соч. Горестная повесть о счастливой любви (народная драма времён Гулага)
 Скачать 0.51 Mb.
|
|
С наигранным ухарством). «Эх, пить будем, да и гулять будем! А смерть придёт – так помирать будем!»… (Приосанившись, обращаясь к Е р ш о в о й). А разрешите-ка лучше, Татьяна Ивановна, для вас тоже спеть что-нибудь? По-простому, без затей – но от сердца… Бережно-изящно перенимает у Е р ш о в о й гитару и проникновенно исполняет романс «В дороге» (И.Тургенев – В.Абаза): «Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые… Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые…» Все молчат, каждый думает о своём. Стук двери. Возвращается С е р г е й П а л ы ч, с ним – З а м п о л и т и Л е д е н ц о в. Все «культбригадники» встают. С е р г е й П а л ы ч. Граждане артисты! Товарищи офицеры сейчас выскажут свои мнения по программе будущего концерта. Здесь важна правильная идейно-политическая установка, так сказать!.. Л е д е н ц о в. Вот именно! Нужно учесть, что заканчивается пятая сталинская пятилетка и весь советский народ в едином порыве под руководством … Гм… (запинается, смотрит на плакат). Под неусыпным руководством наших вождей ведёт строительство коммунизма… Я предлагаю для начала концерта очень хорошее стихотворение – Василия Ивановича Лебедева-Кумача, нашего дорогого Сталинского лауреата. Идейно выдержанное, между прочим!.. Л е д е н ц о в передает какой-то листок С е р г е ю П а л ы ч у. С е р г ей П а л ы ч (читает). «Песня бойцов НКВД». (Робко – Л е д е н ц о в у). Товарищ капитан! Но ведь – Новый год!.. Всё-таки… Так, может быть это… ну… лучше для концерта к 23 февраля приберечь?.. Л е д е н ц о в (твёрдо). Это актуально всегда! Тем более – сегодня! (Берёт листок назад, читает – воодушевлённо, улыбаясь и покачивая в такт головой). «Нам Республика велела Не смыкать орлиных глаз. Мы – бойцы Наркомвнудела, Помним Родины приказ. Враг – умён, мы – умней, Враг – силён, мы – сильней, Весь советский народ нам поможет Вражьи когти срубить, Вражьи зубы спилить, Вражьи гнёзда огнём уничтожить…» Дальнейший текст Л е д е н ц о в читает про себя и, дочитав до конца, разочарованно морщится, затем возвращает листок С е р г е ю П а л ы ч у. Л е д е н ц о в (С е р г е ю П а л ы ч у, вполголоса). М-да-а!.. Кое-что здесь уже неактуально… Там, где про «ежовые рукавицы», – ты убери!.. (Обращаясь ко всем, в полный голос). Да, и обязательно нужно песню о Партии, о Родине, затем - сценку или пирамиду «Мы за мир!»… После всего этого - песни и танцы народов СССР… Ну, что-нибудь этакое… Есть у нас какие национальные костюмы? Лучше - украинские или белорусские… А в конце можно и что-нибудь развлекательное - из Утёсова или из фильмов современных… Всё-таки в зале будут не только зеки, но и культурная публика: наши офицеры, гости из других лагерей… Чем чёрт не шутит: может, даже – из Центрального управления… Ну – вот так… Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда – за дело! А я потом сам все готовые номера отсмотрю… (Снова – С е р г е ю П а л ы ч у, вполголоса, указывая на лозунг). Какого чёрта у тебя всё ещё эта линялая тряпка болтается?! Есть же новая установка!.. Убери – к грёбаной матери! Повесь что-нибудь поновее!.. Ну, скажем: «Партия – наш Рулевой!» В соответствии с текущим моментом, но без имён!.. Понял меня? С е р г е й П а л ы ч. Так точно! Будет сделано! З а м п о л и т в это время внимательно - сверху донизу - читает свежую, сотворённую П е т р о м, Н и к о л а е м и У л ь я н о й и только что вывешенную стенгазету. Зрители могут различить только её название («Лесоруб») и поздравление под ним – «С Новым - 1956 годом!». З а м п о л и т (выпрямляясь, оглянувшись и повелительным жестом подзывая к себе С е р г е я П а л ы ч а). Лейтенант! А это что ещё такое?! С е р г е й П а л ы ч (угодливо, но с опаской). А это, товарищ старший лейтенант, рубрика - «Замечательные высказывания великих людей». Всё - из прошлых веков и советской печати! З а м п о л и т (раздражённо). Ты мне фуфло-то не гони! Ты вот эти строки прочитай-ка! С е р г е й П а л ы ч (с недоумением читает). «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой!» З а м п о л и т (распаляясь). Ну?! С е р г е й П а л ы ч (всё ещё недоумевая). Но это же - из «Фауста»… Иоганн Вольфганг Гете… Великое произведение гениального немецкого поэта!.. З а м п о л и т (гневно). Ты что – ушицу ел, или просто так охренел?.. В зоне – и такую фашистскую ксиву-парашу развешивать?!.. Да это же - прямой призыв к побегу! Можешь ты это понять, дубовая твоя башка?! «Культбригадники», навострив уши, настороженно наблюдают за происходящим, пытаясь угадать, куда же «ветер подует» и откуда может «кирпич прилететь». Л е д е н ц о в тоже повернулся к стенгазете, внимательно смотрит на помещённый в ней рисунок - с изображением чернокожего гиганта-африканца, разрывающего цепи на фоне Земного шара. Л е д е н ц о в (тыча в рисунок пальцем). А это что - намёк на положение в советских лагерях?! Вы что тут – совсем офанарели, мать вашу грёб?! Короче: всю эту мазню немедленно снять и уничтожить! Об исполнении доложить! С е р г е й П а л ы ч. Слушаюсь, товарищ капитан! Всё будет сделано!.. Л е д е н ц о в (поворачиваясь к З а м п о л и т у и кивая в сторону С е р г е я П а л ы ч а, вполголоса). Вот, ети его мать, навязали из Управы – на нашу голову! Тот ещё фрукт - идейно-незрелый и мягкотелый!.. Не наш, короче… Глаз да глаз за ним нужен!.. З а м п о л и т согласно кивает. Оба начальника, переговариваясь, уходят. П ё т р (Н и к о л а ю, вполголоса, иронически). Вот так: «рано пташечка запела…» Ну, давай теперь: забубетень и ты что-нибудь, подходящее к случаю, - из Петра Первого… Недаром же ты там, в Казахстане, лекции слушал - этого пражского зека-профессора из белоэмигрантов… Н и к о л а й (лихорадочно вспоминает, затем лицо его проясняется). А вот же! Как раз самое то – из Петровского «Артикула»! П ё т р. Ну – гони! Н и к о л а й. А примерно так: «Подчинённый перед лицом начальствующего должен иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим начальство не смущать…». Общий смех. «С и н ь о р». В самую точку! С юморком был царь наш Петруша, однако… Заметно приунывший С е р г е й П а л ы ч поднимает руку, призывая «бригадников» к порядку и вниманию. С е р г е й П а л ы ч. Граждане артисты! Внимание! Вернемся к «нашим баранам»!.. Какие будут предложения по программе предстоящего концерта - в свете новых указаний? Н и к о л а й. Сергей Палыч! Ой, извиняюсь!.. Гражданин начальник! Тут у нас в зоне один мужик («придурок» - учётчик в производственной части) такое жизненное стихотворение сочинил –по лагерь, про махорку… Может, пригодится? Я его переписал – на всякий случай… С е р г е й П а л ы ч (неуверенно). Ну, не знаю… Послушаем… Давай – читай! Н и к о л а й «с выражением» зачитывает стихотворение Б.Чичибабина «Махорка»: Меняю хлеб на горькую затяжку, родимый дым приснился и запах. И жить легко, и пропадать нетяжко с курящейся цигаркою в зубах… П р и м е ч а н и е: Возможны проблемы с авторскими правами: со стороны вдовы поэта - Л.