Иван Александрович Гончаров Обломов
 Скачать 5.93 Mb.
|
XТолько что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер барина на замок и отправился к воротам. — А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! — заговорили на разные голоса кучер, лакеи, бабы и мальчишки у ворот. — Что ваш-то? Со двора, что ли, ушел? — спросил дворник. — Дрыхнет, — мрачно сказал Захар. — Что так? — спросил кучер. — Рано бы, кажись, об эту пору… нездоров, видно? — Э, какое нездоров! Нарезался! — сказал Захар таким голосом, как будто и сам убежден был в этом. — Поверите ли? Один выпил полторы бутылки мадеры, два штофа квасу, да вон теперь и завалился. — Эк! — с завистью сказал кучер. — Что ж это он нынче так подгулял? — спросила одна из женщин. — Нет, Татьяна Ивановна, — отвечал Захар, бросив на нее свой односторонний взгляд, — не то что нынче: совсем никуда не годен стал — и говорить-то тошно! — Видно, как моя! — со вздохом заметила она. — А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда-нибудь? — спросил кучер. — Мне бы вон тут недалечко сходить? — Куда ее унесет! — отвечала Татьяна. — Сидит с своим ненаглядным, да не налюбуются друг на друга. — Он к вам частенько, — сказал дворник, — надоел по ночам, проклятый: уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо заперто… Стану я для него тут караулить крыльцо-то! — Какой дурак, братцы, — сказала Татьяна, — так этакого поискать! Чего, чего не надарит ей! Она разрядится, точно пава, и ходит так важно, а кабы кто посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть! Шеи по две недели не моет, а лицо мажет… Иной раз согрешишь, право, подумаешь: «Ах ты, убогая! надела бы ты платок на голову да ушла бы в монастырь, на богомолье…» Все, кроме Захара, засмеялись. — Ай да Татьяна Ивановна, мимо не попадет! — говорили одобрительно голоса. — Да право! — продолжала Татьяна. — Как это господа пускают с собой этакую?.. — Куда это вы собрались? — спросил ее кто-то. — Что это за узел у вас? — Платье несу к портнихе, послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока. — Прощайте, прощайте! — сказали некоторые. — Прощайте, Татьяна Ивановна, — сказал кучер. — Приходите-ка вечерком. — Да не знаю как, может, приду, а то так… уж прощайте! — Ну, прощайте, — сказали все. — Прощайте… счастливо вам! — отвечала она уходя. — Прощайте, Татьяна Ивановна! — крикнул еще вслед кучер. — Прощайте! — звонко откликнулась она издали. Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел на чугунный столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая на проходящих и проезжающих. — Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? — спросил дворник. — Да как всегда: бесится с жиру, — сказал Захар, — а все за тебя, по твоей милости перенес я горя-то немало: все насчет квартиры-то! Бесится: больно не хочется съезжать… — Что я-то виноват? — сказал дворник. — По мне, живи себе хоть век, нешто я тут хозяин? Мне велят… Кабы я был хозяин, а то я не хозяин… — Что ж он, ругается, что ли? — спросил чей-то кучер. — Уж так ругается, что как только бог дает силу переносить! — Ну что ж? Это добрый барин, коли все ругается! — сказал один лакей, медленно, с скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании, кроме Захаровых, потянулись за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и плеванье. — Коли ругается, так лучше, — продолжал тот, — чем пуще ругается, тем лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного: ты еще не знаешь — за что, а уж он, смотришь, за волосы держит тебя. Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и, обратившись к кучеру, продолжал: — Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, — говорил он, — это ему нипочем! — Неугодлив, видно? — спросил дворник. — И! — прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза. — Так неугодлив, что беда! И то не так, и это не так, и ходить не умеешь, и подать-то не смыслишь, и ломаешь-то все, и не чистишь, и крадешь, и съедаешь… Тьфу, чтоб тебе!.. Сегодня напустился — срам слушать! А за что? Кусочек сыру еще от той недели остался — собаке стыдно бросить — так нет, человек и не думай съесть! Спросил — «нет, мол», и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо, тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать, кол осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!» А сам так и лезет, так и лезет… Как вы думаете, братцы? Намедни обварил я ему — кто его знает как — ногу кипятком, так ведь как заорал! Не отскочи я, так он бы толкнул меня в грудь кулаком… так и норовит! Чисто толкнул бы… Кучер покачал головой, а дворник сказал: «Вишь ты, бойкий барин: не дает повадки!» — Ну, коли еще ругает, так это славный барин! — флегматически говорил все тот же лакей. — Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да вдруг тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что! — Да