|
Самоанализ. Карен Хорни, Karen Horney Самоанализ SelfAnalysis Аннотация
Различие между сопротивлением и ограничением является не более чем различием в степени. Любое сопротивление, если оно достаточно велико, может превратиться в реальное ограничение. Любой фактор, преуменьшающий или парализующий намерение человека вступить в схватку с собой, образует возможное ограничение для самоанализа. Я не вижу иного способа представить эти факторы, кроме как обсудить их по отдельности, хотя они и не существуют порознь. Поэтому на следующих страницах один и тот же фактор иногда рассматривается с разных точек зрения. Начнем с того, что укоренившееся чувство смирения представляет серьезное ограничение для самоанализа. Человек может настолько отчаяться когда‑либо избавиться от своих психологических проблем, что его стремления хватит не более чем на самую нерешительную попытку с ними справиться. Чувством безнадежности в той или иной мере сопровождается каждый тяжелый невроз. Образует ли оно серьезное препятствие для терапии, зависит от конструктивных сил, которые еще живы или могут быть возрождены. Нередко такие конструктивные силы обнаруживаются даже тогда, когда, казалось, их не было совершенно. Но иногда человек оказывается настолько сокрушенным в раннем возрасте или настолько погрязшим в неразрешимых конфликтах, что уже навсегда лишается всякой надежды и отказывается от борьбы. Такая позиция смирения может полностью осознаваться, проявляясь в распространяющемся повсюду чувстве пустоты жизни или в более или менее разработанной философии тщетности жизни как таковой. Часто она подкрепляется гордостью из‑за принадлежности к немногим людям, которые не обманывают себя в отношении этого «факта». У некоторых людей вообще нет сознательной позиции в жизни; они просто пассивны и пытаются переносить жизнь стоически, не реагируя на перспективу более осмысленного существования. Подобное смирение может скрываться за чувством пресыщенности жизнью, как у Гедды Габлер Ибсена. Ее ожидания крайне ограниченны: порой жизнь должна быть занимательной, в жизни должно быть немного веселья или волнения. Но она не ждет от жизни ничего позитивного. Такая установка нередко сопровождается — как у Гедды Габлер — глубоким цинизмом, проистекающим из неверия в какие‑либо жизненные ценности или какую‑либо цель, к которой надо стремиться. Но глубокое чувство безнадежности может быть присуще и тем, кого трудно в нем заподозрить, кто внешне кажется способным наслаждаться жизнью. Они могут быть интересными собеседниками, получать удовольствие от еды, застолья, сексуальных отношений. В юности они могли подавать большие надежды, проявлять подлинный интерес и искренние чувства. Но по той или иной причине они измельчали, утратили свое честолюбие; их интерес к работе стал поверхностным, отношения с людьми — непрочными, легко завязываясь и столь же легко прекращаясь. Говоря вкратце, они тоже прекратили борьбу за осмысленное существование и вместо этого свернули на обочину жизни. Иного рода ограничение встает перед самоанализом, если невротическая наклонность, выражаясь не совсем точно, слишком «успешна». Стремление к власти, например, может быть удовлетворено до такой степени, что человек будет просто насмехаться над самой идеей анализа, даже если его удовлетворенность жизнью на самом деле покоится на зыбкой основе. Это же относится и к случаю, когда стремление к зависимости реализуется в браке, — например, в браке между зависимым человеком и человеком, склонным доминировать, — или в подчинении группе. Аналогичным образом человек может с успехом уединиться в своем «замке из слоновой кости» и чувствовать себя в его стенах достаточно вольготно. Такое внешне успешное утверждение невротической наклонности возникает при сочетании внутренних и внешних условий. Что касается первых, то «успешная» невротическая наклонность не должна слишком резко конфликтовать с другими потребностями. В действительности человек никогда не бывает целиком поглощен одним‑единственным навязчивым стремлением, вычеркивающим все остальное; ни одного человека нельзя свести к хорошо отлаженной машине, движущейся в одном направлении. Но к такой односторонней сосредоточенности можно подойти вплотную. И для такого развития должны быть соответствующие внешние условия. Относительная важность внешних и внутренних условий бесконечно варьирует. В нашем обществе финансово независимому человеку запереться в своем «замке из слоновой кости» проще; но и человек со скудными средствами также может удалиться от мира, если сведет прочие свои потребности к минимуму. Один человек растет в обстановке, предоставляющей ему возможность проявить стремление к престижу или власти, но другой, начинавший с нуля, столь непреклонно использует внешние обстоятельства, что в