Карась-Чичибабиной, проживающей в Харькове, бездетной. Вариант мизансцены в этом случае: С е р г е й П а л ы ч забирает листок у Н и к о л а я и читает стихотворение про себя. С е р г е й П а л ы ч. Ну что ж: стих, безусловно, интересный. Душевный, можно сказать… Но вряд ли начальство его одобрит: уж больно сильная там тоска по «воле», по дому между строк-то пробивается… Е р ш о в а. Ах, какая жалость! Хоть одна бы искренняя нотка в программе появилась!.. «С и н ь о р». Ничего не попишешь, Татьяна Ивановна: не мы тут музыку заказываем!.. С е р г е й П а л ы ч. Ну так, граждане артисты: кончаем базар и работает по утверждённому плану – времени в обрез… С е р г е й П а л ы ч снимает стенгазету, свёртывает её в рулон, забирает его под мышку и уходит. «С и н ь о р». Тоска-а-а!.. Е р ш о в а. Да, что уж тут скажешь?!. Но вот ведь: эта лагерная дремучая тоска иногда и горы воротит… Как здесь люди вкалывают – смотреть страшно! И всё для того, чтобы раньше на «волю» выйти – «по зачетам»?! Ведь просто не щадят себя - в лепёшку расшибаются. Руки-ноги - в кровь!.. «С и н ь о р». Ну, это кто – как… Многие просто кантуются – время тянут… (Ласково). Но вас-то, Татьяна Ивановна, наверное, вскорости освободят. Всё-таки у вас и муж - известный писатель: Борис Арбатов, лауреат Сталинской премии первой степени и всё такое прочее… Не оставит в беде… Е р ш о в а (резко). Муж-то он муж, да объелся груш! Сразу от меня отказался. На дерьме сметану снимает!.. Так что я уж ничему и никому не верю… Вновь - неловкая пауза. У л ь я н а (Е р ш о в о й, участливо). Худенькая вы очень… Вам бы дополнительный паёк у начальства попросить!.. Е р ш о в а. Да что вы! Меня оба лагеря подкармливают – и «мужской», и «женский»… А худоба – это просто от неволи и тоски… Моя бабушка любила говорить: «Человека точит не работа, а забота»… У л ь я н а (что-то заметив в заиндевевшем окне и подходя к нему). Ой, блики какие-то – будто иллюминация… А вон и по стенам сполохи заплясали!.. Общее смятение. «С и н ь о р» (приглядевшись). «Иллюминация»!.. Да это лесобиржа горит! Пуще фейерверка пылает, родимая, - и ко всеобщему удовольствию! П ё т р. Ну и дела!.. Н и к о л а й. Подпалил кто-то – верняк!.. П ё т р. А кто? «С и н ь о р». Конь в пальто!.. Скорее всего, тот, кого «Колька Стальной» «назначил» - за карточный проигрыш… П ё т р. А зачем? Н и к о л а й (с досадой). Ну, ты как был наивный «фрей», так им и остался!.. Да кто же этого не знает?! Это – как «дважды два»: конец года, «план горит»… Хотя на бумаге всё – тики-так. Но тут карячится ревизия – из Управы. Что делать местному начальству? Ясное дело: «туфту» в кусты прятать – и срочно!.. Как говорится: «ваш Димитрий хитрый, но и наш Ванька - не дурак»... Е р ш о в а (заинтересованно). Ну и как же это реально здесь делается? Слышала-то я много всякого, а конкретно - как!.. «С и н ь о р» с Н и к о л а е м начинают «просвещать» Е р ш о в у - взахлёб, перебивая друг друга. «С и н ь о р». Ну, попробуем вам эту «политграмоту» разложить… Коротко… Так вот, значит: нормы-то выработки в лесу высокие… Н и к о л а й. Да что там - заведомо невыполнимые!.. «С и н ь о р». А выполнения нормы нет – нет и полного пайка для зека… Но не это самое страшное - нет плана для лагеря! А это – главное: и для нашей Управы, и для Москвы… Н и к о л а й. Ага! Вот приписки и идут - с негласного ведома начальства: им же не выговора нужны, а звёздочки, премии, медальки, орденки... «С и н ь о р». Арифметика тут - проще репы пареной… Ну, к примеру: на делянке за день свалили, разделали и вывезли на биржу всего триста кубиков леса. А план-то – триста пятьдесят! Вот «придурок»-учётчик и записывает в сводку отчётную – «триста пятьдесят». Сумма прописью!.. И все довольны - сверху донизу… Н и к о л а й. Но, как говорится, «козе понятно»: к концу квартала (или года - тем более) накапливается этой «туфты» до фуища и даже больше... А что дальше делать-то?.. «С и н ь о р». А тут начальство – через местного «кума» - договаривается с «вором в законе», «погоняющим» зону. Тот, в свой черёд, назначает «туфтача-фуфлыжника» - из чем-то провинившихся или проигравшихся своих «шестёрок»... Даёт ему «установу»… Н и к о л а й: А этот «назначенный» на цырлах бежит к лесобирже – и делает своё дело: штабеля леса «внезапно» и «чудным образом» возгорают!.. П ё т р. Да не чёрт же это и не фокусник: подпалить зимой хлысты леса – свежего, обледенелого?!.. «С и н ь о р». Ну, тут ведь важна видимость – и только... Хотя иногда полыхает хорошо!.. Вон - прошлым летом, в жару, даже лежнёвка… (Е р ш о в о й). Это - дорога такая из древесных плах… Так вот она чуть ли не до ворот лагпункта повыгорела… Н и к о л а й. Да и сама-то операция – проще простого: как говорится – «технология отработанная»! Наберёт назначенный «фуфлыжник» берёсты, хвороста, плеснёт на всё это припасённым бензинчиком – и дело в шляпе!.. «С и н ь о р». Ну, как водится, выезжает тут же по тревоге пожарная команда… Составляется акт о поджоге… И все «туфтовые» кубики после этого бесследно пропадают… Далее тот же «кум» находит, ясное дело, «преступника-пиромана»: дело раскрыто, а недостача закрыта!.. Всё: можно но новой кубики «рисовать»!.. Н и к о л а й. Есть свои наработанные приёмчики и на погрузке того же леса. К примеру: закладывают хлысты в вагоны клеткой, а не сплошь. Объём-то с виду есть, а кубов реальных - нет. Полвагона – воздух голимый!.. «С и н ь о р». Вот и выходит: затраты государства на всю эту лагерную махину агромадные… Хозяйство непомерное: зеков и прочих подневольных миллионы. Из них работающих – половины не наскребается… А надо ведь всё это хозяйство содержать – хоть как-то, хоть по минимуму. Да плюсом - охрану, вольняшек, обслугу… Штаты раздуты. Одного офицерья – не меряно: столько – сколько и не надо… Короче: лес-то получается прямо золотой!.. Наш главбух (тоже лагерник, из немцев Поволжья) сам подсчитал и по секрету корешу моему (бывшему начальнику какому-то - по финансовой части) доложил: в соседнем «вольном» леспромхозе себестоимость кубика аж в два с половиной раза меньше, чем у нас!.. Е р ш о в а. Да, невесёлая «политграмота»!.. Но вот ведь закавыка: уберут они свои лагеря, а куда ж тогда «врагов народа» будут девать?! Вот и «перерабатывают» эти нелюди нас - в лагерную пыль и штабеля леса… У л ь я н а (тихо, но твёрдо). Спастись удастся только тем, кому помогает Господь!.. (Крестится). Господи, помилуй!.. Н и к о л а й. Истину глаголешь, Ульяна! Я вот, битый фраер, а – с Божьей помощью - познал здесь, в лагере, пожалуй, самый счастливый день в моей жизни... Е р ш о в а. А вот это уже совсем интересно!.. Что ж такое приключилось-то с вами – необыкновенное?.. Н и к о л а й. А вот послушайте!.. Пригнали к нам сюда – не так давно – этап. Большинство - женщины. Все - молодые-молодые, наверное, многим и двадцати нет. «Бандеровки» - с Западной Украины, «хохлушки». И среди них - одна красавица: коса у неё - до пят, и лет ей - от силы шестнадцать… И вот она так ревёт, так убивается... Сердце у меня ёкнуло, подошёл ближе, спрашиваю... А собралось тут зеков человек двести: и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом… «Чего это девка-то так ревёт?» Кто-то мне отвечает - из ихних же, вновь прибывших: «Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за всё сразу хлеб и выдали. А она поберегла, не ела — день, что ли, какой постный был у неё. А паёк-то этот, который за три дня, — и украли, выхватили как-то у неё. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже всё съели»… А у меня в бараке была - заначка не заначка, а паёк на день — буханка хлеба!.. Ну, я - бегом в барак... Какой хлеб, сами знаете, но всё же - хлеб… Беру - и бегом же назад. Несу этот хлеб и девчонке даю, а она мне: «Hи, не треба!.. Я чести своей за хлиб не продаю!»… Е р ш о в а. И что – не взяла? Н и к о л а й. Не взяла!.. Вот тогда я и подумал: «Да Господи! Какая же это честь такая, что человек за неё умереть готов?..» До того и не знал, а в тот день узнал, что это - девичьей честью называется!.. Е р ш о в а. Ну а дальше? Н и к о л а й. Сунул я этот кусок ей под мышку - и бегом за зону, в лес!.. Я тогда «бесконвойником» уже был… В кусты забрался, встал на коленки... И такие были слёзы у меня!.. Нет, не горькие, а радостные… Вот, думаю, Господь и скажет: «Голоден ты был, Никола, а Меня накормил. — Когда, Господи? — Да вот через ту девочку-то - «бандеровку». Ведь это ты Меня накормил, Никола!»