Обычное право. Контрольная работа обычное право удмуртов ( хix начало хх в. В.) по дисциплине обычное право
 Скачать 35.05 Kb.
|
|
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ АЭРОКОСМИЧЕСКОГО ПРИБОРОСТРОЕНИЯ» КАФЕДРА ТЕОРИИ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА ОЦЕНКА ПРЕПОДАВАТЕЛЬ
РАБОТУ ВЫПОЛНИЛ
Санкт-Петербург 2020 г Содержание 1. Введение………………………………………………………………………...3 2.Функции общины в контексте обычно-правовой регламентации удмуртов…………………………………………………………………………...5 3. Общественные нормы права и религиозно-обрядовая жизнь удмуртов Удмуртская община и иноэтноязыковое окружение…………………………...8 4. Имущественные отношения в большой и нуклеарной семье. Право наследования……………………………………………………………………..11 5. Феномен обычного права в системе социо-нормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртов……13 6. Заключение…………………………………………………………………….16 7. Список используемой литературы…………………………………………...18 Введение Актуальность темы. Проблемы институтов этносоционормативной культуры традиционно являются одной из важных предметных сфер этнографической науки. Особую актуальность и научно-практическую значимость исследование историко-этнографических аспектов правовой культуры приобретает в последнее время, когда наше общество переживает, быть может, один из самых сложных и противоречивых периодов своего развития. В сложившейся кризисно-хаотической ситуации, охватившей практически все сферы общественного бытия и сознания, многие в поисках путей обустройства устойчивого микро- и макропорядка, создания оптимальной, гармоничной, "нормальной" человеческой жизни все чаще обращаются к богатому опыту правовой культуры своих народов, на протяжении ряда столетий гарантировавшей нормативно-стабильное функционирование как отдельных социальных групп, так и этноса в целом. Цель и задачи исследования. Цель данного исследования - системная историко-этнографическая характеристика института обычного права удмуртского социума XIX - начала XX вв. Проблемы институтов этносоционормативной культуры традиционно являются одной из важных предметных сфер этнографической науки. Особую актуальность и научно-практическую значимость исследование историко-этнографических аспектов правовой культуры приобретает в последнее время, когда наше общество переживает, быть может, один из самых сложных и противоречивых периодов своего развития. В сложившейся кризисно-хаотической ситуации, охватившей практически все сферы общественного бытия и сознания, многие в поисках путей обустройства устойчивого микро- и макропорядка, создания оптимальной, гармоничной, "нормальной" человеческой жизни все чаще обращаются к богатому опыту правовой культуры своих народов, на протяжений ряда столетий гарантировавшей нормативно-стабильное функционирование как отдельных социальных групп, так и этноса в целом. В структурообразующей системе соционормативной культуры народа одну из ключевых позиций занимает обычное право - совокупность стихийно возникающих неписаных норм и правил поведения, действующих в конкретной географической местности и определенной общественной среде (этнической или социальной группе). "Обычное право" - известный и наиболее общепринятый термин в историко-правовой историографии. Однако, часто как в отечественной, так и в западной литературе при обозначении норм, регулирующих жизнь тех или иных обществ и общин, встречаются и другие формулировки, как то: примитивное право, раннее право, до-право, народное право, естественное право и т.д. При этом содержание, которое вносится в понятие "обычное право", как и трактовка правовой теории в целом, в трудах зарубежных юристов зависит, как правило, от того, к какой Правовой школе принадлежат их авторы (историческая школа, выводившая право из т.н. "народного духа"; школа естественного права (из природы человека); неокантианская, неогегельянская, феноменологическая или других идеальных начал (из "идеи права"); психологическая; школа "конкретной ситуации" экзистенциализма; юридический позитивизм, нормативисткая школа, вообще отрицающие необходимость выявления экономических и политических предпосылок права и др.). Большое влияние на выявление природы обычного права также оказал т.