конечном счете добивается этой же цели. Но как бы ни происходило такое «успешное» утверждение невротической наклонности, в результате возникает более или менее серьезная преграда на пути к развитию посредством анализа. Ибо, во‑первых, «успешная» наклонность стала слишком ценной, чтобы ее можно было подвергнуть сомнению, а во‑вторых, цель, к которой стремятся в анализе — гармоничное развитие, с хорошим отношением к себе и другим, — для такого человека не будет привлекательной, поскольку силы, которые могли бы откликнуться на этот призыв, слишком ослаблены. Третье ограничение в отношении аналитической работы возникает из‑за преобладания деструктивных наклонностей, направленных главным образом на других людей либо на себя. Необходимо отметить, что такие наклонности не обязательно являются деструктивными в буквальном смысле слова, например в смысле побуждения к самоубийству. Чаще они принимают такие формы, как враждебность, или презрение, или общая негативистская установка. Такие разрушительные побуждения возникают при любом тяжелом неврозе. В большей или меньшей степени они лежат в основе всякого невротического развития и усиливаются при столкновении с внешним миром ригидных эгоцентрических требований и иллюзий. Любой тяжелый невроз похож на крепкую броню, мешающую человеку вести полноценную и активную жизнь вместе с другими. Непременно возникает глубокая обида на жизнь, на то, что человек остается за бортом жизни, чувство, которое Ницше описал как Lebensneid (Зависть к жизни (нем.). — Прим.перев.). По многим причинам враждебность и презрение к себе и к другим могут быть настолько сильными, что дать себе погибнуть представляется привлекательным способом мести. Говорить «нет» всему, что предлагает жизнь, остается единственным способом самоутвердиться. Ибсеновская Гедда Габлер, уже упоминавшаяся при обсуждении фактора смирения, представляет наглядный пример человека, деструктивность которого в отношении себя и других является преобладающей тенденцией. Насколько такая деструктивность препятствует саморазвитию, как всегда, зависит от ее интенсивности. Если, например, человек чувствует, что торжествовать над другими гораздо важнее, чем сделать что‑либо конструктивное в жизни, он вряд ли извлечет много пользы из анализа. Если для него наслаждение, счастье, привязанность или любая близость с людьми превратились в признаки достойной презрения мягкотелости или заурядности, то ни ему самому, ни кому‑то другому пробить броню его жесткости становится невозможным. Четвертое ограничение является более распространенным и сложным для определения, поскольку содержит трудноуловимое понятие «я». Что я имею здесь в виду, пожалуй, лучше всего выражено Уильямом Джемсом в понятии «реального я», противопоставленного материальному «я» и социальному. Говоря простым языком, оно относится к тому, что я действительно чувствую, чего я действительно хочу, во что я действительно верю и что я в действительности решаю. Это есть, или должен быть, главный действующий центр психической жизни. Именно к этому психическому центру и обращена аналитическая работа. При любом неврозе его возможности и действенность ограничены, ибо подлинное самоуважение, естественное достоинство, инициатива, способность брать на себя ответственность за собственную жизнь и прочие подобные факторы, отвечающие за развитие «я», всякий раз разрушены. Более того сами невротические наклонности узурпировали значительную часть его энергии, превратив человека, если продолжить предыдущую аналогию, в самолет с дистанционным управлением. В большинстве случаев имеется достаточно возможностей для восстановления и развития «я», хотя каковы эти возможности, поначалу оценить трудно. Но если реальное «я» в значительной мере разрушено, человек лишается центра тяжести в себе и управляется другими силами, изнутри или снаружи. Он может чересчур приспосабливаться к окружению, превращаясь в автомат. Он может найти единственное оправдание своего существования в том, чтобы помогать другим, и, таким образом, будет социально полезным, хотя отсутствие в нем самом центра тяжести будет мешать его эффективности. Он может утратить внутреннее ощущение направленности и либо бесцельно плыть по течению, либо целиком следовать своей невротической наклонности, о чем мы уже говорили при обсуждении «сверхуспешных» невротических наклонностей. Его чувства, мысли и действия могут чуть ли не целиком определяться напыщенным образом, который он создал о себе: он будет сочувствовать другим не потому, что действительно испытывает сочувствие, а потому, что сочувствовать является частью его идеального образа; у него будут определенные «друзья» или «интересы», поскольку этих друзей или интересов требует его образ. Последнее ограничение, о котором следует упомянуть, обусловлено