… Вот это был, есть и, думаю, останется до последнего дыхания моего - самый счастливый день в моей жизни… Общее молчание. П ё т р. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!..» А я вот недавно пережил один из своих самых чёрных дней… Зашёл как-то к своему земляку – в санчасть… Ну, вы его знаете: лепила местный… (Е р ш о в о й). Это врачей здесь так называют… Так вот, значит, захожу в санчасть, а «земеля»-хирург – на приёме. Ну, санитар принёс мне (чтоб не скучал) больничный обед – особый, «привилегированный»… Есть я не хотел, но и обед глупо как-то отсылать назад - на кухню… А за окном подметает лагерный двор какая-то девчушка, совсем девочка. Светленькая, в выцветшем, застиранном платьице - из лагерной бумазеи… Что-то в ней такое - деревенски-уютное, домашнее… Я подозвал её, спросил, что она делает здесь – в зоне? Ответила. Оказалось: зечка-малолетка, из Ленинградского этапа. На ошкуровке брёвен занозила палец: он распух, его резали, она уже несколько дней освобождена... Ну, я и говорю ей: «Садись к столу - ешь!»… Согласилась… Ела тихо, опрятно, «воспитанно»… Аккуратно сложила на деревянный поднос посуду… А затем… (Замолкает – у него перехватывает горло). У л ь я н а. Что с тобой? Плохо тебе? П ё т р. Да ничего – пустяки… Ну вот… Потом – поднимает платье, стягивает с себя трусики и, держа их в руке, поворачивает ко мне лицо своё неулыбчивое… «Мне лечь - или как?» — спрашивает… А потом - не понимая или испугавшись того, что со мной происходит, - так же, без улыбки, как бы оправдываясь, говорит: «Меня ведь без этого не кормят...»… Н и к о л а й. И что? П ё т р. И убежала… И сейчас - каждый раз, когда вспоминаю эту девочку, лицо её нахмуренное, усталые и покорные глаза – ком к горлу подступает... Многое в жизни повидал… Смерти не раз в лицо глядел… И обо многом могу вспоминать… Без всяких усилий… Обо всём - кроме этого… (Н и к о л а ю). А ты говоришь: «девичья честь»!.. Вновь – общая пауза. «С и н ь о р». Ну, развели тут нюни интеллигентские!.. Ага!.. А про «блатных» вы забыли? Им что – тоже по Божьим законам жить прикажете?! Так они вам на это скажут: «А ху-ху – не хо-хо?!»… У них – свои законы, и главная заповедь среди них: «Умри сегодня ты, а я - подожду до завтра!»… Е р ш о в а (перебивая). Давайте не будем о мерзком!.. Тошнит уже от него!.. (Н и к о л а ю). Вот мне тут – случайно – довелось посмотреть… «Лесоповал» - это же непридуманный ад! Вальщики - по пояс в снегу, по бурелому, зимой - на морозе, летом – под дождём и в болотной грязи… Да эти тяжеленные электропилы: руки от них отламываются и отпадают… Кое-где до сих пор и трелюют ведь вручную: вытаскивают – втроём-вчетвером - брёвна с делянок к дорогам (лежнёвкам – как вы сказали)… О лошадях здесь заботятся больше, чем о людях… Н и к о л а й. Да уж - не зря же говорят: «зелёный расстрел»… Даже самых крепких мужиков ненадолго хватает… Вот потому-то «свежие посадки» и нужны. Лагерь же как монстр ненасытный – всё время «новой пищи» требует… У л ь я н а. А у нас некоторым уголовницам («жучкам») даже нравится здесь. Работают-то они «другим местом»… С месяц назад идём с работы, на двери столовой - листок. На нём - синим карандашом и кривыми буквами - нацарапано: «Долой савецкую власть! Долой Сталин!»… Мы, конечно, обомлели все… И вдруг из столовой выбегает наша повариха - латышка Ирма. Кричит: «Какой ужас! Это - девчонка Люська. Я видель, как она бежаль с этим - от барак…». А Люська эта - обезбашенная воровка: лет семнадцати, с фарфоровым личиком, голубыми глазками и соломенными кудряшками… «С и н ь о р» (перебивая). Ништяк красотка!.. Адресок не дашь?.. Все смеются. У л ь я н а (недовольно). И не смешно нисколько!.. Ну и вот – вызывает её, Люську, начальник зоны. И она охотно сознаётся, что сделала это нарочно… Срок у неё кончается, а на «воле» жить негде, родных нет… Так решила она ещё годика два перекантоваться в лагере… Е р ш о в а (в ужасе). Боже мой! Эти люди просто не хотят свободы?.. Но почему?! Ведь ты же, Господи, создал их свободными!.. «С и н ь о р». А они про это и знать – не ведают, да и знать не желают… (У л ь я н е). Ну и что же в оконцовке-то – с этой Люськой? У л ь я н а. Да отправили дуру в тюрьму (на Центральный лагпункт), а там всыпали ей новый «червонец», но уже по 58-ой статье – как «контре»… Уж как она ни рыдала на суде, как ни умоляла о «прощении» - не помогло!.. П ё т р. Ну а как же? «Врагам народа» - никакой пощады!.. Е р ш о в а. Прости им всем, Господи, ибо не ведают, что творят!.. «С и н ь о р». На Бога-то надейся, да и сам-то не плошай!.. Н и к о л а й. Ладно – мы к концерту-то готовиться будем? А то ведь скоро уж и начальство завалится, а показать-то нам ему пока нечего… (Берёт гитару, к У л ь я н е). Ну и каков я с гитарой? Тоже - хорош? Или – как? У л ь я н а (смеётся). Да вот так: подлецу - всё к лицу!.. Н и к о л а й. Ну-ну: замнём – для ясности!.. Н и к о л а й напевает первый куплет какого-то русского романса. Вариант: «Выхожу один я на дорогу» (М.Лермонтов – Е.Шашина). Н и к о л а й (гордо). Между делом, этот романс научил меня петь сам Поль Марсель!.. Е р ш о в а. Я тоже знаю этот лирический шедевр. Его очень любил исполнять несравненный Вадим Козин… «С и н ь о р» (насмешливо). Угу: до того как его посадили... Е р ш о в а. Да, тоже сидит где-то… Говорят – на Дальнем Востоке… (Н и к о л а ю). А с Полем Марселем мы тоже пересекались - на концертах. Он что - здесь сидел? Н и к о л а й. Ага! И здесь же освободился – по «актировке», сказывают. Падучей начал страдать: приступы замучили… Здесь же, кстати, жену себе нашёл – гражданскую. Галей, вроде, звали. Тоже – зечка: за «политику» посадили – вместе с матерью… Кантовалась на «швейке» - бухгалтером, кажись… Дочка у них с Полем народилась – в местной больничке… А Поль заведовал музчастью в нашем лагерном театре - на Центральном лагпункте… Такие, говорят, оперетты заворачивал - пальчики оближешь: «Сильва», «Марица», «Роз-Мари», «Цыганский барон»!.. Е р ш о в а. Я слышала: сейчас он - в Ленинграде, руководит оркестром в тамошнем цирке. А устроил его туда, якобы, сам Шостакович – однокашник по консерватории. Рассказывают, они в молодости даже халтурили вместе: тапёрами в кинотеатрах – «озвучивали» игрой на пианино немые фильмы… Н и к о л а й продолжает напевать – со второго куплета романса. Остальные «бригадники» приступают к репетиции своих концертных номеров. Вариант: коллективная читка-инсценировка фрагмента тюремного «рóмана» - в переводе на «феню» Л.