Роберт Пирсиг. Дзен и исскуство ухода за мотоциклом. Pirsig Robert. Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - royallib. Исследование некоторых ценностей "Настоящий мотоцикл, с которым вы работаете это машина, которая называется "

• Название: Исследование некоторых ценностей "Настоящий мотоцикл, с которым вы работаете это машина, которая называется "
• Анкор: Роберт Пирсиг. Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
• Дата: 14.06.2020
• Размер: 0.86 Mb.
• Имя файла: Pirsig Robert. Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - royallib.doc
• Тип: Исследование; #130066
• страница: 29 из 30

31

Поутру меня остановил вид зелёного слизняка на земле. Он около шести дюймов длиной, три четверти дюйма шириной, мягкий, как будто резиновый и покрытый слизью как какой-то внутренний орган животного.

Вокруг меня всё сыро, влажно, туманно и холодно, но достаточно ясно видно, что мотель, где мы расположились, стоит на склоне, поросшем яблонями, травой и сорняком под ними. Их листья усыпаны каплями не то росы, не то дождя, которые ещё остались с ночи. Замечаю ещё одного слизняка, ещё одного, Боже мой, да они тут просто кишмя кишат.

Когда подошёл Крис, я ему показываю их. Он движется медленно, как улитка по листу, и никак не реагирует.

Мы выезжаем из мотеля и завтракаем в городке у дороги под названием Веотт, а настроение у него всё ещё отчуждённое. Настрой у него такой, что он всё смотрит в сторону и не хочет разговаривать, и я не докучаю ему.

Дальше в Леггете мы подходим к пруду с утками, где покупаем корм и бросаем его уткам, но я вижу, что он делает это настолько безучастно, что дальше некуда. Затем мы попадаем на какую-то извилистую горную дорогу и вдруг оказываемся в густом тумане. Температура падает, и я ощутил, что мы снова у океана.

Когда туман рассеялся, с высокого гребня нам виден океан, он от нас далеко и кажется синим-синим. Чем дальше мы едем, тем холодней мне становится, совсем замерзаю.

Мы останавливаемся, я достаю куртку и надеваю её. Вижу, что Крис подходит совсем близко к краю утёса.

— КРИС! — кричу я. Он не отвечает.

Я подбегаю, хватаю его за ворот рубашки и оттаскиваю назад.

— Не делай этого.

Он смотрит на меня как-то прищурившись.

Достаю одежду и подаю её ему. Он берёт, но всё копается и не одевает.

Торопить его теперь бесполезно. В таком настроении он будет делать только то, что хочет.

А он всё тянет и тянет. Проходит десять, пятнадцать минут.

Ну что ж, кто кого переупрямит.

Тридцать минут спустя на холодном ветру с океана он спрашивает: “Куда мы едем?”

— Теперь на юг, по побережью.

— Поедем назад.


— Куда?

— Туда, где теплее.

На это ушло бы миль сто лишних. — Сейчас мы поедем на юг, — повторяю я.


— Зачем?

— Потому что назад придётся давать крюк во много-много миль.

— Поехали назад.

— Нет. Одевай тёплые вещи.

Но он не делает этого и просто сидит на земле.

Минут пятнадцать спустя он снова говорит: “Поехали назад.”

— Крис, не ты ведёшь мотоцикл, а я. Мы поедем на юг.


— Почему?

— Потому что слишком далеко, и потому что я так сказал.


— Ну, а почему бы нам просто не поехать назад?


Меня охватывает гнев. — Да тебе и вовсе это ни к чему, а?


— А я хочу назад. Ну скажи, почему нельзя ехать назад?

Я стараюсь сдержаться. — В самом деле тебе вовсе не хочется назад. В действительности ты лишь хочешь посердить меня, Крис. И если постараешься, то у тебя получится!

Вспышка страха. Вот этого ему и надо было. Ему хочется возненавидеть меня. Потому что я — это не он.

Он угрюмо смотрит в землю и надевает теплые вещи. Мы снова садимся на машину и едем дальше по побережью.