сильно развитыми вторичными защитами. Если весь невроз предохраняется ригидной убежденностью в том, что все в порядке, все хорошо или не нуждается в изменении, то едва ли может возникнуть побудительный мотив что‑либо менять. Каждый, кто стремится освободить себя от невротических оков, знает или ощущает, что некоторые из этих факторов действуют в нем самом; на тех же, кто незнаком с аналитической терапией, перечисление этих ограничений может оказать отпугивающий эффект. Следует, однако, помнить, что ни один из этих факторов не является препятствием в абсолютном смысле. Можно категорически утверждать, что без самолетов в наши дни выиграть войну невозможно. Но было бы бессмысленным категорически утверждать, что чувство тщетности или диффузного негодования на людей помешает кому‑либо анализировать себя. Его возможности конструктивного самоанализа во многом зависят от относительной силы «я могу» и «я не могу» или от «я хочу» и «я не хочу». А это, в свою очередь, зависит от глубины тех установок, которые ставят под угрозу саморазвитие. Между человеком, который просто плывет по течению и не видит смысла в жизни, но тем не менее смутно стремится к чему‑то, и человеком, который, подобно Гедде Габлер, отвернулся от жизни с горьким и окончательным смирением, имеется большое различие — такое же различие, как между закоренелым циником, низводящим любой идеал до простого лицемерия, и человеком внешне циничным, но питающим уважение и симпатию к тому, кто живет в соответствии с настоящими идеалами, или между человеком, который постоянно раздражен и презрителен по отношению к людям, но тем не менее откликается на их дружелюбие, и тем, кто, как Гедда Габлер, одинаково злобен как к другу, так и к врагу и даже склонен губить именно тех, кто затрагивает в нем остатки нежных чувств. Если барьеры на пути саморазвития с помощью анализа действительно непреодолимы, то в этом всегда повинен не единичный фактор, а сочетание нескольких. Глубокое отчаяние, например, является абсолютным препятствием только тогда, когда оно сочетается с усиливающей его тенденцией — возможно, с броней самодовольства или с тотальной деструктив‑ностью; полное отчуждение от себя не будет непреодолимым, если только его не подкрепляет такая тенденция, как прочно укоренившаяся зависимость. Другими словами, настоящие ограничения существуют только при тяжелых и осложненных неврозах, но даже тогда конструктивные силы останутся живы, если только их удастся найти и использовать. Существуют разные способы, которыми, сдерживающие психические силы, подобные обсуждавшимся выше, могут повлиять на попытку самоанализа, если только они не обладают непреодолимой силой, способной вообще свести на нет эти усилия. Прежде всего они могут исподволь искажать весь анализ, принуждая человека вести себя наполовину искренне. В таких случаях одностороннее акцентирование и «слепые пятна» в обширных областях, имеющиеся в начале любого анализа, будут сохраняться на протяжений всей работы, вместо того чтобы постепенно уменьшиться. Факторы, лежащие вне этих областей, могут реально учитываться. Но так как ни одна область в «я» не является изолированной от других и, следовательно, не может быть действительно понята без соотнесения со всей структурой, то даже те факторы, которые очевидны, остаются на уровне поверхностных инсайтов. «Исповедь» Руссо, хотя и имеет лишь отдаленное сходство с анализом, может служить примером такой возможности. Здесь перед нами человек, который явно хочет представить правдивую картину себя и до некоторой степени делает это. Но на протяжении всей книги у него сохраняются «слепые пятна» в отношении своего тщеславия и неспособности любить — упомянем лишь две наиболее характерные особенности, — которые настолько очевидны, что кажутся нам сегодня гротеском. Руссо искренен в том, чего ждет и что получает от других, но истолковывает возникающую зависимость как «любовь». Он сознает свою уязвимость, но относит ее на счет своего «чувствительного сердца». Он сознает свою враждебность, но она всегда оказывается оправданной. Он видит свои неудачи, но ответственность за них всегда перекладывается на других. Разумеется, «Исповедь» Руссо — не самоанализ. И все же, перечитывая эту книгу в последние годы, я часто вспоминала друзей и пациентов, чьи аналитические изыскания мало чем от нее отличались. Эта книга действительно заслуживает тщательного и критического изучения. Попытку самоанализа, даже если она будет более изощренной, вполне может ожидать подобная участь. Человек, вооруженный большими психологическими знаниями, может оказаться просто более искусным в попытках оправдать и приукрасить свои поступки и мотивы. Есть, однако, один пункт, в котором Руссо правдив, — это его сексуальные отношения. Такой откровенности, несомненно, надо