соч. Горестная повесть о счастливой любви (народная драма времён Гулага)
 Скачать 0.51 Mb.
|
|
Приложения Песни, стихи и дополнительные тексты в спектакле К началу спектакля В.Шаламов … Говорят, мы мелко пашем, Оступаясь и скользя. На природной почве нашей Глубже и пахать нельзя. Мы ведь пашем на погосте, Разрыхляем верхний слой. Мы задеть боимся кости, Чуть прикрытые землёй. Действие 1. Сцена 1. Песня «Кирпичики» (начало, тюремный вариант, авторы текста и музыки – достоверно не известны) На окраине града Ленина Я в преступной среде развился, Ещё мальчиком лет шестнадцати В исправительный дом забрался. Было трудно нам время первое, Но потом, проработавши год, Я привык к нему, как и он ко мне, Позабыл остальной весь народ… Сцена 2. Песня «Окурочек» (Ю.Алешковский) Из колымского белого ада Шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой И рванулся из строя к нему. «Стой, стреляю!» - воскликнул конвойный, Злобный пёс разодрал мне бушлат. Дорогие начальнички, будьте спокойны, Я уже возвращаюсь назад. Баб не видел я года четыре, Только мне, наконец, повезло – Ах, окурочек, может быть, с «Ту-104» Диким ветром тебя занесло. И жену удавивший Капалин, И активный один педераст Всю дорогу до зоны шагали, вздыхали, Не сводили с окурочка глаз. С кем ты, сука, любовь свою крутишь, С кем дымишь сигареткой одной? Ты во Внуково спьяну билета не купишь, Чтоб хотя б пролететь надо мной. В честь твою зажигал я попойки И французским поил коньяком, Сам пьянел от того, как курила ты «Тройку» С золотым на конце ободком. Проиграл тот окурочек в карты я, Хоть дороже был тыщи рублей. Даже здесь не видать мне счастливого фарта Из-за грусти по даме червей. Проиграл я и шмотки, и сменку, Сахарок за два года вперёд, Вот сижу я на нарах, обнявши коленки, Мне ведь не в чем идти на развод. Пропадал я за этот окурочек, Никого не кляня, не виня, Господа из влиятельных лагерных урок За размах уважали меня. Шёл я в карцер босыми ногами, Как Христос, и спокоен, и тих, Десять суток кровавыми красил губами Я концы самокруток своих. «Негодяй, ты на воле растратил Много тыщ на блистательных дам!» - «Это да, - говорю,- гражданин надзиратель, Только зря, - говорю, - гражданин надзиратель, Рукавичкой вы мне по губам…» Пантомимы («Тайное свидание Петра и Ульяны» и др.) Возможна также дополнительная сцена: «Комсомольское собрание немцев-«трудармейцев» в лагере. 1943 год» Действие 2. Сцена 1. Романс «Бубенцы» (А.Кусиков - В.Бакалейников) Сердце будто проснулось пугливо, Пережитого стало мне жаль, Пусть же кони с распущенной гривой С бубенцами умчат меня в даль. Припев: Слышу звон бубенцов издалёка — Это тройки знакомый разбег, А вокруг расстелился широко Белым саваном искристый снег. Пусть ямщик свою песню затянет, Ветер будет ему подпевать. Что прошло — никогда не настанет, Так зачем же, зачем горевать. Припев. Звон бубенчиков трепетно может Воскресить позабытую тень, Мою русскую душу встревожить И встряхнуть мою русскую лень. Припев. Песня цыганки (Я.Полонский – Я.Пригожий) Мой костёр в тумане светит; Искры гаснут на лету... Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту. Ночь пройдет - и спозаранок В степь далёко, милый мой, Я уйду с толпой цыганок За кибиткой кочевой. На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни: Как концы её, с тобою Мы сходились в эти дни. Кто-то мне судьбу предскажет? Кто-то завтра, сокол мой, На груди моей развяжет Узел, стянутый тобой? Вспоминай, коли другая, Друга милого любя, Будет песни петь, играя На коленях у тебя! Мой костёр в тумане светит; Искры гаснут на лету... Ночью нас никто не встретит; Мы простимся на мосту. Стихотворения А.