Я могу строить из себя отца, какой у него должен быть, но подсознательно, на уровне качества, он разгадывает это и понимает, что настоящего отца тут нет. Во всех этих беседах шатокуа не раз проглядывало лицемерие. Вновь и вновь даётся совет устранить двойственность субъекта-объекта, причём самая большая двойственность, между ним и мной, так и осталась нераскрытой. Раздвоение личности.

Кто же это сделал? Не я же. И никак нельзя исправить этого…Я всё думаю, насколько же глубоко дно у океана…

Я по существу раскаявшийся еретик, и поэтому в глазах всех спас свою душу. В глазах всех, кроме одного, который глубоко внутри знает, что спас он всего лишь шкуру.

Я существую теперь главным образом доставляя удовольствие другим. Так поступаешь, чтобы выбраться. Чтобы выбраться, надо сообразить, что они хотят от тебя услышать, затем произносишь всё как можно убедительнее и оригинальнее, и если убедил их, то тогда спасён. Если бы я не набросился на него, то мы всё ещё были бы там, но он остался верен тому, во что верил до самого конца. Вот в этом разница между нами, и Крис знает об этом. Вот поэтому-то я иногда чувствую, что он — это реальность, а я — призрак.

Теперь мы на побережье графства Мендочино, здесь всё так буйно, прекрасно и открыто. Холмы большей частью покрыты травой, но в складках скал и между холмами растет кустарник, причудливо изогнутый восходящими потоками ветра с океана. Мы проезжаем мимо старых, потрёпанных непогодой деревянных заборов. Вдалеке маячит старый серый фермерский дом. Как можно здесь вести хозяйство? Забор во многих местах поломан. Бедность.

Там, где дорога спускается с высоких утёсов на плёс, мы останавливаемся отдохнуть. Когда я выключил мотор, Крис спрашивает: “И зачем это мы здесь остановились?”

— Я устал.

— Ну а я — нет. Поехали. — Он всё ещё сердится. Я тоже сердит.

— Сходи-ка ты на пляж и побегай кругами, пока я отдохну.

— Поехали, — канючит он, но я отхожу в сторону и не обращаю на него внимания. Он садится на обочине около мотоцикла.

С океана доносится сильный запах гниющих органических веществ, а холодный ветер не располагает к отдыху. Но я нахожу большую груду серых камней, куда ветер не задувает, а солнышко довольно хорошо прогревает. Я впитываю в себя тепло солнечных лучей и стараюсь быть благодарным судьбе за то немногое, что есть.

Мы снова в пути, и теперь я начинаю сознавать, что он — другой Федр, который думает и действует так, как первый, везде ищет неприятностей, его влекут силы, о которых он едва догадывается и которых не понимает. Вопросы… те самые вопросы… ему нужно знать всё.

Если он не получает ответа, то будет добиваться, пока не получит, а он влечет за собой новый вопрос, и он снова и снова будет добиваться ответа… бесконечная погоня, он никак не может сообразить и понять, что вопросы никогда не иссякнут. Чего-то не хватает, он это чувствует и готов убиться, лишь бы выяснить.

Мы едем по гребню высокого утёса с крутым поворотом. Океан простирается бесконечно, холодный и синий, он навевает странное чувство отчаяния. Жители побережья даже и не знают, что символизирует океан для сухопутных людей, какая это заветная мечта, которая таится глубоко подсознательно, но не видима. Когда же они попадают к океану и сравнивают своё восприятие с той мечтой, то просто сокрушаются от того, что приехали так далеко и столкнулись с такой тайной, которую ничем не измерить. Источник всего на свете.

Много времени спустя мы приезжаем в город, где светлая дымка, казавшаяся такой естественной над океаном, теперь видится на улицах города. Она придаёт им некий ореол, туманное солнечное сияние вызывает какую-то ностальгию, как если бы ты был здесь много лет тому назад.

Мы заходим в переполненный ресторан, с трудом находим свободный столик у окна с видом на сияющую улицу. Крис насупился и не хочет разговаривать. Возможно, каким-то образом он чувствует, что ехать нам осталось немного.