н. "юридический плюрализм", согласно которому не существует принципиальных отличий права, установленного государством от социальных норм, создаваемых иными организациями, функционирующими в обществе. Во многом благодаря этому течению в дореволюционном отечественном и западном правоведении понятия "обычай" и "обычное право" часто вообще не разграничиваются. Очевидно, это связано и с тем, что "... возникновение обычного права - та стадия в развитии общества, когда право как таковое уже начинает отделяться и выделяться из обычая, продолжающего существовать и выполнять свою регулирующую функцию" и что нормативная сторона жизни догосударственных обществ и народов "еще не определяется правом как таковым, а зиждется на обычаях-мононормах, когда нет четких различий между такими понятиями, как обычай, право, мораль, религиозные предписания и установления" (Карлов 1989: 14 Функции общины в контексте обычно-правовой регламентации удмуртов Исследование функционирования системы обычного права удмуртов правомерно и даже необходимо начать с рассмотрения одного из основополагающих структурообразующих компонентов традиционного удмуртского социума - соседской поземельной общины - бускель, так как через разного рода малые общности (половозрастные, родственные, хозяйственные и пр. контактные группы), имеющих выход на общественное мнение, община в значительной степени определяла весь жизненный уклад крестьянства. Проблема общины не нова для отечественной историографии. Проявленный к ней впервые интерес во второй половине XVIII века приобретает особую целенаправленность в ходе подготовки реформы 1861г. Актуальность и научно-практическая значимость изучения феномена общины особенно возрастает после отмены крепостного права. Только за 1876 - 1904 гг. сельской общине были посвящены более 2000 статей и книг ( Токарев 1966: 291). Но вопреки изобилию историографических работ, а скорее благодаря разнообразию методологических и методических подходов и приемов дореволюционных ученых, по отношению к вопросу о сущности общины до сих пор справедливо замечание А. А. Кауфмана, отметившего еще в начале нынешнего века, что "...несмотря на огромные успехи русской историографической науки, на колоссальные запасы новых фактов, осветивших вопрос о происхождении общины в некоторых совершенно новых направлениях вопрос этот остается открытым и взаимно друг друга исключающие взгляды по-прежнему находят одинаково многочисленных и авторитетных сторонников" (Кауфман 1908: 408). Тема общины привлекает пристальное внимание исследователей и в последующий период; причем, круг вопросов, связанных с феноменом этого института, неуклонно расширяется по сегодняшний день (См.: Александров 1976, 1984; Громыко 1984, 1986, 1989 и др.). В советской историографии под общиной в специальном значении, как аксиома, имелась в виду первичная форма социальной организации, возникшая на основе природных кровнородственных связей, которая с образованием классового общества трансформируется в соседскую (территориальную) организацию сельского населения. В свою очередь, под влиянием социально-политических, экономических, экологических, этнических и прочих факторов сельская община не могла не принимать разные конкретные формы и нести различные функции. На этот счет справедливо замечание известного исследователя русской общины В. А. Александрова: "Нет никаких сомнений в специфичности сельской общины в южной и центральной России, на Севере, на Урале и в Сибири, у разных категорий крестьянки также этнографических групп сельского населения" (Александров 1976: 43). Историографию удмуртской общины открывают довольно многочисленные публикации дореволюционных авторов, где в контексте рассмотрения традиционного быта и культуры в той или иной степени затрагиваются различные аспекты общественной жизни удмуртов. Но из специально посвященных работ по общине-бускель можно выделить лишь статью первого удмуртского этнографа Г.