие от Луки, который «…не ограничивается прямой передачей слов и действий Христа. Он Его неоднократно описывает и со стороны, передавая Его чувства и реакции… При всей своей человечности, образ Христа затмевает любой другой образ – Он не просто человек, а Бог, преображающий человеческое Своим воплощением». А у Достоевского можно найти соответствие с Евангелием от Иоанна, текст которого «…обращён на прозрение божественного», «мистический», «образ величавый, трагичный. Достоевский «не воссоздаёт всей полноты евангелического образа Христа, но он духовно и художественно целомудрен и органически соотносится со своим евангелическим прообразом». Проанализировав данные произведения, можно сделать вывод, что созданные образы очень различны. Если у Достоевского образ получился наиболее приближённым к оригиналу, то у Андреева – менее, а у Булгакова совсем не соответствует ему. Но тем не менее все образы узнаваемы. И введены они в произведения не только для того, чтобы возвысить имя сына Божьего, не дать людям забыть о вере. Авторы оттеняют образом Христа гнусные, античеловеческие дела людей, чтобы доказать их микроскопичность перед Самым Высшим. «На свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо». Ф.М. Достоевский. 6. Библиография 1. Акимов В.М. «Свет художника, или Михаил Булгаков против Дьяволиады».: М.: Народное образование, 1995 (Б-чка журн. «Народное обр-ние»; №1). 2. Андреев Л.Н. «Иуда Искариот»: повести и рассказы. – М.: Изд-во Эксмо, 2003. 3. Андреевская М.И. «О «Мастере и Маргарите» // Литер-ное обозрение». – 1991. - №5. – с. 59-63. 4. Беззубов В.И. «Леонид Андреев и традиции русского реализма». – Таллин: ЭЭСТИ РААМАТ, 1984. 5. Боборыкин В.Г. «Михаил Булгаков»: Кн. для уч-ся ст. классов / В.Г. Бобрыкин. – М.: Просвещение, 1991. 6. Богданов Н.Н. «Пятое измерение» Михаила Булгакова // 7. Булгаков М. «Белая гвардия»; «Мастер и Маргарита»: Романы. - Мн.: Маст. лiт, 1988. 8. Ветловская В.Е. «Поэтика романа «Братья Карамазовы». Отв. ред. д-р филол. Наук Е.Н. Купреянова. Лен.; «Наука», 1977. 9. Виленский Ю.Г. «Доктор Булгаков». – Киев: Здоровья, 1991. 10. Вукис А.З. «Роман Булгакова «Мастер и Маргарита», - М.: Худож. лит., 1991. 11. Гус М.С. «Идеи и образы Ф.М. Достоевского». – М.: Гослитиздат, 1962. 12. Долинин А.С. «Достоевский и другие: статьи и исследования о русской классической литературе». – Лен.: Худ. лит., 1989. 13. Долинин А.С. «Последние романы Достоевского. Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы». – М.- Л.: Советский писатель, 1963. 14. Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы: Роман». – М. Изд-во Эксмо, 2003. 15. Ермакова М.Я. «Романы Достоевского и творческие искания в русской литературе ХХ века». – Горький, Волго-Вятск. кн. изд1973. 16. Зеркалов А. «Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри. Наука и религия», 1986, - №9. 17. Зеркалов А. «Воланд, Мефистофель и другие // Наука и религия». – 1987, - №8. – с. 49-51. 18. Иванова А.А. «Философские открытия Ф.М. Достоевского». – М., 1995. 19. Карякин Ю.Ф. «Достоевский и канун ХХI века». – М.: Сов. писатель, 1989. 20. Келдыш В.А. «Русский реализм 20 в.». – М., 1975. 21. Кириллова И. «Литературное воплощение образа Христа //Вопросы лит-ры», - 1991, - №8. – с. 19-23. 22. Лазарева М.А. «Жанровое своеобразие «Мастера и Маргариты» М. Булгакова // Филологические науки». – 2000, - №6. – с. 22-30. 23. Селиванов А. «Оклеветанный апостол». – Спб, 1908. Соколов Б.В. «Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: очерки творч. истории / АН СССР». – М.: Наука – 1991. |