Н. Гумилёва. Исполнители (попеременно): П ё т р, Е р ш о в а, Н и к о л а й, У л ь я н а. Свет медленно гаснет. Конец первой сцены. Сцена 2. Освобождение Лето 1956 года. Снова – площадь в лагерной зоне. С одной стороны - барак, с другой – здание, на котором вывеска - «КВЧ». У выхода из КВЧ – «культбригадники» в полном составе: наблюдают за происходящим. У барака - колонна зеков, человек двадцать-тридцать: все - в лагерных робах, «чунях» (или «ЧТЗ» - ботинках на авторезине), прокопчённые солнцем, какие-то «замусоленные», но с виду – оживлённые, даже весёлые. Здесь же капитан Л е д е н ц о в, лагерные надзиратели и охранники. Л е д е н ц о в (повелительно и громко). Слушай мою команду! Идём в строю! Не растягиваться! Не разговаривать! Шаг влево, шаг вправо - считаются побегом! Конвой стреляет без предупреждения! Ша-а-гом – ма-арш!.. Колонна зеков медленно движется через площадь - к выходу из лагпункта. По бокам колонны - конвоиры с винтовками, две овчарки, а вдоль неё снуёт с пистолетом в руке Л е д е н ц о в. Во главе колонны - три зека-музыканта, инструменты у них – «с бору по сосенке»: баян, труба, барабан. Оркестрик играет фальшиво, но с воодушевлением: «Нас утро встречает прохладой…». П ё т р (Н и к о л а ю, удивлённо). Куда это их повели? Воскресенье же – выходной, вроде!.. Н и к о л а й. А нынче, чтоб ты знал, земеля, - большой праздник: «ежегодный слёт передовиков-стахановцев» - на Центральном посёлке, в Доме культуры лагеря!.. П ё т р. Так туда же – восемь километров, и с гаком!.. Н и к о л а й. Ништяк – дойдут! Видишь - какие они все счастливые да весёлые?.. П ё т р. А чего уж тут веселиться-то? И - чему? Н и к о л а й. Ну, брат, ты что - совсем отупел в своей школе, да?! Да ведь и с «мужских» и с «женских» зон мужики и бабы жилы рвут, чтоб на этот слёт попасть… Там ведь как всё устроено? На сцене, как полагается, – речи, концерт, в фойе – буфет… А по всем углам и закоулкам – могучая идёт… Хм… (отворачиваясь от женщин, вполголоса) – случка!.. (В полный голос, расшаркиваясь перед женщинами). Одним словом – любовь!.. Мужикам этого и надо: они весь год о том мечтали… Да и бабам тоже хорошо: глядишь, забеременеют, а там и сроки скостят, и от тяжёлых работ освободят… Есть, правда, неувязочка: мужиков, как обычно, раз в десять больше, чем баб… Так что - сам понимаешь, что там творится: Содом и Гоморра местного разлива!.. П ё т р. Конец света!.. Н и к о л а й. Да тьфу на тебя! Мораль тут разводишь!.. А ты про «колымские трамваи» слыхал что-нибудь?.. А про «чекистскую рулетку» в бабских зонах?.. Про любовь лагерную не рóманы – былины слагать надо… «С и н ь о р»: Ой-ой-ой: можно подумать!.. Да всё проще гораздо – и омерзительнее… Со мной вот тут в «кандее» один «блатарь» мантулился, и решил как-то своими «подвигами» поделиться… Так вот: попал он в Сибири на женский прииск -многолюдный, с тяжелой «каменной» работой, с голодухой… А он базарит: «Славно пожил зиму»… Там, говорит, любую бабу бери – и всего лишь за хлеб, «за паечку». А обычай, уговор такой был: отдаёшь пайку ей в руки - ешь! И пока ты с ней, должна она эту паечку съесть, а что не успеет - отбираешь обратно… Ну, говорит, с утречка паечку эту получаешь - и в снег её! Заморозишь её, родимую, а много ли баба угрызет замороженного-то хлебушка?!... За одну пайку трёх баб можно было поиметь… Вот тебе – и вся любовь!.. Н и к о л а й. А я вот другое видел. На пересылке… Вообразите - расставание с подругой… Навсегда!.. Тут не то чтоб «дан приказ ему на Запад, ей - в другую сторону»... Да нет: по Северам разметают - оставь надежду… И вот, представьте - неувязочка: что-то там спуталось, не сошлось - зеки и зечки хлынули изо всех дверей на огромный двор… И мигнуть-то не мигнул я, а уж и очутился в каком-то зековском круге: все с мешками - у кого в руках, у кого на горбу, и этот сырой мертвецкий глинистый запах кругом… Мелькнула согнутая женщина - юбка задрана, ягодицы белые-белые... И сразу крепчайший подзатыльник: «Не зырь, мужик!» Весь круг спиной оборотился, никто не пялится на прощание «вора» с «воровкой»... Это вам, граждане артисты, не бацать: «Гоп, стоп, Зоя, кому давала стоя?»... И не банька с платными «шалашовками»… Да… Но и, опять же надо сказать, надежда - ребёночка заиметь… Е р ш о в а. Но в таких случаях, я слышала, и амнистии случались… С той же гражданской женой Поля Марселя, например… Н и к о л а й. М-да, случались… Ступай, мол, «на свободу»!.. А вспоможения-то никакого, ни единого подгузничка… Знаете – неподалёку тут мост - за железнодорожной станцией, над речушкой Колосницей?.. Так вот: они, которые из лагеря на свободу – с младенцами, по амнистии - они там детёнышей-то своих на ходу выбрасывали, из вагона - и туда, в речку… Давно уж, наверное, лисицы растащили, обглодали младенчиков… «А по бокам-то - всё косточки русские...» Колонна между тем выходит за ворота зоны. Появляется чем-то крайне взволнованный С е р г е й П а л ы ч – с пылающим лицом, на котором – сотня эмоций, и сразу же бросается к Е р ш о в о й. С е р г е й П а л ы ч (задыхаясь, к Е р ш о в о й). За вами – конвой!.. На вахте!.. Освобождать будут!.. Бумаги из Москвы пришли!.. Е р ш о в а, пошатнувшись, в полуобмороке – медленно, как во сне, - опускается на землю. Е р ш о в а (шёпотом). Извините, ноги не держат!.. Как будто кипятком внутри половину головы ошпарило… «Бригадники» помогают Е р ш о в о й подняться, приносят ей воды. У неё неудержимо начинают литься слёзы: она машинально слизывает их со щёк. Е р ш о в а (словно в прострации). Слезы-то - солёные!.. Все бросаются обнимать и целовать Е р ш о в у, успокаивают её. С е р г е й П а л ы ч (ласково). Ну вот!.. Ну и «ладушки», Татьяна Ивановна!.. Теперь всё у вас будет хорошо!.. У л ь я н а (крестясь, горячо). Господи! Радость-то какая!.. Татьяна Ивановна!.. Милая!.. Подходят д в о е а в т о м а т ч и к о в. Появляется «С и н ь о р», успевший сбегать в женский барак и принести оттуда «сидорок» Ершовой. Она в спешке раздаёт присутствующим свои вещи. Е р ш о в а (ожесточённо). Ни одной нитки из зоны не возьму с собой!.. У л ь я н а. Да-да, иначе - плохая примета… И не оглядывайтесь!.. Е р ш о в а и У л ь я н а ещё раз обнимаются и целуются. С е р г е й П а л ы ч (влюблённо): Татьяна Ивановна! Я знал, что провожу вас на свободу!.. Понимаю, сейчас вам ни до кого, тем более – не до меня... Но помните: есть на свете человек, безумно любящий вас и навсегда преданный вам!.. У меня одна только просьба! Разрешите мне, если я когда-нибудь буду в Москве, зайти к вам в гости – хоть на пять минут!.. Вместе пригубить шампанское свободы!.. Е р ш о в а (рассеянно, отрешённо). Да, да, конечно… Прощайте, мои дорогие!.. Не поминайте лихом!.. Охранники уводят Е р ш о в у за ворота лагеря. За этой троицей следует – на некотором расстоянии – С е р г е й П а л ы ч. Вдалеке слышны шум и гудки паровоза. Бревенчатые ворота зоны наглухо закрываются. Пауза. Н и к о л а й. Ну вот: как беззаконно сажали, так без всяких законов и освобождают, да и то – одних «политиков»… Все молчат. Внезапно за воротами зоны раздаются шум, гам, свист. К воротам уходит «С и н ь о р» и тут же бегом возвращается. «С и н ь о р» (весело, возбуждённо). Ну что, граждане заключённые, каша-то заваривается крутая!.. У нас, оказывается, - «сучий» бунт и «воровская» буза!.. Н и к о л а й. Тьфу ты, ёкарный бабай! Не понос - так золотуха!.. П ё т р. Да погоди, земляк! («С е н ь о р у»). А поконкретнее можно? «С и н ь о р». Можно и поконкретнее… «Хозяин» - Орлов – умотал в командировку, без него «кум» Леденцов командует. И приказал этот идиот: вновь прибывший этап «сучий» в зону завести - чтоб власть «воров» ихними руками приговорить… Зона-то у нас - «воровская». А разборки - между «ворами» и «суками» - в самом разгаре… Так что большого беспредела с поножовщиной тут не миновать!.. Н и к о л а й. Да, самая настоящая жесть намечается!.. «С и н ь о р». Ага!.. Сам-то Леденцов всё ещё на «слёте передовиков» гуляет. И другого начальства нету – без «хозяина» кто куда разбрелись!.. А «сучий» этап в зону входить отказывается - волынит. Боятся, что их тут всех на пёрышки посадят… Н и к о л а й. И поделом бы!.. П ё т р. Да вы поясните: в чём суть-то всех этих разборок? «Воры», «суки» - не одна ли сатана? «С и н ь о р»: Ну, ты, Петро, кислое с пресным-то не путай!.. Урки только с виду – все на одну колодку. А на деле - это стаи разные, и