Е. Верещагина "Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда" (Верещагин 1895), представляющую по сей день один из важнейших источников по исследованиям удмуртской общины. Подобная картина по состоянию исследованности удмуртской общины сохраняется вплоть до 60-х гг. нашего века. При этом в попытках авторов первых десятилетий Советской власти осветить указанную проблематику ощущается как некоторая архаизация (См., например: Мартынов 1938), так и модернизация удмуртского общества (См.: Латышев 1939). Начало серьезной научной трактовки проблемы датируется лишь 60-80 гг., когда выходит ряд работ по общине удмуртов (См.: Вахрушев 1955; Мартынова 1972, 1981; Садаков 1974; Плющевский 1981 и др.). В 1981 г. известный ученый-медиевист В. Е. Майер, проделав скрупулезнейший анализ упомянутой работы Верещагина, впервые проецирует теорию общины типа "земледельческой" и общины-марки вообще на конкретный материал по дореволюционной общине удмуртов (Майер 1981). Но несмотря на заметное оживление научного интереса в целом к проблемам традиционного удмуртского общества и определенным успехам в этой области, община-бускель как социальный институт удмуртской деревни продолжает исследоваться в этот период в основном сквозь призму классового подхода, следуя которому большее внимание, как правило, уделялось не самой общине, а процессу ее разложения и расслоения крестьянства в результате проникновения в деревню капиталистических отношений. Начало рассмотрения общины-бускель как органа местного самоуправления с позиции ее внутренней жизнедеятельности, в качестве организма, обладавшего свойством самодостаточного функционирования, датируется лишь началом 90-х гг. и связана с выходом в свет монографии Г. А. Никитиной "Сельская община-бускель в пореформенный период" (Никитина 1993). Данное исследование не только знаменует собой качественно новый этап в воссоздании целостной картины традиционного удмуртского социума но и открывает пути к комплексному изучению такого сложного и многогранного явления, как община. Общественные нормы права и религиозно-обрядовая жизнь удмуртов Удмуртская община и иноэтноязыковое окружение К тому же случаи возмещения общиной частных долгов крестьян встречались довольно редко и наблюдались лишь в случаях, когда должники вовсе не могли удовлетворить своих кредиторов. Поэтому крестьяне, не дожидаясь помощи от мира, устраивали и шли на веме, руководствуясь правилом: "Кто на помочь звал, тот и сам иди" (Даль 1955, Т.З, С. 274), потому член общества "...считает обязанностью, по заведенному обычаю, помочь не справившимся с работою, чтобы за это помогли самим, когда встретится нужда в помощи" (Верещагин 1886: 211). При однозначной необходимости для всех семей, мера получения выгод от форм коллективной помощи отдельными домохозяевами, естественно, была различной. С усилением социальной дифференциации в общине помощь односельчанам часто превращалась в прикрытую родственными или соседскими связями эксплуатацию имущими крестьянами несостоятельных общинников. Тот же Г .Е. Верещагин отмечал, что "богачи беднякам если помогают, то из корыстных видов" (Верещагин 1895: 85). В. А. Максимов заметил, что "Взаимодавец предъявляет к бедняку требование в качестве процентов за помощь отработать несколько дней в самый важный момент полевых работ, чем еще больше подтачивает слабое хозяйство получившего заем" (Максимов 1925: 47). В. П. Тихонов делит помочан на две группы: "на равноправных устроителю, людей от него независящих и на группу его клиентов". "Независимые" помочане участвуют в помочи "косвенно, в расчете... воспользоваться такою же помощью того, к кому они явились в данный момент на работу...". "Клиенты" же, в свою очередь, "составляются из людей двух типов - должников патрона и людей, нанятых им на этот случай исключительно". Должники, кроме угощения, работают на помочи "еще как бы за проценты на выданный им заем". Работа нанятых на помочь "в страдные работы, как более дорогие, оплачивается еще и деньгами (по среднему расчету до 20 коп. за поденщину, тогда как средний расчет страдной поденщины "без помочей" обыкновенно ценится в 50 коп.). И под этот вид работы - продолжает В. П. Тихонов - они (нанятые - Ю. А.) чаще всего забираются от своего патрона в течение зимы: то деньгами, то хлебом, то