даром, — сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на слова перебившего его лакея, — нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью: пусть-ка его! — Характерный барин! — сказал дворник. — И не дай бог! — продолжал Захар, — убьет когда-нибудь человека, ей-богу, до смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уже не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык-то!.. — Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава богу, дай бог такому здоровья… А как все молчит, ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего… — И поделом тебе, — заметил ему Захар с злостью за непрошеные возражения, — я бы еще не так тебя. — Как же он ругает «лысым», Захар Трофимыч, — спросил казачок лет пятнадцати, — чортом, что ли? Захар медленно поворотил к нему голову и остановил на нем мутный взгляд. — Смотри ты у меня! — сказал он потом едко. — Молод, брат, востер очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел-ка к своему месту! Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара. — Что скалишь зубы-то? — с яростью захрипел Захар. — Погоди, попадешься, я те уши-то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы! В это время из подъезда выбежал огромный лакей в ливрейном фраке нараспашку, с аксельбантами и в штиблетах. Он подошел к казачку, дал ему сначала оплеуху, потом назвал дураком. — Что вы, Матвей Моисеич, за что это? — сказал озадаченный и сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая. — А! Ты еще разговаривать? — отвечал лакей. — Я за тобой по всему дому бегаю, а ты здесь! Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком. — Барин пять раз звонил, — прибавил он в виде нравоучения, — а меня ругают за тебя, щенка этакого! Пошел! И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу как встрепанный. Какое торжество для Захара! — Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! — приговаривал он, злобно радуясь. — Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер больно… Вот тебе «лысый чорт»! Будешь вперед зубоскалить? Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал. — Вот-вот этак же, ни дать ни взять, бывало мой прежний барин, — начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара. — Ты бывало думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чортом» выругает! — Тебя бы, может, ухватил и его барин, — отвечал ему кучер, указывая на Захара, — вишь, у те войлок какой на голове? А за что он ухватит Захара-то Трофимыча? Голова-то словно тыква… Разве вот за эти две бороды-то, что на скулах-то, поймает: ну, там есть что!.. Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера, с которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу. — А вот как я скажу барину-то, — начал он с яростью хрипеть на кучера, — так он найдет эа что и тебя ухватить: он тебе бороду-то выгладит: вишь, она у тебя в сосульках вся! — Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить! Нет, вы заведите-ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват! — Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? — захрипел Захар. — Так ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину-то! — Ну, уж барин! — заметил язвительно кучер. — Где ты этакого выкопал? Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы ругательства — все захохотали. — Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! — хрипел Захар. — А тебе, — сказал он, обращаясь к дворнику, — надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? — Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то, постой, будет тебе! — Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! — говорил дворник, стараясь успокоить его, — что он тебе сделал? — Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка: дыр-то не сосчитаешь!.. Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр. — Да уж такого не сыщешь, — перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из подмышки Захара клочок рубашки. — Полно, полно вам! — твердил дворник, протягивая между них руки. — А! Ты платье мое драть! — закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. — Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!.. — Да, я! — говорил кучер, несколько струсив. — Видно, барин оттрепал… — Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа, да это золото — а не барин, дай бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал, живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб, мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим… У него от злости недоставало голоса, чтоб окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и придумать ядовитое витое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи. — Да, вот постой, как еще ты за платье-то разделаешься: дадут тебе рвать!.. — проговорил он наконец. Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером. — А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями. — Полно, полно вам!.. — унимал дворник. — Да! — говорил Захар. — У меня-то, слава богу, барин столбовой, приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет, да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители… — Какие это такие, братец ты мой, сочинители? — спросил дворник, желая прекратить раздор. — Чиновники, что ли, такие? — Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, — объяснил Захар. — Что ж они у вас делают? — спросил дворник. — Что? Один трубку спросит, другой хересу… — сказал Захар и остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются. — А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! — скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. — Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду барину скажу! — прибавил он и быстро пошел домой. — Полно тебе! Постой, постой! — кричал дворник. — Захар Трофимыч! Пойдем в полпивную, пожалуйста, войдем… Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая была напротив, тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях. Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой, остался только один лакей. — Ну, что за беда, коли и скажет барину? — сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. — Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то иной глядит, глядит, да и за волосы… XIВ начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на цыпочках пробрался в свою комнату, там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз. В кабинете раздавалось мерное храпенье. — Спит, — прошептал он, — надо будить: скоро половина пятого. Он кашлянул и вошел в кабинет. — Илья Ильич! А, Илья Ильич! — начал он тихо, стоя у изголовья Обломова. Храпенье продолжалось. — Эк спит-то! — сказал Захар, — словно каменщик. Илья Ильич! Захар слегка тронул Обломова за рукав. — Вставайте: пятого половина. Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся. — Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! — говорил Захар, возвышая голос. Ответа не было. — Илья Ильич! — твердил Захар, потрогивая барина за рукав. Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич. — Кто тут? — спросил он хриплым голосом. — Да я. Вставайте. — Подь прочь! — проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за полу. — Чего тебе? — грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза. — Вы велели разбудить себя. — Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность и пошел прочь! Остальное касается до меня… — Не пойду, — говорил Захар, потрогивая его опять за рукав. — Ну же, не трогай! — кротко заговорил Илья Ильич и, уткнув голову в подушку, начал было храпеть. — Нельзя, Илья Ильич, — говорил Захар, — я бы рад-радехонек, да никак нельзя! И сам трогал барина. — Ну, сделай же такую милость, не мешай, — убедительно говорил Обломов, открывая глаза. — Да, сделай вам милость, а после сами же будете гневаться, что не разбудил… — Ах ты, боже мой! Что это за человек! — говорил Обломов. — Ну, дай хоть минутку соснуть, ну что это такое, одна минута? Я сам знаю… Илья Ильич вдруг смолк, внезапно пораженный сном. — Знаешь ты дрыхнуть! — говорил Захар, уверенный, что барин не слышит. — Вишь, дрыхнет, словно чурбан осиновый! Зачем ты на свет-то божий родился? — Да вставай же ты! говорят тебе… — заревел было Захар. — Что? Что? — грозно заговорил Обломов, приподнимая голову. — Что, мол, сударь, не встаете? — мягко отозвался Захар. — Нет, ты как сказал-то — а? Как ты смеешь так — а? — Как? — Грубо говорить? — Это вам во сне померещилось… ей-богу, во сне. — Ты думаешь, я сплю? Я не сплю, я все слышу… А сам уж опять спал. — Ну, — говорил Захар в отчаянии, — ах ты, головушка! Что лежишь, как колода? Ведь на тебя смотреть тошно. Поглядите, добрые люди!.. Тьфу! — Вставайте, вставайте! — вдруг испуганным голосом заговорил он. — Илья Ильич! Посмотрите-ка, что вокруг вас делается. Обломов быстро поднял голову, поглядел кругом и опять лег, с глубоким вздохом. — Оставь меня в покое! — сказал он важно. — Я велел тебе будить меня, а теперь отменяю приказание — слышишь ли? Я сам проснусь, когда мне вздумается. Иногда Захар так и отстанет, сказав: «Ну, дрыхни, чорт с тобой!» А в другой раз так настоит на своем, и теперь настоял. — Вставайте, вставайте! — во все горло заголосил он и схватил Обломова обеими руками за полу и за рукав. Обломов вдруг, неожиданно вскочил на ноги и ринулся на Захара. — Постой же, вот я тебя выучу, как тревожить барина, когда он почивать хочет! — говорил он. Захар со всех ног бросился от него, но на третьем шагу Обломов отрезвился совсем от сна и начал потягиваться, зевая. — Дай… квасу… — говорил он в промежутках зевоты. Тут же из-за спины Захара кто-то разразился звонким хохотом. Оба оглянулись. — Штольц! Штольц! — в восторге кричал Обломов, бросаясь к гостю. — Андрей Иваныч! — осклабясь, говорил Захар. Штольц продолжал покатываться со смеха: он видел всю происходившую сцену. |