— Мне не хочется есть, — говорит он.

— Ну, подожди, пока я поем.

— Поехали, я не хочу есть.

— Ну а я хочу.

— А я не хочу. У меня болит живот. — Старый симптом.

Я обедаю под гул разговоров и звяканье тарелок и ложек на других столах, через окно вижу, как проезжает человек на мотоцикле. У меня такое ощущение, что мы приехали на конец света.

Поднимаю взгляд и вижу, что Крис плачет.


— Ну что теперь?

— Живот. Болит.


— И всё?

— Нет. Мне всё опротивело… Зря я поехал… Ненавижу эту поездку… Я думал, будет интересно, а всё не так… Зря я поехал. — Он всегда говорит правду, как Федр. И подобно Федру он теперь смотрит на меня со всё большей и большей ненавистью. Пришло время.

— Я думал, Крис, посадить тебя здесь на автобус и отправить домой.

Вначале лицо у него ничего не выражает, затем появляется удивление и досада.


Добавляю: “Я поеду дальше на мотоцикле один, и мы встретимся снова через неделю-другую. Чего тебе мучиться, раз уж так вышло?

Теперь настала моя очередь удивляться. Ему совсем не стало легче. Он раздосадован ещё больше, насупился и молчит.

Кажется, он совсем растерялся и напугался.


Поднимает взор. — А где я буду жить?

— Ну, в нашем доме больше жить нельзя, там ведь теперь живут другие люди. Можно побыть у бабушки с дедушкой.

— Не хочу я жить у них.

— Можно пожить у тёти.

— Она меня не любит, а я не люблю её.

— Тогда у других бабушки с дедушкой.

— У них тоже не хочу жить.

Я называю ещё несколько мест, но он только качает головой.


— Ну так с кем же тогда?

— Не знаю.

— Крис, кажется, ты уже сам понимаешь, в чём дело. Ты не хочешь продолжать поездку. Тебе она не нравится. И всё же ты не хочешь жить нигде и ни с кем. Все те, кого я тебе называл, либо не нравятся тебе, либо ты им не нравишься.

Он молчит, но на глаза у него наворачиваются слёзы.

Женщина за соседним столом смотрит на меня сердито. Она раскрывает рот, как если бы хотела что-то сказать. Я смотрю на неё тяжелым долгим взглядом, она закрывает рот и снова принимается за еду.

Теперь Крис уже плачет вовсю, и люди за другими столами обращают на нас внимание.

— Пойдём прогуляемся, — говорю я и встаю, не дожидаясь счёта.

Официантка у кассы говорит: “Как жаль, что мальчик плохо себя чувствует.” Я киваю, и мы выходим.

В сияющем свете я ищу где-нибудь скамейку, но их нет. Тогда мы садимся на мотоцикл и медленно едем на юг, высматривая тихое место, чтобы остановиться.

Дорога снова ведёт к океану, подымается вверх и очевидно где-то там выходит на берег, но теперь она вся скрыта тучами облаков. На мгновенье в прогалине облаков я замечаю, как люди отдыхают на песке, но вскоре туман наплывает снова, и их больше не видать.

Я смотрю на Криса, вижу рассеянный, пустой взгляд, но как только я прошу его сесть, у него вновь появляется страх и ненависть, что были утром.


— Зачем?

— Кажется, нам пора поговорить.

— Ну, говори, — тянет он. И вновь вернулась неприязнь. Он терпеть не может образ “добренького папочки”. Он знает, что “любезность” тут напускная.

— Как насчёт будущего? — До чего же глупый вопрос.

— А что с ним? — парирует он.

— Я хотел спросить тебя, как ты планируешь себе будущее.

— Как будет, так и будет. — Он выказывает презрение.

Туман на время расходится, и видно утёс, где мы сидим, но вот наплывает опять, и у меня возникает чувство неизбежности того, что произойдёт. Что-то меня куда-то влечёт, и я одинаково вижу предметы как краем глаза, так и по центру, всё становится единым и я говорю: “ Крис, пора, пожалуй, поговорить кое о чём, чего ты не знаешь.”