мясом, то, вообще, какой-нибудь "мелочью" (Тихонов 1891: 25-27). С развитием товарно-денежных отношений в общине-бускель, особенно усиливающихся в ходе реформы 1861 года, происходят существенные сдвиги и в сфере общинных институтов, в том числе и веме, содержание которого начинает видоизменяться согласно процессам социальной дифференциации. Но изменяя содержание некоторых своих функций, веме, как институт, по-прежнему сохраняет свое качество универсальной необходимости для всех членов сельского общества, независимо от их имущественного положения. Данное качество поддерживалось и освящалось обычаем: "Юртгаськы -тыныд но юрттозы", "Юрттэмзылэсь азьло ачид нырысь юртты" (Помоги - и тебе помогут; Помогай первым), - поучают удмуртские пословицы. Отказ, особенно ближнему, общественным мнением всегда осуждался, порой и наказывался: "Эн витьы юрттэт солэсь, кип аслаз атаезлы но уг юртты" (Не жди помощи от того, кто даже отцу не помогает. - Удмуртский фольклор 1987: 92). - Подобное поведение могло привести и к исключению индивида из общины. Человек не только "умирал" для общества, вне общества в тех условиях он обрекался практически на физическую смерть. Традиционно институты взаимопомощи исследуются преимущественно в узком смысле их значений (в кооперации рабочей силы, помощи в материальной сфере и т.п.), выраженной уже ставшей устойчивой формулировкой: "Каждый крестьянский двор время от времени нуждался в помощи со стороны других крестьянских дворов - и он ее получал" (Семенов 1976:49). На мой взгляд, сущность и функции веме гораздо обьемнее, поскольку они охватывают также и широкую духовную сферу, в том числе и область религиозно-обрядовых отношений. Здесь, вероятно, будет уместным еще раз вернуться к истокам термина: веме немат (благодеяние, дар, милость -Егоров 1964: 140). Очевидно, будет правомочным включение в систему институтов взаимопомощи удмуртов таких сложных социально-обрядовых комплексов, как свадебный, родильный, похоронный, проводы в армию и других, включающих в себя как материальную, так и морально-этическую и нравственно-эстетические стороны взаимопомощи и солидарности. При подготовке к общественным молениям удмурты, по обычаю, оказывали друг другу взаимопомощь даже продуктами: "Чтобы каждый его участник обращался к богам не с пустыми руками, чтобы боги одинаково охраняли весь крестьянский "мир". Устраиваемая после молений совместная ритуальная трапеза выступает здесь как интегрирующий, стабилизирующий фактор общины. Что касается праздников и крупных молений у удмуртов (дэмен вбсь, луд-куа вбсь и др.), то само ритуальное исполнение их обеспечивало социальную целостность и стабильность крестьянского мира на уровне быта и бытия. Имущественные отношения в большой и нуклеарной семье. Право наследования В XIX в. порой в нескольких поселениях жили представители одного воршуда. Были известны целые группы деревень, в названиях которых присутствовало общее воршудное наименование (Докъя, Пурга, Венья и др.), что позволило М. О. Косвену говорить о "родовых" удмуртских деревнях. А так как в наличии воршудных объединений у удмуртов ученый усматривал прямые пережитки материнского рода, то не удивительны его выводы о долгом и прочном сохранении реликтов такого строя в удмуртской среде (Косвен 1931: 12,20-22). Еще дальше в плане архаизации удмуртского общества пошел Н. Г. Первухин, сделав попытку сопоставить воршудные имена (фактически объединяя их по материнской линии) и тамги представителей того или иного воршудного объединения. Научную несостоятельность концепции Н. Г. Первухина достаточно убедительно в своей рукописи "О материнстве, как основе рода, о родовых названиях и знаках собственности у вотяков" (к сожалению, до сих пор неопубликованной) продемонстрировал П. М. Сорокин. Соглашаясь в целом с принципом Н. Г. Первухина, что "вопрос о родовых "знаменах", "бортных пятнах" или "подэм пусах" вотяков тесно связан с выявлением понятия о родах, на которое расчленяется все племя", П. М. Сорокин, используя более 500 "подэм пусов" наглядно показал, что изменения в "родовых" знаках удмуртов ("геральдического ряда") идут параллельно с развитием генеалогического древа по мужской линии - т.