Барковой … Как дух наш горестный живуч, А сердце жадное лукаво! Поэзии звенящий ключ Пробьётся в глубине канавы. В каком-то нищенском краю Цинги, болот, оград колючих Люблю и о любви пою Одну из песен самых лучших. В бараке Я не сплю. Заревели бураны С неизвестной забытой поры, А цветные шатры Тамерлана Там, в степях… И костры, и костры. Возвратиться б монгольской царицей В глубину пролетевших веков, Привязала б к хвосту кобылицы Я любимых своих и врагов. Поразила бы местью дикарской Я тебя, завоёванный мир, Побеждённым в шатре своем царском Я устроила б варварский пир. А потом бы в одном из сражений, Из неслыханных оргийных сеч В неизбежный момент пораженья Я упала б на собственный меч. Что, скажите, мне в этом толку, Что я женщина и поэт? Я взираю тоскующим волком В глубину пролетевших лет. И сгораю от жадности странной И от странной, от дикой тоски. А шатры и костры Тамерлана От меня далеки, далеки. А.Блок Равенна Всё, что минутно, всё, что бренно, Похоронила ты в веках. Ты, как младенец, спишь, Равенна, У сонной вечности в руках. Рабы сквозь римские ворота Уже не ввозят мозаик. И догорает позолота В стенах прохладных базилик. От медленных лобзаний влаги Нежнее грубый свод гробниц, Где зеленеют саркофаги Святых монахов и цариц. Безмолвны гробовые залы, Тенист и хладен их порог, Чтоб чёрный взор блаженной Галлы, Проснувшись, камня не прожёг. Военной брани и обиды Забыт и стерт кровавый след, Чтобы воскресший глас Плакиды Не пел страстей протекших лет. Далёко отступило море, И розы оцепили вал, Чтоб спящий в гробе Теодорих О буре жизни не мечтал. А виноградные пустыни, Дома и люди - всё гроба. Лишь медь торжественной латыни Поёт на плитах, как труба. Романс «Утро туманное» (И.Тургенев – А.Абаза) Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые. Вспомнишь обильные, страстные речи, Взгляды, так жадно и нежно ловимые, Первая встреча, последняя встреча, Тихого голоса звуки любимые. Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное, далёкое, Слушая говор колёс непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое. Б.Чичибабин Махорка Меняю хлеб на горькую затяжку, родимый дым приснился и запах. И жить легко, и пропадать нетяжко с курящейся цигаркою в зубах. Я знал давно, задумчивый и зоркий, что неспроста, простужен и сердит, и в корешках, и в листиках махорки мохнатый дьявол жмётся и сидит. А здесь, среди чахоточного быта, где холод лют, а хижины мокры, все искушенья жизни позабытой для нас остались в пригоршне махры. Горсть табаку, газетная полоска – какое счастье проще и полней? И вдруг во рту погаснет папироска, и заскучает воля обо мне. Один из тех, что «ну давай покурим», сболтнёт, печаль надеждой осквернив, что у ворот задумавшихся тюрем нам остаются рады и верны. А мне и так не жалко и не горько. Я не хочу нечаянных порук. Дымись дотла, душа моя махорка, мой дорогой и ядовитый друг. Романс «Выхожу один я на дорогу» (М.Лермонтов – Е.Шашина) Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел. Надо мной чтоб, вечно зеленея, Тёмный дуб склонялся и шумел. Ю.Грунин Однонарнику Попраны и совесть и свобода. Нас загнали в беспредельный мрак. Ты сегодня «сын врага народа». Я из плена, то есть, тоже враг. Я не знал того, что нас так много, И что здесь хоронят без гробов. Я не знал, как широка дорога В этот мир голодных и рабов. Много нас, усталых, но упрямых. Много нас, растоптанных в пыли. В чём же соль, мой друг Камил Икрамов? Лагеря Сибири – соль земли. 1947 В.Шаламов Славянская клятва Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам, Чью гнусную науку я до конца постиг. Я вражескою кровью свои омою руки, Когда настанет этот благословенный миг. Публично, по-славянски, из черепа напьюсь я, Из вражеского черепа, как делал Святослав. Устроить эту тризну в былом славянском вкусе Дороже всех загробных любых посмертных слав. Пусть знает это Диксон и слышит Антарктида, В крови ещё клокочет мой юношеский пыл, - Что я ещё способен все выместить обиды И ни одной обиды ещё я не забыл. Соболь М. … О жизни и муке ушедших в расход витийствуют внуки — весёлый народ! Шуруйте, ребята, на наших костях, на наших костях, на своих скоростях. Спасибо, поскольку уловлено ловко: у нас — перековка, у вас — перестройка. Где наша баланда, там ваша баллада, стихами охаяв моих вертухаев. Колымская трасса, Печора и БАМ… Аншлаги над кассой — поёт Розенбаум. Где наши зэ-ка — у вас му-зы-ка и в рифму на «лагерь» о лагере — шлягер. За буковку — рублик, а мы-то, бывало, — четырнадцать кубиков лесоповала. Шаг вправо, шаг влево, собаки, стрелки — для вопля припева, для хрипа строки, где каждое слово душе поперёк… Неужто нам снова добавили срок? 1988 Фокстрот «Рио-Рита» Реквием («Ave Maria»?) «Романс» (Г.Свиридов) История отпадения Нидерландов от Испании (Фрагмент тюремного «рóмана», в переводе на «феню» Л.Н. Гумилёва) В 1565 году по всей Голландии пошла параша, что папа римский – антихрист. Голландцы начали шипеть на папу и раскурочивать монастыри. Римская курия, обиженная за пахана, подначила испанское правительство. Испанцы стали качать права – нахально тащили голландцев на исповедь (совали за святых чурки с глазами). Отказчиков сажали в кандей на трёхсотку, отрицаловку пускали налево. По всей стране пошли шмоны и стук. Спешно стряпали липу. Гадильники ломились от случайной хевры. В проповедях свистели об аде и рае, в домах стоял жуткий звон. Граф Эгмонт на пару с графом Горном попали в непонятное. Их по запарке замели, пришили дело и дали вышку. Тогда работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддержали гёзы (урки, одетые в третий срок). Мадридская малина послала своим наместником герцóга Альбу. Альба был тот ещё герцóг! Когда он прихилял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гёзов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полководец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. На этапах он не тянул резины, наступал без показухи и туфты, а если приходилось канать, так все от лордов до попок вкалывали до опупения. На Альбу пахали епископы и князья, в ставке шестерили графья и генералы, а кто махлевал, тот загинался. Он самых высоких в кодле брал на оттяжку, принцев имел за штопорил, графинь держал за простячек. В подвалах, где враги на пытках давали дуба, всю дорогу давил ливер и щерился во все хавало. На лярв он не падал, с послами чернуху не раскидывал, пленных заваливал начистяк, чтоб был полный порядок. Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцóг в законе и в лапу не берет. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казённую монету. Альбу замели в кортесы на общие работы, а вместо него нарисовались Александр Фарнези и Маргарита Пармская - два раззолоченных штымпа, рядовые придурки испанской короны. В это время в Англии погорела Мария Стюарт. Машке сунули липовый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп II послал на Англию Непобедимую армаду, но здорово фраернулся. Гранды-нарядчики филонили, поздно вывели Армаду на развод, на армаде не хватило пороху и баланды. Капитаны заначили пайку на берегу, спустили барыгам военное барахлишко, одели матросов в локш, а ксивы выправили на первый срок, чтоб не записали промота. Княжеские сынки заряжали туфту, срабатывали мастырки, чтоб не переть наружу. В Бискайском море Армаду драла пурга. Матросы по трое суток не кимарили, перед боем не покиряли. Английский адмирал из сук Стефенс и знаменитый порчак Френсис Дрейк разложили Армаду, как Бог черепаху. Половина испанцев натянула на плечи деревянный бушлат, оставшиеся подорвали в ховиру. Голландцы обратно зашнуровались и вусмерть покатились, когда дотыркали про Армаду. Испанцы лепили от фонаря про победу, но им посветило – ссученных становилось меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой, а Маргарита Пармская и Александр Фарнезе смылись во Фландрию, где народ клал на Лютера. Так владычество испанцев в Голландии накрылось мокрой хавыркой… |