Он настораживается, чувствует, что что-то произойдёт.

— Крис, перед тобой отец, который долгое время был умалишенным, и теперь снова на грани того же.

Да уже не на грани. А совсем. Дно океана.

— Я отправляю тебя домой не потому, что сердит на тебя, а потому что боюсь того, что с тобой может случиться, если я буду нести за тебя ответственность дальше.

Выражение на его лице всё ещё не изменилось. Он ещё не понимает, о чём я говорю.

— Так что нам придётся распрощаться, Крис, и я не уверен, что мы когда-либо увидимся вновь.

Вот оно. Сделано. А теперь всё пойдёт естественно.

Он смотрит на меня так странно. Кажется, он всё ещё не понимает. Этот взгляд… где-то я его видел… где… где…

Однажды туманным утром в болотах была маленькая уточка, чирок, который смотрел так… Я подбил ему крыло, лететь он больше не мог. Я подбежал, схватил его за шею, и прежде чем добить, по какому-то необъяснимому ощущению вселенной, остановился и посмотрел ему в глаза, и взгляд у него был такой… спокойный, непонимающий… и всё же сознающий что-то. Я накрыл ему глаза рукой и свернул ему шею, почувствовал как она хрустнула у меня в руке.

Я снял руку. Глаза всё ещё глядели на меня, но уже смотрели в пустоту и больше не следили за моими движениями.

— Крис, теперь это говорят о тебе.

Он уставился на меня.

— Что все эти беды теперь у тебя на уме.

Он отрицательно качает головой.

— Да всё это так кажется, но на самом деле это неправда.

Глаза у него расширяются, он продолжает качать головой, но уже начинает понимать.

— Дела у нас шли всё хуже и хуже. Неприятности в школе, неприятности с соседями, трудности в семье, с друзьями… беда, куда только ни глянь. Крис, только я один не давал им навалиться на тебя, говоря: “У него всё в порядке”, а теперь заступиться будет некому. Ты понимаешь?

Он молчит, ошеломлённый. Глаза у него всё ещё следят за мной, но уже начинают дёргаться. Я не вселяю в него силы. Я никогда этого не делал. Я просто убиваю его.

— Тут вины твоей нет, Крис. И никогда не было. Пойми, пожалуйста, это.

В глазах его мелькает какая-то внутренняя вспышка. Затем он закрывает глаза, и изо рта у него вырывается странный крик, какой-то вой как бы издали. Он поворачивается, спотыкается и падает, утыкается головой в землю и начинает кататься, свернувшись в клубок. Слабый ветерок разгоняет туман на траве рядом с ним. Неподалёку садится чайка.

Сквозь туман я слышу визг приближающегося грузовика и меня это ужасает.

— Надо встать, Крис.

Вой становится всё пронзительней, бесчеловечней, как сирена где-то вдалеке.

— Вставай!

Он продолжает выть и кататься по земле.

Теперь я просто не знаю, что делать. Не имею никакого поднятия. Всё кончено. Мне хочется бежать на утёс, но я перебарываю это желание. Мне нужно посадить его на автобус, и тогда можно будет и на утёс.

Сейчас-то все в порядке, Крис.

Это не мой голос.

Я тебя не забыл.

Крис перестает кататься.


Как мог я забыть о тебе?

Крис подымает голову и смотрит на меня. Пленка, сквозь которую он всегда смотрел на меня, на миг пропадает, затем появляется вновь.

Теперь мы будем вместе.

Визг грузовика совсем рядом.

Ну, вставай.

Крис медленно садится и смотрит на меня. Подъезжает грузовик, останавливается, шофер выглядывает, не надо ли нас подбросить. Я качаю головой и машу ему, чтобы ехал дальше. Он кивает, включает скорость, и снова слышен только визг в тумане, а мы с Крисом остаемся одни.