е. употребление "пусов" связано с общностью родственников по мужскому колену. Также знаки собственности к рассматриваемому времени (к. XIX в.) оказались разными в пределах одного воршудного имени и, наоборот, могли быть одинаковыми для носителей разных имен (См.: ГАКО, ф.170, оп.1, ед.хр.127). Для знаковой системы характерен процесс трансформации от общеродовых к индивидуальным знаменам собственности, а также постепенного упрощения первоначального изображения родовой основы в виде тотема. - Здесь, очевидно, будет логичным предположить стилизацию с течением времени всего многообразия воршудных образов (зоо- орнито- и антропоморфных изображений, встречающихся, в частности, на дэмдорах -металических медальонах, которые носили женщины или старшие в роду как символ принадлежности к воршуду - См.: Курочкин ВГВ, 1852, № 16; Атаманов 1983: 143) в знаки - символы, продолжавших обозначать принадлежность JC "роду", но основная функция которых сводилась уже к закреплению права собственности - родовой и семейной. Изначально тотемные имена воршудов (около 80% воршудных названий относится к зоо- и орнитонимам, восходящих к уральской, финно-угорской или пермской языковой общности - Атаманов 1980: 42) вероятно трансформировались в женские родовые, а позднее были перенесены на патриархальные объединения с устойчивым атрибутам рода - тамгой. О том, что необходимость закрепления принадлежности за тем или иным хозяйством крупной собственности, обозначая их тамгой, появляется с началом господства в удмуртском обществе патриархально родовых отношений, писал еще П. М. Сорокин: "Подэм пус есть изображение того времени, когда вотская семья пережила первобытное состояние, ту эпоху, когда существовало начало материнства. До того времени в семейном быту воти не было начал собственности, или, по крайней мере, крупная собственность (борти, скирды, поля) женщинам никогда не принадлежала" -;:: (ГАКО, ф.170, оп.1, ед.хр.127, лл.Ю - 10 об.). Само первоначальное название знака собственности удмуртов - подэм (понэм) пус означает "рубленный знак", который наносился топором на бортевые деревья. Хронологически пока трудно назвать точное время появления у удмуртов знаков собственности Во всяком случае у северных удмуртов, согласно исследованиям О. В. Арматынской по городищам Иднакар, Дондыкар, Гурьякар и др., где встречаются " пусы" на костяных вещах, IX-XIII вв. - период достаточно широкого использования уже установившегося и понятного атрибута рода (См.: Арматынская 1995: 98-106). В к. XVIII-XIX вв. пусы в основном выступали в качестве наследственного знака собственности и использовались вместо личной подписи и печати. Иногда их могли даже продать. Так, в 1702 году удмурт Асыл Козмин продал татарину Исупу Арасланову свой пай, "отчинную деревню", и лесные угодья, "путики, канежники и колодники", татарин приобретал право владеть ими по бортным пятнам продавца (Владыкин 1994: 280). Но такие случаи были скорее исключением, нежели правилом - пусы и в к. XIX в. продолжали выполнять роль своеобразного оберега человека. -"Крестьяне, особенно инородцы, - писал М. Н. Харузин - весьма неохотно говорили о своих тамгах и нередко совершенно отказывались показать их мне. По мнению их, занести тамгу в записную книжку все равно, что самого себя по рукам связать, да в мою власть отдать, так как, имея их тамги, я откуда бы ни захотел - "хоть из Москвы или из Питера самого", - могу им лихо причинить" (Харузин 1883: 290). Феномен обычного права в системе социо-нормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртов Помимо родственных структур, взаимодействие семьи и общины было опосредовано также разного рода другими малыми общностями (половозрастными, соседскими, хозяйственными и пр.), входившими в структуру общины, пересекавшимися (частично совпадавшими по составу или задачам) или соподчиненными (молодежная "улица" всего селения и отдельные территориальные, возрастные или половые группы молодежи; соседские сборища старшего и среднего поколения для общения или сходки хозяев домов - полноправных членов общины; объединения семей (родственных и дружеских) для совместных работ и развлечений; артели и т.