воздать должное. Но его откровенность в сексуальных вопросах, в сущности, помогает ему не замечать другие свои проблемы. В этом отношении урок, который мы тем не менее можем извлечь из «Исповеди» Руссо, также достоин упоминания. Сексуальность является важной сферой нашей жизни, и в ней, как и во всем остальном, надо быть безусловно честным. Но односторонний акцент, сделанный Фрейдом на сексуальных факторах, может ввести в искушение многих людей выделить их в ущерб другим, как это было у Руссо. Быть правдивым в сексуальных вопросах необходимо, но быть правдивым только в них — недостаточно. Другим вариантом одностороннего акцентирования является устойчивая тенденция рассматривать определенную нынешнюю проблему как статичное повторение определенного детского переживания. Когда человек хочет понять себя, вне всякого сомнения, важно, чтобы он понимал силы, содействовавшие его развитию, и одним из главных открытий Фрейда является осознание того влияния, которое оказывают наши ранние переживания на формирование личности. Но наша нынешняя структура складывалась под воздействием всей суммы переживаний раннего возраста. И поэтому бесполезно искать изолированные связи между тем или иным нынешним расстройством и определенным влиянием в детстве. Нынешние особенности можно понять только как выражение общего взаимодействия сил данной личности. Например, особенности развития, имевшие место во взаимоотношениях Клэр со своей матерью, имели определенную связь с ее зависимостью от мужчин. Но если бы Клэр видела только сходство между старой и новой схемами поведения, она не смогла бы распознать основные движущие силы, вынудившие ее сохранить данную схему. Она могла бы понять, что подчинила себя Питеру так же, как ранее подчинила себя матери; что она обожествляла Питера точно так же, как в детстве восхищалась матерью; что ожидала от него защиты и помощи, как когда‑то ожидала помощи от матери; что она обижалась на отвержение Питером, как в свое время обижалась на дискриминацию со стороны матери. Осознав эти связи, она могла бы несколько приблизиться к своей актуальной проблеме, просто благодаря тому, что увидела бы действие компульсивного паттерна. На самом же деле она льнула к Питеру не потому, что он представлял для нее образ матери, а потому, что из‑за своей навязчивой скромности, а также вытесненных высокомерия и честолюбия утратила уважение к себе и едва не лишилась чувства идентичности; отсюда ее тревога, скованность, беззащитность и обособленность. И именно в силу этих причин ей пришлось искать спасения и восстановления своей целостности способами, которые заранее были обречены на провал и лишь еще более запутывали ее в паутине запретов и страхов. Только осознав эту динамику, она смогла наконец освободиться от последствий несчастливого детства. Еще одним вариантом одностороннего акцентирования является тенденция постоянно твердить о «плохих» сторонах или сторонах, кажущихся таковыми. В таком случае признание и осуждение могут занять место понимания. Отчасти это делается в духе враждебного самоосуждения, но также с тайной надеждой на то, что одного признания будет достаточно, чтобы получить воздаяние. Разумеется, эти «слепые пятна» и односторонние акцентировки можно обнаружить при любых попытках самоанализа, независимо от того, присутствуют в них рассмотренные выше ограничения или нет. До некоторой степени они могут проистекать из ошибочных предубеждений в отношении психоанализа. В этом случае их можно скорректировать, если человек достигает более полного понимания психических процессов. Но я хотела бы здесь подчеркнуть, что они могут быть также лишь средствами уклонения от главных проблем. В таком случае они вызываются сопротивлениями движению вперед, и, если эти сопротивления достаточно сильны — если они равнозначны тому, что я описала как ограничения, — они могут препятствовать успешному анализу. Сдерживающие силы, о которых говорилось выше, также могут сорвать самоанализ, вызвав преждевременный отказ от его попыток. Я имею в виду здесь случаи, когда анализ, проведенный до определенного момента, в некоторой степени оказывается полезным, но не идет дальше этого, поскольку человек не желает бороться с теми факторами внутри себя, которые препятствуют его дальнейшему развитию. Это может произойти после того, как он преодолел факторы, вызывавшие у него наибольшее беспокойство, и более не чувствует настоятельной необходимости работать над собой, даже если в нем осталось еще немало препятствий. Искушение расслабиться особенно велико, когда жизнь человека течет гладко и не ставит перед ним особых проблем. Естественно, что в такой ситуации каждый из нас не столь жаждет полного самопознания. Сколь высоко мы ценим конструктивное недовольство собой, побуждающее нас к дальнейшему