у каждой – своя «масть», свой «интерес». Кого тут только нет: «красные шапочки», «махновцы», «мясники», «ломом подпоясанные»… И все друг с другом враждуют, лаются, цапаются… Но самые-то крутые среди них – вот эти две кодлы: «воры» и «суки»… И война между ними – как между кошкой и собакой: кто кого уничтожит, заколбасит, изведёт – до конца… Что при этом творится – уму непостижимо! Два года назад в соседней зоне такая же буза приключилась. Так «воры» тамошние не только «мессерами» орудовали… Нескольких «сук» и «придурков-стукачей» раскроили на пилораме… П ё т р. Как это – «раскроили»?.. «С и н ь о р». А вот так - именно раскроили… Причём отправляли на пилу привязанными к бревну и ногами вперёд – чтоб дольше и больше мучились… А кое-кого разделывали до туловища, но после этого раму стопорили: бедняга – в шоке, а толпе – смех животный… Цирк!.. Н и к о л а й. Да, это тебе, блин, не «сказки Венского леса»… «С и н ь о р». Ну а кому-то более «лёгкая» смерть случилась – их просто швыряли в «дробилку». Там огромная древесная чурка за считанные секунды в крошку-щепу превращается… А уж человек-то в таком разе: мгновенье - «пшик и фарш»… П ё т р. Да это же – изуверство какое-то!.. А власть-то что же? Куда смотрит?! Все эти «кумовья» с «вертухаями»?.. «С и н ь о р». А это – уже отдельный разговор. И долгий… Н и к о л а й. Слышь, мужики, – кончай диспут: тут жареным потянуло!.. Давайте-ка двинем в КВЧ - от греха подальше… Мне почему-то кажется: лучше за всем этим из окна наблюдать… Все, кроме «С и н ь о р а», уходят. Конец второй сцены. Сцена 3. Восстание Вновь - комната КВЧ. Стол, скамейки, стулья. У стены - шкаф со старыми брошюрами, нотными сборниками, театральными сценариями, партитурами. Все присутствующие нервно передвигаются по комнате, кое-кто ненадолго прилипает к окнам. Где-то в стороне - П ё т р и У л ь я н а, ласково воркующие о чём-то друг с другом. Вдруг – яркая вспышка зарева за окнами. Снаружи нарастает ужасающий шум: хлопки выстрелов, автоматные очереди, мужские крики, женские вопли. Включается громкоговоритель. Г о л о с и з г р о м к о г о в о р и т е л я (сурово, без интонаций). Граждане заключённые! Сдавайтесь! Вы окружены! Сопротивление бесполезно! Н и к о л а й (приникая к окну). Ого! Старшего надзирателя поймали – «Мишаню»!.. Шухерился где-то… Ох, и метелят же его – всей толпой!.. Но, видать, не смертным боем, а так - для острастки… А что? Он – мужик, в общем-то, нормальный… Ага: кричит что-то… Вроде бы: «Падлы, за что бьёте-то Мишаню?! Лучшего-то всё равно не найдёте!..» Ну вот, отпускают его - через ворота… Хаос всеобщий… Кранты всему!.. В комнату вбегает неугомонный «С и н ь о р». Тщательно запирает за собой дверь. «С и н ь о р» (восторженно). Это вам - не фунт изюма!.. В зоне – не просто буза, а настоящее восстание!.. Общий гвалт, вопросы: - Как? - Почему? - Что случилось? - Да говори же ты по-человечески! «С и н ь о р» (явно наслаждаясь происходящим). А поднял всех «Колька Стальной»... Охрану «блатные» выгнали за ворота. Кому смогли – напинали. И закрылись в зоне - как в крепости!.. Кабинеты начальства в штабе вскрыли. Нашли у «кума» в сейфе списки «стукачей». Пятерых повесили, остальные сбежали… И штабной барак «воры» подожгли… Н и к о л а й. Немыслимая чернуха!.. А охрана-то что? «С и н ь о р». Что-что?! Так у них же очко-то не железное!.. А «блатные», вишь, наделали самодельных пик, «мужиков» выставили - для охраны по периметру, сами же за ними тырятся… «Мужикам» за неподчинение – нож в брюхо!.. Ну а чекисты роту автоматчиков пригнали. Солдаты снаружи цепью стоят, но что делать - не знают… Власти тоже подрастерялись… Там уже - и Леденцов, и начальство из Управы… Н и к о л а й. Ну, ништяк: отойдут они – и за испуг свой поквитаются!.. «С и н ь о р». «Стальной», между прочим, приказал кричать с вышек, что переговоры будет вести только с начальством из Москвы. Требует приезда самого Ворошилова… Н и к о л а й. Ишь чего захотел!.. Как же: Ворошилову больше делать нечего - только с «Колькой Стальным» базарить!.. А чёрта ему лысого не треба?.. Энтузиазм угасает. Все призадумываются, рассаживаются вокруг стола, свесив головы. Лишь П ё т р с У л ь я н о й остаются на прежнем месте, нежно держатся за руки и как будто ничего не замечают вокруг. Молчание прерывается сильным стуком в дверь. «Р я б о й» (из-за двери). «Синьор», открывай! Разговор есть!.. «С и н ь о р» подходит к двери, открывает её. Входит «Р я б о й». «Р я б о й». Что – икру мечете? И правильно делаете!.. Слушай сюда, «Синьор»! «Стальной» велел передать тебе: за мужиков и баб из культбригады не бойся! Никто их не тронет… А выйдете из зоны - когда он, «Стальной», разрешит… Всё понял? Ну и ладушки!.. А пока - сидите здесь!.. «С и н ь о р». Кучеряво излагаешь!.. «Р я б о й». Вот что, «Синьор»: мужик ты тёртый, да и «духарик» известный – сам всё понимаешь… Как велено, так я тебе и ботаю... Вон и Никола у тебя – битый фраер, он подтвердит!.. А я всё сказал!.. Бывай! «Р я б о й» с улыбкой-оскалом хлопает «С и н ь о р а» по плечу и уходит. У л ь я н а встаёт, подходит к шкафу с книгами, роется в них. Н и к о л а й. Вот, блин, судьба падлючая!.. Ну и пошло оно всё – куда подальше!.. Не грусти, капелла! Чему быть – того не миновать! Как говорится: дальше солнца не угонят, больше срока – не дадут!.. А мы и не в таких переплётах бывали, верно?... Общее молчание. Н и к о л а й. Ну ладно – тогда будем соло выступать!.. А для «веселухи» тисану-ка я вам, граждане-товарищи, рóман-историю - об одном кореше моём закадычном. Чалились мы с ним в прежнем лагере – в Джезказгане, и звали его Серёга, погоняло – «Серый». Герой, фронтовой лётчик, «бомбер»-ас!.. Столько он баек о жизни своей травил!.. Летуны, они ведь вообще - люди обезбашенные, отчаянные, «духарики». А уж фронтовики - тем более: набрались за войну-то удали да ухарства… Вот после войны многие на этом и погорели… Короче: ещё задолго до конца войны летал «Серый» на своём тяжёлом бомбовозе - самое «логово» гвоздить… Берлин то есть… «С и н ь о р». Да, от этих бомбёжек фрицы прямо на ходу штаны пачкали… А откуда наши-то летали? Н и к о л а й. Ну, точно сказать не могу… Но вроде бы - с островов каких-то, в Балтийском море… «С и н ь о р». Так ведь эти гробы летающие… Они же – тихоходы, и защита огневая у них – лишь для понта… Н и к о л а й. Всё так… Поэтому они ночью над морем и шли, а потом - с севера, под прямым углом – на Берлин. Там добро своё вывалят - и назад порожняком… Нагрузка-то - ого-го какая! И каждый раз - игра со смертью… В поддавки… Вот летунам и выдавали в каждый такой полёт по триста грамм коньяка на нос – для «тонуса»… П ё т р. Да это же для нормального мужика - что слону дробина!.. Н и к о л а й. Аха! Секёшь, земеля!.. Вот они всем экипажем и договорились. Их же там - четверо. Так вот, значится, в первый полёт одна пара потребляет - сразу двойную норму, а во второй полёт – другая. Таким же манером… А это уже – кое-что… «С и н ь о р». Верняк!.. Н и к о л а й. И всё у них катило чин-чинарём, но лишь до одного рокового дня… В тот раз стрелок-радист потребил своё - и прилёг отдохнуть, да не где-нибудь, а в бомбовом отсеке… Там и закимарил – и его вместе с бомбами-то на Берлин и вывалили… «С и н ь о р». Етическая сила!.. Отгулял своё браток!.. Н и к о л а й. Аха!.. Спохватились только при подлёте к родным берегам… На их счастье - невесть откуда взялся «Мессер» и поджёг их… Ну, сели с трудом – на какое-то болото… Потеряли ещё человека… Потом еле-еле к польским партизанам вышли, а через них - к своим… Словом, повезло… «С и н ь о р»: А как же - «Смерш»? Не