п. -Громыко 1989: 13). В каждой из таких контактных групп при их специфике функционирования в контексте общинной жизни вырабатывались свои определенные стереотипы и нормы поведения, обязательное следование которым обеспечивалось как внутригрупповой моралью, так и общественной регламентацией в целом. При этом четко соблюдалась своеобразная "клановость" групповых объединений. Так, молодежь редко допускалась на сборища старшего и среднего поколения, где обсуждались вопросы важного хозяйственного и пр. значений. У юношей и девушек, в свою очередь, был свой круг общения ("посиделки", "хороводы") посещение которых людьми "солидного" возраста считалось явлением аномальным, откровенно высмеивалось молодежью и осуждалось старшим поколением: "Женщинам обычай безусловно запрещает участвовать на посиделках. Мужчины пожилых лет также бывают там редко. Дятел скажет, поется в песне, что найдешь ты на мерзлом дереве, поседелая борода скажет, что найдешь ты на посиделках", -пишет один из авторов XIX века про удмуртские посиделки "корка пукон" (Богаевский 1888: 53). При некоторой автономности своего положения в силу выполнения определенно-конкретной роли в механизме общественного функционирования, тем не менее, родственные, половозрастные, хозяйственные и пр. объединения в конечном счете сами были проявлениями жизни общины, и внутригрупповые формы общения и правила поведения всегда имели выход на мнение общины в целом, подчинялись нормам общественной морали, злостное нарушение которых, как уже рассматривалось выше, приводило к судебно-правовому воздействию. Социальное равновесие и благополучие общины, в свою очередь, во многом зависело от стабильности природно-климатической. Крестьянин прилагал свой труд в хозяйстве, максимально зависящем от местных ландшафтных особенностей, климата, сезонных смен и даже повседневных перемен погоды. Весь его образ жизни органично включался в систему локальных природно-хозяйственных условий. Мир природы в представлениях удмуртов был заселен различного рода богами, божками, духами и т.п.(т.е. "одухотворялся" человеческим сознанием) и благоприятная и неблагоприятная для сельскохозяйственного производства погода в крестьянском мировоззрении;ассоциировалась с благосклонностью или, соответственно, недоброжелательностью "управляющих" природой. С целью задобрить, уговорить, умилостивить те или иные божества производились различные магические обряды, моления, жертвоприношения, произносились куриськоны (заклинания). В дохристианских верованиях удмуртов сложился целый обрядовый календарный цикл молений, в наиболее важных из которых принимал участие весь "род", вся община (См.: Владыкин, Перевозчикова 1990:44-96). Для традиционного сознания характерно представление, что поведение отдельного человека может вызвать определенные последствия (как благоприятные, так и неблагоприятные), которые сказались бы на всех жителях деревни, поэтому община строго следила за выполнением запретов и предписаний, следование которым было аксиомой как для участников, так и для исполнителей священнодейства. Вообще, системой язычества удмуртов за многовековую историю были выработаны определенные обряды и ритуалы с довольно жесткой регламентацией и порой детальными предписаниями: на моление / жертвоприношение отправлялись, обязательно помывшись в бане, цвет ритуальной одежды - белый ..., обязательный атрибут жреца - головной убор ("при молитве жрец без шапки, все равно как без головы" - Владыкин 1994: ПО; Верещагин 1886: 201). "...