Иван Александрович Гончаров Обломов
 Скачать 5.93 Mb.
|
III— Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь? Здоров ли? — спросил Штольц. — Ох, нет, плохо, брат Андрей, — вздохнув, сказал Обломов, — какое здоровье! — А что, болен? — спросил заботливо Штольц. — Ячмени одолели: только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой. Штольц засмеялся. — Только? — спросил он. — Это ты наспал себе. — Какое «только»: изжога мучит. Ты послушал бы, что давеча доктор сказал. «За границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть». — Ну, что ж ты? — Не поеду. — Отчего же? — Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: «живи я где-то на горе, поезжай в Египет или в Америку…» — Что ж? — хладнокровно сказал Штольц. — В Египте ты будешь через две недели, в Америке через три. — Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены, да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем. — В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке? — Ах!.. — произнес Обломов, махнув рукою. — Что случилось? — Да что: жизнь трогает! — И слава богу! — сказал Штольц. — Как слава богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как бывало в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет! — Ты уж слишком — смирен. Что же случилось? — спросил Штольц. — Два несчастья. — Какие же? — Совсем разорился. — Как так? — Вот я тебе прочту, что староста пишет… где письмо-то? Захар, Захар! Захар отыскал письмо. Штольц пробежал его и засмеялся, вероятно от слога старосты. — Какой плут этот староста! — сказал он. — Распустил мужиков, да и жалуется! Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны. — Помилуй, этак, пожалуй, и все захотят, — возразил Обломов. — Да пусть их! — беспечно сказал Штольц. — Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдет, а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать? — Вон что выдумал! — говорил Илья Ильич. — В Обломовке мужики смирные, домоседы, что им шататься?.. — А ты не знаешь, — перебил Штольц, — в Верхлёве пристань хотят устроить и предположено шоссе провести, так что и Обломовка будет недалеко от большой дороги, а в городе ярмарку учреждают… — Ах, боже мой! — сказал Обломов. — Этого еще недоставало! Обломовка была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога! Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы — все пропало! Беда! Штольц засмеялся. — Как же не беда? — продолжал. Обломов. — Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни за чем не тянутся, а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги… не будет проку! — Да, если это так, конечно мало проку, — заметил Штольц… — А ты заведи-ка школу в деревне… — Не рано ли? — сказал Обломов. — Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет… — Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, — чудак! Однако послушай: не шутя, тебе надо самому побывать в деревне в этом году. — Да, правда, только у меня план еще не весь… робко заметил Обломов. — И не нужно никакого! — сказал Штольц. — Ты только поезжай: на месте увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом возишься: ужель еще все не готово? Что ж ты делаешь? — Ах, братец! Как будто у меня только и дела, что по имению. А другое несчастье? — Какое же? — С квартиры гонят. — Как гонят? — Так: съезжай, говорят, да и только. — Ну, так что ж? — Как — что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо и другое, там счеты сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша… — Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! — с удивлением произнес Штольц. — Кстати о деньгах: много их у тебя? Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать, завтра из нашей конторы возьму… — Постой! Дай вспомнить… Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь осталось… вот, погоди… Обломов начал шарить по ящикам. — Вот тут… десять, двадцать, вот двести рублей… да вот двадцать. Еще тут медные были… Захар, Захар! Захар прежним порядком спрыгнул с лежанки и вошел в комнату. — Где тут две гривны были на столе? вчера я положил… — Что это, Илья Ильич, дались вам две гривны! Я уж вам докладывал, что никаких тут двух гривен не лежало… — Как не лежало! С апельсинов сдачи дали… — Отдали кому-нибудь, да и забыли, — сказал Захар, поворачиваясь к двери. Штольц засмеялся. — Ах вы, обломовцы! — упрекнул он. — Не знают, сколько у них денег в кармане! — А давеча Михею Андреичу какие деньги отдавали? — напомнил Захар. — Ах, да, вот Тарантьев взял еще десять рублей, — живо обратился Обломов к Штольцу, — я и забыл. — Зачем ты пускаешь к себе это животное? — заметил Штольц. — Чего пускать! — вмешался Захар. — Придет словно в свой дом или в трактир. Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за фраком пожаловал: «дай надеть!» Хоть бы вы, батюшка, Андрей Иваныч, уняли его… — Не твое дело, Захар. Подь к себе! — строго заметил Обломов. — Дай мне лист почтовой бумаги, — спросил Штольц, — записку написать. — Захар, дай бумаги: вон Андрею Иванычу нужно… — сказал Обломов. — Ведь нет ее! Давеча искали, — отозвался из передней Захар и даже не пришел в комнату. — Клочок какой-нибудь дай! — приставал Штольц. Обломов поискал на столе: и клочка не было. — Ну, дай хоть визитную карточку. — Давно их нет у меня, визитных-то карточек, — сказал Обломов. — Что это с тобой? — с иронией возразил Штольц. — А собираешься дело делать, план пишешь. Скажи, пожалуйста, ходишь ли ты куда-нибудь, где бываешь? С кем видишься? — Да где бываю! Мало где бываю, все дома сижу: вот план-то тревожит меня, а тут еще квартира… Спасибо, Тарантьев хотел постараться, приискать… — Бывает ли кто-нибудь у тебя? — Бывает… вот Тарантьев, еще Алексеев. Давеча доктор зашел… Пенкин был, Судьбинский, Волков. — Я у тебя и книг не вижу, — сказал Штольц. — Вот книга! — заметил Обломов, указав на лежавшую на столе книгу. — Что такое? — спросил Штольц, посмотрев книгу. — «Путешествие в Африку». И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты? — Нет, печать мелка, портит глаза… и нет надобности: если есть что-нибудь новое, целый день со всех сторон только и слышишь об этом. — Помилуй, Илья! — сказал Штольц, обратив на Обломова изумленный взгляд. — Сам-то ты что ж делаешь? Точно ком теста, свернулся и лежишь. — Правда, Андрей, как ком, — печально отозвался Обломов. — Да разве сознание есть оправдание? — Нет, это только ответ на твои слова, я не оправдываюсь, — со вздохом заметил Обломов. — Надо же выйти из этого сна. — Пробовал прежде, не удалось, а теперь… зачем? Ничто не вызывает, душа не рвется, ум спит спокойно! — с едва заметною горечью заключил он. — Полно об этом… Скажи лучше, откуда ты теперь? — Из Киева. Недели через две поеду за границу. Поезжай и ты… — Хорошо, пожалуй… — решил Обломов. — Так садись, пиши просьбу, завтра и подашь… — Вот уж и завтра! — начал Обломов спохватившись. — Какая у них торопливость, точно гонит кто-нибудь! Подумаем, поговорим, а там что бог даст! Вот разве сначала в деревню, а за границу… после… — Отчего же после? Ведь доктор велел? Ты сбрось с себя прежде жир, тяжесть тела, тогда отлетит и сон души. Нужна и телесная и душевная гимнастика. — Нет, Андрей, все это меня утомит: здоровье-то плохо у меня. Нет, уж ты лучше оставь меня, поезжай себе один… Штольц поглядел на лежащего Обломова, Обломов поглядел на него. Штольц покачал головой, а Обломов вздохнул. — Тебе, кажется, и жить-то лень? — спросил Штольц. — А что, ведь и то правда: лень, Андрей. Андрей ворочал в голове вопрос, чем бы задеть его за живое и где у него живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся. — Что это на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный? — вдруг заметил он, показывая на ноги Обломова. — Да и рубашка наизнанку надета? Обломов поглядел на ноги, потом на рубашку. — В самом деле, — смутясь, сознался он. — Этот Захар в наказанье мне послан! Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела не спрашивай! — Ах, Илья, Илья! — сказал Штольц. — Нет, я тебя не оставлю так. Через неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том, что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! — закричал он. — Одеваться Илье Ильичу! — Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать. Потом хотели было… — Захар, — говорил, не слушая его, Штольц, — давай ему одеваться. — Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, — охотливо говорил Захар. — Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов? — Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да барин не выходил, так опять потускнели… — Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную, я у вас остановлюсь, Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и… — Да ты того… как же это вдруг… постой… дай подумать… ведь я не брит… — Нечего думать да затылок чесать… Дорогой обреешься: я тебя завезу. — В какие дома мы еще поедем? — горестно воскликнул Обломов. — К незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу, дня три не был, — Кто это Иван Герасимыч? — Что служил прежде со мной… — А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел? Что за страсть убивать время с этим болваном! — Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает. А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит… — Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? — спросил Штольц. — У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие, диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна совсем закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены. Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь, что около тебя есть человек… конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза! — Что ж вы делаете? — Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами, он курит… — Ну, а ты? — Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесет самовар. — Тарантьев, Иван Герасимыч! — говорил Штольц, пожимая плечами. — Ну, одевайся скорей, — торопил он. — А Тарантьеву скажи, как придет, — прибавил он, обращаясь к Захару, — что мы дома не обедаем и что Илья Ильич все лето не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с ним не удастся… — Скажу, не забуду, все скажу, — отозвался Захар, — а с обедом как прикажете? — Съешь его с кем-нибудь на здоровье. — Слушаю, сударь. Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застегивая грудь рубашки и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застегивание груди. — Ты еще сапог не надел! — с изумлением сказал Штольц. — Ну, Илья, скорей же, скорей! — Да куда это? Да зачем? — с тоской говорил Обломов. — Чего я там не видал? Отстал я, не хочется… — Скорей, скорей! — торопил Штольц. |