росту и развитию, — это в конечном счете вопрос нашей личной жизненной философии. Желательно, однако, чтобы нам было — или стало — ясно, какова действительно наша система ценностей, и чтобы мы поступали в соответствии с ней. Мы утаили бы от себя большую часть правды, если бы считали себя сторонниками идеалов развития, на деле ослабляя свои усилия соответствовать этому идеалу или даже позволяя ему угаснуть в заскорузлом самодовольстве. Но человек может прервать свои попытки самоанализа и по совершенно иной причине: он достиг разностороннего осознания своих проблем, но ничего не меняется, и он разочарован отсутствием ощутимых результатов. В действительности, как отмечалось выше, сама его обескураженность представляет проблему, которая должна быть проработана. Но если она проистекает из тяжелого невротического затруднения, например из описанной выше позиции безнадежной покорности, человек может оказаться не в состоянии справиться с ней в одиночку. Это не означает, что все предпринятые им до сих пор усилия были бесполезны. Очень часто, несмотря на ограниченность своих возможных достижений, он был последователен в устранении того или иного грубого проявления невротических проблем. Присущие человеку ограничения могут привести к преждевременному прекращению самоанализа и другим способом: человек может прийти к своего рода псевдорешению, приноравливая свою жизнь к сохраняющемуся у него неврозу. Сама жизнь может способствовать таким решениям. Человек может оказаться в ситуации, обеспечивающей выход его стремлению к власти или позволяющей ему жить неприметно и в подчинении, когда нет надобности себя утверждать. Он может воспользоваться браком, чтобы реализовать свою потребность в зависимости. Или он может более или менее сознательно решить, что его затруднения во взаимоотношениях с людьми — те из них, которые он осознал и понял. — отнимают слишком много его энергии и что единственный способ вести спокойную жизнь или сохранить свои творческие способности — это отстраниться от других; затем он может свести до минимума свою потребность в людях или материальных вещах и в этих условиях будет способен к сносному существованию. Разумеется, такие решения не являются идеальными, однако психологическое равновесие достигается на более приемлемом уровне, чем прежде. В случае же особо тяжелых расстройств такие псевдорешения являются пределом достижимого. В принципе эти ограничения конструктивной работы имеют место как в профессиональном анализе, так и в самоанализе. Фактически, как уже отмечалось выше, если силы сопротивления достаточно велики, то сама мысль об анализе будет отвергнута. И даже если она не отвергается, если человек настолько страдает от своей недееспособности, что обращается к психоанализу, аналитик — не маг, который может заклинанием вызвать полностью угасшие силы. Однако нет сомнения в том, что эти ограничения более значительны при самоанализе. Во многих случаях аналитик может высвободить конструктивные силы, показывая пациенту конкретные проблемы, поддающиеся решению, тогда как, если бы пациент работал самостоятельно и ощущал себя окончательно пойманным в невидимые и крепкие сети, ему бы, наверное, не хватило духу начать с ними борьбу. Кроме того, соотношение различных психических сил у самого пациента в процессе лечения может меняться, поскольку ни одна из этих сил не является величиной, данной раз и навсегда. Каждый шаг, который приближает его к своему реальному «я» и к другим людям., делает его менее безнадежным и обособленным и тем самым увеличивает его активный интеpec к жизни, включая также заинтересованность в собственном развитии. Поэтому после периода совместной работы с аналитиком даже те пациенты, которые начинали анализ с тяжелыми невротическими проблемами, могут в некоторых случаях оказаться способными, если необходимо, продолжить работу самостоятельно. Хотя в целом сравнение с Профессиональным анализом говорит в пользу последнего, всякий раз, когда затрагиваются сложные и диффузные расстройства, необходимо иметь в виду определенные оговорки. Не вполне правомерно сравнивать самоанализ и его неизбежные недостатки с идеальным аналитическим лечением. Я знаю нескольких человек, которых лечение затронуло лишь в малой степени, но которые затем самостоятельно справились с весьма серьезными проблемами. Необходимо быть осторожным в оценке обоих способов, не преувеличивать и не преуменьшать того, что можно сделать без помощи специалиста. Это возвращает нас к вопросу, который поднимался в самом начале, — вопросу о тех специфических условиях, при которых человек может анализировать себя. Если он уже подвергался некоторому аналитическому лечению и если условия благоприятны, то я полагаю, как это подчеркивала на протяжении всей книги, что он может продолжить