если бы кто оделся в будничное платье (здесь, в первый день праздника геры поттон (букв, "выноса плуга" - Ю. А.)), - пишет Г. Е. Верещагин - того назвали бы чудаком, поступающим несообразно с видом торжествующей природы, да и сами почитаемые боги излили бы на нерях свой гнев" (ВАГO, р. 10, он. 1, ед. хр. 68, л. 19 об.). Аналогичные предписания были характерны и для других соседних финно-угорских народов. Так, в частности, М. Н. Харузин сообщает, что у марийцев "Во все время торжества (при молении "на полях" после пасхи - Ю. А.) необходимо строго соблюдать чистоту. Еще накануне все моются в бане, а отправляясь в поле, надевают чистую одежду. Если же кто до моления осквернится каким бы то ни было способом, то он обязан непременно омыться в реке и переменить белье, хотя бы раньше надетое и осталось вполне чистым" (Харузин 1883: 260) Заключение Исследование обычного права удмуртов XIX - н. XX вв. с достаточной степенью убедительности и наглядности показывает, что данный институт -сложное и полифункциональное явление, грани которого соприкасаются и переплетаются практически со всеми сферами жизнедеятельности традиционного удмуртского социума. Во многом этим объясняется актуальность и научно-практическая значимость детального рассмотрения феномена обычно-правовых установок, гарантировавших нормативно-стабильное функционирование этноса. Но, очевидно, отсюда и известная трудность выявления места и определения статуса собственно обычного права в юридическом его понимании в его "почетном" окружении среди других институтов соционормативной культуры народа (морали, форм общения и норм поведения, религиозных воззрений и т.д.). По этому поводу еще дореволюционные авторы заметили, что понятие "обычное право" принадлежит к числу текучих, переливающихся понятий. В самом деле, в жизни человек, придерживающийся традиционных взглядов, часто вообще не разграничивает юридические обычаи от неюридических, а тем более не возводит их в какие-либо жесткие схемы или формулы: он знает, как надо поступить в каждом конкретном случае, но не всегда может определить общий принцип или общее правило, которыми он руководствуется и почему, по-видимому, обычное право удмуртов можно также рассматривать как свод конкретных, свернутых до формулы правила поведения человека, возведенных в закон и освященных опытом предшествующих поколений и в силу этого не требующих расшифровки и обсуждения, а лишь усвоения и реализации, пренебрежение которыми нарушает природное и - как следствие - социальное равновесие (См.: Владыкина 1992: 168). В этом отношении, очевидно, будет правомерным констатировать, что удмуртский сям - это нерасчлененное единство морально-этических норм, предписаний, обычаев, ментальности, характера, темперамента, обрядов и ритуалов от стадии "первичного синкретизма" и до дифференциации в социально-бытовой сфере. Подобная слитность разных начал в обычном праве, его нерасчлененность с общим контекстом всего комплекса этносоциальной регламентации тем более придают изучению данного института у удмуртов особый интерес и статус, повышают не только конкретно этнографическое или юридическое, но и теоретико-правовое значение в целом. Список используемой литературы Авдеева В. Г Крестьянское движение в Вятской губернии в пореформенный период. - Уч. зап. Кировского пединститута. Вып. 19.- Киров, 1965. Арматынская О. В. Древние знаки собственности северных удмуртов//Материалы исследований городища Иднакар 1Х-ХШ вв.: Сб. статей/ Отв. ред. М. Г. Иванова.- Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1995. - С. 98-106. Алаев Л. Б. Проблема сельской общины в классовых обществах//ВИ, 1977, №2. Верещагин Г. Е. Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда// Календарь и пам. кн. Вят. губ. на 1895 г.- Вятка, 1895.- С. 79-146. Вахрушев А. Н. Удмуртия в период развития промышленного капитализма в России (1861-1895)// Записки УдНИИ.- Ижевск, 1955.- Вып. 17.-С. 67-127. Громыко М. М. Историзм как принцип изучения воспроизводства традиций в малых социальных группах//СЭ.- 1985, № 2,- С. 72-81. Исаев И. А. История государства и права России: Полный курс лекций.-2-е изд., перераб. и доп.- М.: Юрист, 1994.- 448 с. Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России//Современник, 1847, т. 1. Кошурников В. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии. -Казань, 1880.-44 с. Кралина Н. П. Удмуртские народные загадки//3аписки УдНИИ. Вып. 16, Ижевск, 1954. Лыткин В. И., Гуляев Е. С. Краткий этимологический словарь коми языка.-М., 1970. Харузин М. Программа для собирания сведений об юридических обычаях/Мздание Общества любит. Ест., Антроп. и Этногр.- М., 1887. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с исследованиями Льюиса Г. Моргана.- М.: Политиздат, 1989,- 224 с. |