раскололи их там - при проверке-то?.. Н и к о л а й. Ну, они ж не пальцем деланные: заранее железно договорились друг с другом. Мол: «при аварийной посадке самолёта двое наших погибли»… Понимали ведь: иначе – трибунал, лагерь, а то и - «по законам военного времени»! Пиф-паф! – и поминай, как звали… У «Смерша» - рука не дрогнет!.. П ё т р. Да, история, брат, заковыристая… А как он, Серёга твой, всё-таки в лагерь-то попал? Н и к о л а й. А на этот счёт есть два варианта. И оба «Серый» выдавал за истину, но – в разное время и для разной публики. Вариант первый: ехал он будто бы домой на электричке от друзей – под Москвой дело было. И начал, якобы, тут какой-то «мент» беспредельничать: женщину-безбилетницу, да ещё - беременную, из вагона выкидывать… Ну, Серёга ему и врезал – сердце-то горит!.. Но, сами знаете, - против лома нет приёма, тем боле, если «лом» - в «ментовском» чине… П ё т р. Да уж!.. Ну а второй вариант? Н и к о л а й. Здесь дело посложнее. И покруче. Якобы, когда после войны летал «Серый» на Колыму – рейсовым маршрутом, договорился он с местными старателями нелегальное золотишко в Москву перевозить – и за хорошие деньги… А они, урки-старатели, вскорости сами погорели – ну и летунов, понятное дело, сдали… П ё т р. Оба варианта, как говорится, вполне возможны и даже совместимы… «С и н ь о р». Но второй всё же как-то повероятнее… Первый уж слишком фраерской понтярой отдаёт… Ведь тут, на зоне, кто и чего только не плетёт о своих предпосадочных делах! Сплошь – «рыцари» с «робин гудами»!.. А копнёшь поглубже – обыкновенные «жýки-кýки» и «коки-наки», шалупонь – одним словом… Так что: не верь, не бойся и не проси! И меньше доверяй всем этим зековским байкам: о «невинных душах», «изломанных судьбах» – и тэ дэ, и тэ пэ, и прочее… Н и к о л а й. А между прочим, именно с Серёгой я впервые с Господом пообщался… П ё т р. Это как? Н и к о л а й. А вот так… Мы с ним в казахскую зону пришли одним этапом. И угодили прямо в бригаду грузчиков. Каторга!.. А «бугор» попался нам из «ссученных» - мерзость и ничтожество. Как вспомню - позыв блевать: на харе - алые и белые прыщи, глаза гнилые и без ресниц, зубы – латунные, тусклые... Я и теперь, даже содеяв то, что с Серёгой мы тогда порешили, не стал бы каяться, а так вот с этим бы грехом на вые и пошёл бы - на выездную сессию аж Страшного суда… «С и н ь о р». Ну, ты давай без лирики – конкретно!.. Н и к о л а й. А конкретно дело сложилось так. «Бугор» решил учить нас дрыном. «Серый» крепок был, приземист, плечист… «Бугор» огрел его, мой кореш аж присел от боли… Меня ударил по спине - наискось, с протяжечкой, глумливо… Продолжалось ученье и на другой день, и на третий… А поскольку мы норму так и не тянули, нам в наказанье пайку споловинили… Попали в круг, и этот круг замкнулся... Тут мой летун и говорит тайком: «А знаешь, братан...». Я кивнул. «Поможешь? Чтоб наверняка...». А все мы, зека, уже тогда собственноручно подписали бумажку (указ из Кремля – да вы ж все знаете!) о том, что за убийство в лагере – «вышка»… Но мы уже своею волей приблизили рубикон, вообразив, как мы ЕГО в два топора возьмём: прыщи пробрызнут, глаза-гнилушки выскочат!.. П ё т р. Да, чувствуется, достал он вас – аж до печёнок!.. Н и к о л а й. И глубже… Но спасло – и его и нас – как раз вмешательство Всевышнего… Я до этого-то был раздолбай: как все мы – бывший комсомолец, а следовательно – атеист. Пусть – хлипкий… А вот тут, признаю, как на духу: вмешался Он, Господь, - и посредством солдатика охраны. Почти что мальчонка: ростом мал – вырос-то на деревенской голодухе годин войны... Да… «С и н ь о р». Ну, что ты? Трави дальше!.. Н и к о л а й. Ну, пришли мы на площадку погрузочную – с утречка… А тот солдатик, улучив момент, окликает: «Эй!»… Мы обернулись… А он блеклыми губами шевелит: «Не надо...». И было внятно, что мальчуган-охранник угадал наш умысел. Велел нам огородить самих себя - еловыми вешками. Бормочет: «Колите мне дровишки для костерка… А ТОТ не может нарушить запретку… Нарушит - я его и щёлкну»... Вот тогда нас с Серёгой дрожь и забила... Поняли мы: это – промысел Божий! Не иначе!.. Разговор вдруг прерывается треском пулемётов, хлопками винтовочных выстрелов. Все бросаются к окнам. Н и к о л а й (успокаивая присутствующих). Нет-нет, эта заваруха надолго… Это ещё не штурм… (Вздыхая, про себя). А вот при штурме-то, блин, нас могут и прихлопнуть… Легко!.. Причём - как одни, так и другие… Все вновь усаживаются за стол. «С и н ь о р» выстукивает что-то пальцами по дереву. Другие также заметно нервничают. Н и к о л а й подходит к стеллажу, достаёт старый патефон - с единственной пластинкой, крутит ручку. Раздается музыка быстрого фокстрота - «Рио-Рита». Н и к о л а й выходит на сценический круг, пытается бить под музыку чечётку: у него ничего не получается. У л ь я н а с П е т р о м тоже выходят в круг и стоят, слегка покачиваясь в такт музыке. Музыка заканчивается. П ё т р (У л ь я н е). Ничего с собой поделать не могу!.. И не понимаю ничего!.. Тянет меня к тебе – ну, как магнитом!.. Ни сопротивляться, ни отлепиться не могу!.. Всё бы тебя за руку держал – больше ни о чём ни думать, ни мечтать не хочется!.. Паралич какой-то!.. У л ь я н а. Это, миленький, – просто химия и физика! Как ты сам нас в школе учил! Я – магнит, а ты – железо… П ё т р. Да какая тут к чёрту – физика?! У меня ведь дома - жена, дочь… У л ь я н а. А я тебе хоть кем буду – хоть женой, хоть шалашовкой - мне всё равно! Пусть капельку, пусть миг один – да наш!.. (Кладёт голову на грудь П е т р у). Без тебя я была, словно корова, что «жвак потеряла» - свой жевательный ритм… А она ведь, знаешь ли, жить после этого не может – теряет способность пищу пережёвывать… Вот так и я – смысл жизни совсем было утратила… И вдруг – появился ты!.. П ё т р и У л ь я н а отходят к книжному шкафу. Стоят здесь рядом. Затем У л ь я н а вновь принимается копаться в книгах на полке, к чему-то прикасается на ней. Внезапно полка отъезжает, и обнаруживается тайник - с толстой старой, замызганной тетрадью. У л ь я н а (листая тетрадь). Ого! Да здесь – настоящий тайник! (П е т р у). Смотри: тетрадь какая-то!.. Стихи в ней, вроде… Кажется – местные, лагерные… (Читает). «Нет славных дел, нет героизма, Нет легендарных эпопей: Осталось иго коммунизма В архипелаге лагерей…» У л ь я н а. Да это же - подпольная поэзия!.. П ё т р. Спрячь ты всё это назад! Найдут - ещё «пятёрку» к сроку намотают! Н и к о л а й. И это - самое малое!.. У л ь я н а. Но - интересно же!.. «С и н ь о р». Да галиматья всё это!.. Таких виршей тут, в лагере, - вагон и маленькая тележка… Н и к о л а й (У л ь я н е). А что там ещё-то? Ну-ка, полистай-ка дальше!.. У л ь я н а. А вот: поэма «Девятнадцатый партсъезд»... Я помню: говорили - её какой-то поволжский немец сочинил… (Читает – «с выражением»). «Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье, Послушай Девятнадцатый партсъезд, Как мы живём под игом самовластья, Как много завоёвано побед! Ильич, Ильич! За то ли ты боролся, Чтобы рабочий гнулся в три дуги, За чёрный хлеб слезами умывался И целовал чекистам сапоги?!.» У л ь я н а. Да тут много ещё… (Листает тетрадь). А вот - интересный стих. Называется - «Милая Россия»… (Читает). «Россия милая, страна советская, Страна жестокости и нищеты, Ты так же нищая, как в век Радищева, И как при Палкине - жандарм Европы ты!..» П ё т р (У л ь я н е). Да убери же ты это – с глаз долой и от греха подальше!.. У л ь я н а (захлопывая тетрадь). Надо понадёжнее спрятать… Потом ещё почитаю… У л ь я н а прячет тетрадь назад - в тайник. Потом опять роется в шкафу, но