работу самостоятельно с надеждой на достижение значительных результатов. Пример Клэр, а также другие случаи, не представленные здесь, отчетливо показывают, что при наличии предшествующего опыта можно самостоятельно работать над разрешением даже тяжелых и запутанных проблем. Надо надеяться, что аналитики и пациенты сознают такую возможность и будет предпринято немало подобного рода попыток. Можно также надеяться, что аналитики постепенно найдут критерии, которые позволят им судить о том, когда целесообразно побуждать пациента продолжить свою работу самостоятельно. В этой связи я хотела бы подчеркнуть одну идею, которая, правда, не относится непосредственно к самоанализу. Если аналитик не занимает авторитарной позиции по отношению к пациенту, но с самого начала показывает, что их деятельность — это сотрудничество, в котором аналитик и пациент активно работают для достижения общей цели, то пациент будет способен проявить собственные возможности в гораздо большей степени. Он утратит парализующее чувство беспомощности и не будет считать, что аналитик должен один нести всю ответственность, а научится отвечать инициативой и изобретательностью. Вообще говоря, аналитическое лечение развивалось от ситуации, в которой и пациент и аналитик были относительно пассивны, к ситуации, в которой аналитик более активен, и, наконец, к ситуации, в которой обе стороны берут на себя активные роли. Там, где преобладает последнее настроение, можно достичь большего за более короткое время. Причина, почему я об этом здесь говорю, состоит не в том, чтобы продемонстрировать возможности сокращения сроков аналитической терапии, хотя это желательно и немаловажно, а в том, чтобы показать, как такая установка на сотрудничество может способствовать самоанализу. Сложнее дать определенный ответ относительно возможностей самоанализа для тех, кто не имеет предшествующего аналитического опыта. Здесь многое, если не все, зависит от тяжести невротического расстройства. На мой взгляд, тяжелые неврозы должны быть в ведении специалистов: каждому, кто страдает от тяжелых расстройств, прежде чем браться за самоанализ, надо проконсультироваться у специалиста. Но рассматривая возможности самоанализа, неверно будет рассуждать главным образом в аспекте тяжелых неврозов. Без сомнения, они значительно уступают числом более «мягким» неврозам и различным невротическим проблемам, вызываемым прежде всего трудностями конкретной ситуации. Люди, страдающие от таких «мягких» расстройств, редко попадают в поле зрения аналитиков, но это не значит, что их проблемы не надо принимать всерьез. Их затруднения не только причиняют страдания и мешают в жизни, но и ведут к утрате ценной энергии, препятствуя проявлению наилучших человеческих качеств. Я полагаю, что, если говорить об этих трудностях, опыт, описанный в главе об эпизодическом самоанализе, вселяет надежду. Люди, о которых там говорилось, имели небольшой — если вообще какой‑либо — опыт аналитического лечения. Разумеется, они не слишком, далеко продвинулись в своих попытках самопознания. Но нет никакой веской причины не верить, что с более широким распространением общих знаний о природе невротических расстройств и способах борьбы с ними попытки такого рода окажутся более успешными, — при обязательном условии, что этому не помешает тяжесть невроза. Структура личности при более «мягких» невротических расстройствах не столь ригидна, как при тяжелых неврозах, и даже в общем‑то поверхностные попытки могут оказать значительную помощь. При тяжелых неврозах часто необходимо проделать немалую аналитическую работу, прежде чем будет достигнут какой‑либо освобождающий эффект. При более «мягких» расстройствах одно только обнаружение бессознательного конфликта может стать поворотным пунктом на пути к более свободному развитию. Но даже если допустить, что значительное число людей могут с пользой анализировать себя, проделают ли они целиком эту работу? Не будут ли всякий раз оставаться нерешенные или даже незатронутые проблемы? Мой ответ состоит в том, что завершенного анализа не бывает. И этот ответ дается не в духе смирения. Разумеется, чем большей степени ясности и чем большей свободы мы можем достичь, тем лучше для нас. Но идея завершенного человеческого развития представляется не только самонадеянной, но даже, по моему мнению, непривлекательной. Жизнь — это борьба и стремление, развитие и рост. И анализ является одним из способов, который может в этом процессе помочь. Конечно, его позитивные результаты важны, но и само это стремление обладает внутренней ценностью. Как сказал Гёте в «Фаусте»: Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, Жизнь и свободу заслужил. (Гёте И.В.Фауст. — Собр. соч. в 10‑ти тт. Т.2. М.: Художественная литература, 1976, с. 423.) |
|
|
Скачать 0.92 Mb.