Я набрасываю ему на плечи куртку, Он снова уткнул голову в колени и снова плачет, но теперь это тихий человеческий плач, а не тот странный вой, что прежде. Руки у меня вспотели, и я чувствую, что на лбу выступила испарина.

Немного спустя он воет: “Зачем ты бросил нас?”

Когда?

— В больнице.

Мне ничего не оставалось. Ведь вмешалась полиция.


— И тебя не выпускали?

Да.


— Ну, а почему ты не открывал дверь?


Какую дверь?

— Стеклянную!


Меня просто ударило током. О какой стеклянной двери от говорит?

— Разве ты не помнишь? — продолжает он. — Мы стояли по одну сторону, ты был на другой, а мама плакала.

Я никогда не рассказывал ему об этом сне. Вот почему у меня такой странный голос.

Я не мог открыть стеклянную дверь. Мне велели не открывать ее. Мне приходилось подчиняться.

— Я думал, что ты не хочешь видеть нас, — говорит Крис и смотрит вниз.

Все эти годы у него в глазах стоял ужас.

Теперь я вижу эту дверь. Она в больнице.

Я вижу их в последний раз. Я — Федр, вот кто я такой, и они хотят уничтожить меня за то, что я говорю Правду.

Все сошлось.

Крис снова тихонько плачет. Плачет, и плачет, и плачет. Ветер с океана веет сквозь высокие стебли травы вокруг нас, и туман начинает подыматься.

— Не плачь, Крис. Только дети плачут.

Много времени спустя я даю ему тряпку, чтобы вытереть лицо. Мы собираем вещи и укладываем их на мотоцикл. Туман вдруг внезапно подымается, солнце освещает ему лицо, и я замечаю у него такое выражение, какого еще никогда не видел. Он надевает шлем, затягивает ремешок и смотрит на меня.


— Ты действительно был сумасшедшим?


С чего бы это он спрашивает об этом?

Нет.

Он удивлен, но глаза у него сияют.

— Я так и знал.

Потом он садится на мотоцикл, и мы отъезжаем.

32

Мы теперь едем по прибрежной Мансанита среди кустов с восковыми листьями, мне вспоминается то выражение на лице Криса. Он сказал: “Я так и знал”.

Мотоцикл без особых усилий проходит каждый поворот, наклоняясь так, что наш вес всегда проходит сквозь машину, независимо от того, под каким углом к земле она находится. На пути много цветов и удивительных видов, множество поворотов, следующих один за другим, так что весь мир вместе с нами крутится, вертится, вздымается и падает.

“Я так и знал”, - сказал он. Теперь мне это вспоминается как один из фактиков, дергающих за конец лески, дающих понять, что он не так уж мал, как мне кажется. Он был у него на уме очень давно. Годы. И все его трудности стали гораздо понятнее. “Я так и знал”, - сказал он.

Давным-давно он, должно быть, слыхал что-то, и при его детском недопонимании всё у него смешалось. Именно это всегда говорил Федр, я говорил это, много лет назад, а Крис поверил и всё это время скрывал у себя внутри.

Мы были с ним в таких отношениях, которые никогда полностью не понять, возможно не понять вовсе. Он всегда оставался подлинной причиной того, что меня выписали из больницы. Позволить ему расти самому было бы совсем неправильно. И во сне именно он всегда пытался открыть дверь.

И вовсе не я влёк его за собой. Он увлекал меня!

“Я так и знал”, - сказал он. Леска всё дёргается, давая знать, что проблема не так уж и велика, как мне кажется, ибо ответ находится прямо передо мной. Ради бога, освободи его от этого бремени! Стань снова одним человеком!

Нас обволакивают густой аромат и странные запахи цветов на деревьях и кустарниках. Вдали от моря прохлада пропала, и на нас снова наваливается жара. Она просачивается сквозь куртку и одежду, высушивает всю сырость внутри. Перчатки, которые были темными от влаги, снова стали светлеть. Как будто бы океанская сырость пронизала меня до костей, и я как бы забыл, что такое жара. Мне становится дремотно, в небольшой балке вдали я замечаю съезд и стол для пикника. Подъехав туда, я выключаю мотор и останавливаюсь.