теперь - на верхней его полке. У л ь я н а (кричит). Смотрите! Тут – нерозданные письма, за последние два дня!.. (Перебирает пачку писем). Ой! И мне письмо!.. У л ь я н а лихорадочно вскрывает конверт, читает письмо - и бледнеет. Заметно, что ей очень плохо. Она пытается справиться с собой. «С е н ь о р» берёт гитару и пытается напевать какой-то известный русский романс. Внезапно - шквал яростной стрельбы за окном. Крики, грохот взламываемых ворот. Все «бригадники» бросаются к окнам. Н и к о л а й. «Опять - за рыбу деньги!..» Автоматчики на штурм пошли!.. Смотри-ка: урки «политиков» вперёд себя выставили - и подкалывают их сзади пиками!.. Вот – сволота паскудная!.. «С и н ь о р». А снайперы стараются всех, кто в хромовых шапках - как у «блатных», перещёлкать!.. За окном - автоматные очереди, отчаянные крики: - Ура! - Бей гадов! - А-а!.. Стоны и вопли раненых. Грохот в дверь: дубасят кольями и прикладами. «С и н ь о р» (приказным тоном). Всем лечь на пол!.. Быстро!.. И руки - за голову!.. Автоматчики озверели совсем, могут сейчас – под запал - всех нас порешить… Все «бригадники» ложатся на пол. «С и н ь о р» быстро распахивает дверь, а сам остаётся за ней, закрытый для врывающихся в комнату троих автоматчиков – с дикими глазами. Военнослужащие (офицер и двое солдат) стреляют длинными очередями - от бедра, прямо перед собой. Н и к о л а й (кричит с пола). Не стреляйте! Здесь - культбригада! Бандитов нет!.. Вслед за автоматчиками вбегает - с пистолетом в руке – С е р г е й П а л ы ч. С е р г е й П а л ы ч (истошно кричит). Прекратить огонь!.. Это - моя культбригада!.. Они ни в чём не повинны!.. Автоматчики прекращают стрельбу, тупо смотрят на С е р г е я П а л ы ч а. О ф и ц е р. Ты кто такой? Откуда взялся?.. С е р г е й П а л ы ч. Я – начальник КВЧ колонии, лейтенант внутренней службы… О ф и ц е р. А-а!.. А в общем-то – без разницы!.. Нам приказано – всех мочить!.. Без разбору… Но если - артисты… Ладно!.. (Одному из подчинённых). Давай - командуй на выход!.. С о л д а т - а в т о м а т ч и к (командует). Встать! Руки за голову! Все - вон из помещения! На плац!.. Все удаляются. При этом солдаты по пути в ярости лупят прикладами автоматов по дверям. Звучит музыка романса Г.Свиридова. Конец третьей сцены. Сцена 4. Вольная воля Лагерный плац. В стороне горят костры и дотлевают бараки. Везде – тела убитых. Стоны раненых. В центре плаца – начальство: г е н е р а л МВД, майор О р л о в, капитан Л е д е н ц о в, З а м п о л и т, С е р г е й П а л ы ч. Солдаты проводят по плацу колонну «блатных» - зачинщиков бунта - со связанными назад руками. Внезапно из колонны вырывается «Р я б о й» и начинает судорожно метаться по плацу, пытаясь уйти от преследующих его конвоиров. «Р я б о й» (хрипит). Гады ползучие!.. Суки позорные!.. Барал я вас всех – на катере, при большой волне – и не блевал!.. Я ещё напьюсь вашей крови!.. Это я вам ботаю!.. Век свободы не видать!.. Г е н е р а л. Эй, кто-нибудь!.. Заткните же ему пасть!.. Выстрел. «Р я б о й» валится замертво. Конвоиры за ноги волокут его труп за пределы плаца. Зеки, выведенные из бараков, стоят на коленях: рядами, на плацу – как в начале спектакля. Их раздевают до пояса и тщательно «шмонают» надзиратели и охранники. П ё т р и У л ь я н а находятся с краю своей шеренги – совсем недалеко от распахнутых и сломанных ворот зоны. Г е н е р а л (Л е д е н ц о в у, подчёркнуто игнорируя присутствие О р л о в а): Отлично сработано, капитан! Грамотно зачистили всё это безобразие! И чётко!.. Л е д е н ц о в. Старались учесть все факторы, товарищ генерал!.. Г е н е р а л. Молодцом!.. А что с главарём? Задержали? Л е д е н ц о в. К сожалению – нет… Не успели… Покончил с собой, собака: в помещении санчасти - вены себе порезал… Г е н е р а л. А мне тут по-другому докладывали… Якобы твои «соколики» из него мешок с дерьмом сделали: нашли в «кандее», все кости там ему перепотрошили, рёбра попереломали, а напоследок грохнули пятой точкой об цементный пол… Ещё часа три хрипел, говорят… Л е д е н ц о в. Осмелюсь доложить: недостоверная информация, товарищ генерал… «Параша» - так это тут, в лагере, называют… Г е н е р а л. Ну и хрен с ним: собаке – и смерть собачья!.. А ведь – фронтовик бывший, полковой разведчик, трижды орденоносец… Дела-а!.. Так что: труп захоронить – срочно и втихаря! Акт о смерти пока не оформлять!.. Л е д е н ц о в. Слушаюсь!.. Будет сделано!.. А разрешите ещё обратиться, товарищ генерал? Г е н е р а л. Ну что там - ещё? Валяй!.. Л е д е н ц о в. Прошу вас ввести меня в состав Государственной комиссии по расследованию данного ЧП! Всё-таки я, товарищ генерал, доподлинно знаю все реалии местной жизни: их, так сказать, подноготную… Г е н е р а л. Хорошо – убедил. Так и сделаем!.. А заодно наградим отличившихся и (грозно повернувшись к О р л о в у) накажем обделавшихся... С е р г е й П а л ы ч (с отчаянной решимостью обречённого). Разрешите и мне обратиться, товарищ генерал? Г е н е р а л (Л е д е н ц о в у). Кто такой? Л е д е н ц о в (недовольно). Начальник КВЧ лагпункта… Г е н е р а л. А-а… (С е р г е ю П а л ы ч у, свысока, пренебрежительно). Ну, чего тебе?.. С е р г е й П а л ы ч. Товарищ генерал! Дело в том, что сейчас происходит «зачистка» помещения культбригады лагеря… Но делается это без необходимой осторожности… А там – значительные ценности: уникальные инструменты, музыкальная литература, костюмы… Среди них – подлинные наряды прибалтийских баронов, между прочим… Г е н е р а л. Ну и что? С е р г е й П а л ы ч. Я знаю: вы сами – неравнодушны к театру, музыке… Поэтому осмелюсь обратиться с просьбой… Не могли бы вы дать распоряжение, чтобы «зачистку» эту производили… ну, поаккуратнее, что ли?.. Г е н е р а л (польщённо). Ишь ты – нашёл «театрала»!.. А кто-то из более-менее известных «певунов» у тебя в бригаде значится? С е р г е й П а л ы ч. Да – вот… Сердюк Иван Алексеевич, например. Бывший солист Большого театра… Шикарный бас. Ничуть не хуже знаменитого Михайлова – Максима… Дублировал даже самого Шаляпина – в «Русалке»… И в «Фаусте» Гуно… Г е н е р а л (удивлённо). Сердюк?! Как же – помню такого… Но ведь его же шлёпнули, говорят… За пособничество оккупантам… С е р г е й П а л ы ч. Да нет – жив он… Правда, не совсем здоров – почками мается… Г е н е р а л. Вот – в другой раз пусть хорошенько подумает, прежде чем перед фашистской нечистью арии распевать!.. Ну ладно – уговорил… (Л е д е н ц о в у). Капитан, распорядись! Чтоб поаккуратнее там – с культбригадой!.. Л е д е н ц о в (окинув злым взглядом С е р г е я П а л ы ч а). Слушаюсь, товарищ генерал! С е р г е й П а л ы ч. Благодарю вас, товарищ генерал! Г е н е р а л. Ну-ну! Не за что… Как говорится: Бог подаст!.. Среди «шмонаемых» - волнение. С колен поднимается «М и л е д и» - уже полуобнажённая, почти – «топлес». «М и л е д и» («шмонающему» её молодому солдатику, яростно). Убери, гадёныш, грабки свои поганые!.. Вымой их сначала - и сопли утри!.. Губищи-то вон раскатал слюнявые – смотреть противно!.. Г е н е р а л (Л е д е н ц о в у). А это что за «недотрога»?.. Л е д е н ц о в. «Центровая подруга» главаря. Кличка – «Миледи»… Профессорская дочка, между прочим, а заодно - первой наводчицей по Москве слыла… Г е н е р а л. А, сучара!.. Может, и передо мной должок у неё?.. У меня дачу не так давно грабанули… Изолировать!.. Разобраться!.. Л е д е н ц о в. Есть!.. Л е д е н ц о в подаёт знак одному из «вертухаев». Тот - ударом рукояткой пистолета по голове – «отключает» «М и л е д и». Но – ненадолго. «М и л е д и» - ещё не совсем очнувшись, но во всю силу своих лёгких – не поёт, а рычит: «Ты не стой на льду – лёд провалится! Не люби ворá – вор завалится!.. А я стояла на льду – и стоять буду!.. А я любила ворá – и любить буду!..» Конвоиры выносят голосящую строптивую зечку – под руки, волоком. Наступает очередь «С и н ь о р а». Он тоже пытается сопротивляться «шмону». Тогда один из надзирателей вырывает у него гитару и разбивает её корпус - ударом о землю. «С и н ь о р». Ах, ты пёс!.. Что ж ты творишь-то… Живую душу искалечил… «С и н ь о р» бьёт своего обидчика: коротко, но резко – головой в лицо. «Вертухаи» набрасываются на него, скручивают руки и тащат куда-то прочь. «С и н ь о р», сопротивляясь, кричит в пространство: «Попраны и совесть и свобода. Нас загнали в беспредельный мрак. Ты сегодня «сын врага народа». Я из плена, то есть, тоже враг. Я не знал того, что нас так много, И что здесь хоронят без гробов. Я не знал, как широка дорога В этот мир голодных и рабов…» (Фрагмент стихотворения Ю.