— Меня клонит в сон, — говорю Крису. — Вздремну слегка.

— Я тоже, — отвечает он.

Мы поспали, и проснувшись, я чувствую себя хорошо отдохнувшим, так хорошо, как не бывало уже давно. Я беру куртку Криса и свою и запихиваю их под резиновые растяжки багажника.

Так жарко, что мне не хочется одевать шлем. Вспоминаю, что по правилам этого штата, шлем не обязателен. Я привязываю его к одному из шнуров.

— Возьми и мой туда же, — говорит Крис.

— Он нужен тебе для безопасности.

— Но ты же ведь снял.

— Ну хорошо, — соглашаюсь я и креплю его тоже.

Дорога всё так же петляет и кружит среди деревьев. Она подымается на разворотах и спускается к новым видам, открывающимся один за другим то сквозь кустарник, то вновь на чистом месте, откуда видны каньоны под нами.

— Красота! — ору я Крису.

— Незачем орать, — отвечает он.

— О, — восклицаю я и смеюсь. Когда шлем снят, можно говорить нормальным голосом. После всех этих дней!

— Ну, всё-таки красиво, — повторяю я.

Всё больше деревьев, кустов и рощ. Становится всё теплее. Крис повисает у меня на плечах, я слегка оборачиваюсь и вижу, что он стоит на подножках.

— Так небезопасно, — говорю я.

— Нет, совсем нет, я всё чувствую.

Возможно и так. — Всё-таки будь осторожен, — бросаю я.

Немного погодя, когда мы въезжаем на серпантин под нависающими над нами деревьями он восклицает “Ох”, чуть позже “Ах” и затем “Ух ты”. Отдельные ветви так низко висят над дорогой, что могут стукнуть его по голове, если не остерегаться.

— В чём дело? — спрашиваю.

— Теперь всё не так.


— А что?

— Всё. Раньше за твоей спиной мне ничего не было видно.

Солнечный свет, попадая на дорогу сквозь ветви деревьев, разливается странным причудливым узором. Свет и тень так и брызжут мне в глаза. Мы входим в вираж и снова вырываемся на свет.

Точно. Я как-то об этом и не думал. Ведь всё это время он сидел глядя мне в спину. — И что ты видишь? — спрашиваю.

— Всё по другому.

Мы снова устремляемся в рощу, и он спрашивает: “А тебе не страшно?”

— Да нет, привыкаешь.

Немного спустя он интересуется: “А когда я вырасту, можно мне будет иметь мотоцикл?”

— Если будешь ухаживать за ним.


— А что надо делать?

— Много чего. Ты ведь смотрел, что я делаю.


— А ты мне всё покажешь?

— Конечно.


— А это трудно?

— Нет, если правильно относиться к этому. Самое трудное — это иметь верное отношение к делу.

— А-а-а.

Некоторое время спустя он садится на место. Затем говорит:

— Пап?

— Да?


— А у меня будет правильное отношение?

— Да, пожалуй, — отвечаю. — Вряд ли у тебя будут проблемы.

Так мы и едем всё дальше и дальше, минуем Юкиа, Хоплэнд, Кловердейл и въезжаем в виноградарскую местность. На магистральном шоссе мили так и мелькают. Двигатель, протащивший нас через полконтинента, гудит и гудит себе в монотонном забытье, безразличный ко всему, кроме своих внутренних сил. Проезжаем Асти и Санта-Розу, Петалуму и Новато по шоссе, которое становится все шире, машин на нём всё больше, легковых и грузовых, автобусов, полных людей, вскоре у шоссе появляются дома, суда в заливе неподалёку.

Испытания, конечно, никогда не кончатся. Несчастья и неудачи будут всегда, пока люди живут на свете. Но теперь появилось новое чувство, которого не было прежде, оно не просто лежит на поверхности, оно проникает насквозь. Мы победили. Теперь будет лучше. Такое как бы предсказывается.