Грунина «Однонарнику»). «Шмонающие» подступают к Н и к о л а ю. Он не сопротивляется, наоборот – обнажается полностью: остаётся «в чём мама родила». «Вертухаи» пытаются хоть как-то прикрыть его наготу. Он упорно не даёт этого сделать. Н и к о л а й (куражливо, с вызовом). Отступитесь, нехристи!... «Нагим пришёл я в этот мир – нагим я из него уйду!..» Г е н е р а л (Л е д е н ц о в у). Прекратить этот цирк-балаган!.. А этого грёбаного клоуна – в «кандей»!.. Да так, чтоб показывать ему больше нечего было!.. Л е д е н ц о в. Есть, товарищ генерал! По команде Л е д е н ц о в а «Вертухаи» приподнимают Н и к о л а я и несут его прочь. Он – в позе «выносимого с поля боя» - пытается выкрикнуть, как некую клятву: «Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам, Чью гнусную науку я до конца постиг. Я вражескою кровью свои омою руки, Когда настанет этот благословенный миг… Публично, по-славянски, из черепа напьюсь я, Из вражеского черепа, как делал Святослав. Устроить эту тризну в былом славянском вкусе Дороже всех загробных любых посмертных слав. Пусть знает это Диксон и слышит Антарктида, В крови ещё клокочет мой юношеский пыл, - Что я ещё способен все выместить обиды И ни одной обиды ещё я не забыл»... (Стихотворение В.Шаламова «Славянская клятва»). Тем временем «вертухаи» неумолимо приближаются - для «шмона» - к стоящим на коленях П е т р у и У л ь я н е. У л ь я н а (П е т р у, горестно вздыхая). Петенька! Родненький! Я вот только что письмо из дома получила… Мама умерла… Детей в приют сдали… И я тут больше жить не могу!.. Не могу-у!.. (Кричит). Воздуха дайте!.. Воздуха-а!.. На волю хочу!.. На волю-ю!.. У л ь я н а вскакивает с колен. П ё т р невольно поднимается за ней, пытаясь удержать её. Но она крепко берёт его руку в свою, и они вместе стремительно бегут - прямо к воротам зоны. Л е д е н ц о в (плотоядно). Ага! Вот ещё и побегушники!.. Целая парочка!.. Групповой побег!.. (Солдатам, командует). Огонь по беглецам!.. На поражение!.. С е р г е й П а л ы ч (кричит). Стойте! Это же не бунтари, не бандиты!.. Это - мои артисты!.. Из культбригады!.. Г е н е р а л (С е р г е ю П а л ы ч у, грозно). Молчать!.. Прекратить истерику!.. Солдаты стреляют - очередями. П ё т р и У л ь я н а падают в лагерных воротах, чуть-чуть не выбежав «на свободу»… Они убиты - наповал. Общее молчание. Всё замирает. Г е н е р а л (О р л о в у, гневно). Развели тут декаденщину – мать вашу!.. (С е р г е ю П а л ы ч у). Вшивая самодеятельность зековская!.. (Л е д е н ц о в у). Всю эту грёбаную «культбригаду» - разогнать! На лесоповал! Пусть там – «поют и пляшут»!.. Барак «зачистить» - и по всей форме!.. Антисоветчину – под протокол!.. Остальное там барахло – в утиль!.. И чтоб - духу не было!.. (Грозит кулаком). Я научу вас свободу любить!.. Продолжение погрома. Новая вспышка зарева – возгорается барак «культбригады». Всех «бригадников», скрутив их, уводят. На сцене остаются только неподвижные тела П е т р а и У л ь я н ы. Возникают и постепенно нарастают гул органа и херувимское пение: «Ave Maria!..» или нечто подобное. Внезапно – откуда-то из-под голов П е т р а и У л ь я н ы - вылетают (вживую или визуально – на светоэффектах) два белых голубя - и воспаряют к небесам… Затемнение. Музыка и пение усиливаются. На авансцене - Хор чтецов. Это – исполнители некоторых ролей в спектакле. Они произносят (на фоне «Реквиема») короткие заключительные монологи – как бы от имени своих героев. 1-й ч т е ц («Е р ш о в а»). …Лагерь - не противопоставление ада раю, а слепок нашей жизни, и ничем другим он быть не может… (Шаламов В. «Вне всего человеческого…»). 2-й ч т е ц («С е р г е й П е т р о в и ч»). ...Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью… Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет: ни сам заключённый, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели... Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть… (Шаламов В. Очерки преступного мира). 3-й ч т е ц (««С и н ь о р»»). ...Говорят, что «Вождь наш» и «Учитель», кое в чём ошибаясь, в общем-то был прав и что с повальной реабилитацией «врагов народа» наломали дров… Но я, чудак эдакий, предпочёл бы удавиться, нежели вернуться туда, где «вечно пляшут и поют»… К тому же очень мне не хочется огорчать добрых моих соотечественников - тех, что видели и видят в зеках лишь «ненасытных нахлебников, даром жрущих пайку за пайкой»... (Давыдов Ю. Синие тюльпаны: Повесть о бывшем зэке и тайном сыске). 4-й ч т е ц («У л ь я н а»). …«На воле» очень многие из тех, кто избежал репрессий, убеждены, что не может быть, чтобы людей брали «совсем уж зазря»... Они твёрдо верили и верят, что «органы» знают все тайны о каждом и соответственно с этим действуют… С таким убеждением жилось и живётся, конечно, спокойнее, даже если забирали твоих близких… (Юркевич Ю. Минувшее проходит предо мною...). 5-й ч т е ц («Н и к о л а й»). …Были такие… Есть они и сейчас… Их много, они убеждены, что при Советах была справедливость и отсутствующий ныне порядок… Пройдёт ещё время - и заговорят они в полный голос, и скажут, что и «лагерей-то никаких не было». Всё это, дескать, - «выдумки и клевета»… Им тем легче стоять на своём, чем меньше остаётся в живых нас - бывших зеков… А ведь сталинские лагеря были… Они были и остаются общенародной бедой, по масштабу сравнимой - без преувеличения - со Второй мировой войной… Дай Бог, чтобы хоть нашим потомкам не довелось пережить ничего подобного… (Юркевич Ю. Минувшее проходит предо мною...). 6-й ч т е ц («П ё т р»). …Судите-ка меня!.. Но я приму лишь приговор от равных себе – по судьбе… А не от «бывших» - из Цека или Чека… И не от тех, кто прел в шевиотовых портках в парткомах, а не кормил клопов на нарах… Загорал в Форосе, а не у костра… И не от тех, кто пахнул «Красной Москвой», а не чёрным духом чёртовой погрузки… И не от ваших жён или любовниц, а лишь от баб, которые бывали ТАМ, в ГУЛАГе, и, не имея перемены нижнего белья, воняли тухлой рыбой и, стоя по соски в студёных водах лесосплава, утратили надежду на детей… А нынешних витий и вовсе не стану слушать. К чему? Зачем?.. Одни на лагерных воротах писали: «Каждому – своё!», «Труд делает свободным!»… Другие: «Железной рукой загоним человечество к счастью!», «Труд – дело чести, доблести и геройства!»… Сейчас пишут: «На свободу – с чистой совестью!»… Слов много – суть одна: Царство Дьявола!.. Да нам-то уже – без разницы… Ведь, как у вас там говорится, «мёртвые сраму не имут»… Так что: «шуруйте, ребята - на наших костях, на наших костях - на своих скоростях!..». (Давыдов Ю. Бестселлер; Соболь М. «О жизни и муке ушедших в расход…»). Затемнение. Занавес. Конец спектакля. |