Краткое содержание трактата
 Скачать 1.22 Mb.
|
|
Сладкая пилюля нашего болгарского «братушки». Грустная суггестопедическая быль Когда я только приступал к изучению иностранных языков, у всех занимающихся языками на слуху был некий профессор из братской нам Болгарии и его метод преподавания языков. Я попытался выяснить, в чем же, собственно, заключается его подход, но по существу метода мне никто ничего не мог сказать. Все только благоговейно говорили о какой-то особой музыке на уроках по его методу и впечатляющих результатах, достигаемых благодаря этой музыке. Да и само название метода было интригующе-непонятным – суггестопедия. Дальше названия и музыки я не продвинулся. Никакой литературы по этому вопросу я обнаружить не сумел. В конце концов, я махнул на профессора и его методу рукой и продолжил изучение языков, как мне Бог на душу положил. А положил Он труд и упорство, добавив еще изрядно интуиции. Прошло много лет. Болгария перестала быть такой уж братской для нас, полюбив взамен «демократию», кака-колу, НАТО и американские доллары. Я оказался в Америке, где мне пришлось преподавать русский язык – и немного французский – «зеленым беретам». В Центре изучения иностранных языков военной базы, где я работал, оказалась неплохая библиотека-подборка литературы по методикам преподавания и изучения языков, и, кашляя и чихая от, казалось, вековой пыли на книгах, я стал с этой литературой знакомиться. Я просмотрел несколько книжек и брошюр и вдруг увидел то самое имя. «Ба! Профессор! Какая долгожданная и приятная встреча!» – сказал я себе. Книги оказались английскими переводами основополагающих трудов знаменитого болгарского профессора. Я отметился у всегда приветливого и всеми нами любимого, но по-немецки дотошно-въедливого библиотекаря Йогана – кстати, воспитанника «Гитлерюгенда», но это уже другая история – и унес эти книги домой, где сразу же приступил к их углубленному штудированию. Язык, которым были написаны работы, оказался не вполне, мягко говоря, удобоваримым. Я сразу же отнес это на счет несовершенного перевода с болгарского на английский и стал медленно, но тем не менее верно продираться через страницы, заполненные научными терминами, пространными рассуждениями о том, о сем и об этом и множеством таблиц. Мои глаза слипались, но я мужественно боролся со сном, пытаясь понять, в чем же, в конце концов, заключается суггестопедический метод, описываемый в этих книгах. «...Мы даем прослушивать музыку в стиле «барокко»... ученики прослушивают на ее фоне слова... запоминание слов согласно принятой методике улучшается на четыре целых и восемь десятых процента... при изменении условий... в удобных креслах... контрольная группа «А»... строгое указание не заучивать и не повторять слова дома... контрольная группа «Б»... чистота экперимента... восемь целых и четыре десятых процента... как вы видите, кривая «Л» не совпадает с кривой «М»... кривая «О» искривляется в значительмой мере не так, как кривая «У»... преподаватель окружен особым ореолом непогрешимости... процент погрешности... таблица № 10... это показывает, что слова запоминаются на ... процентов лучше... проверка запоминаемости слов на следующем занятии... коэффициент... таблица № 210... таким образом нами неопровержимо доказано, что... бу-бу-бу, бу-бу-бу»... Нет, нет, нет! С меня достаточно! Я уже в сотый раз читаю про слова и их запоминание! Но наш уважаемый профессор ничего и нигде не говорит об изучении языка! Забудем – хотя это тоже весьма непросто! – про его долдонящий, занудный стиль, но ведь в его книгах разговор идет только о количестве запоминаемых учениками слов и больше ни о чем другом! Неужели этому профессору «забыли» сказать, что изучение иностранного языка – это не есть простое заучивание слов этого языка? Слова – это не более чем один из многих компонентов изучения языка, причем даже не самый главный, и отнюдь не по успешности запоминания слов определяется степень успешности овладения языком! Что это за профессор, если он не понимает такой простой истины? Любой студент-первокурсник факультета иностранных языков понимает это – даже захудалый троечник! Это как если бы профессор физики не знал, что вода превращается в лед при нуле градусов по Цельсию. Не исключено, что наш предприимчивый профессор получил свою научную степень в области физики, математики, зуболечения, кислых щей или, возможно, психологии и манипулировании массами, но с такими, как у него, совершенно безграмотными представлениями совершенно нечего делать в преподавании иностранных языков! Но продолжим перелистывание фолиантов нашего плодовитого «братушки». Ага! Что же вот это? А это есть самое что ни на есть ценное признание самого автора о сути его метода. Цитирую по памяти: «В конце концов, суть метода суггестопедии сводится к обычному и широко известному в медицине эффекту плацебо, когда пациенту дают пилюлю-пустышку, содержащую просто сахар, но говорят, что в ней – новое эффективное лекарство. В значительном количестве случаев наступает либо полное исцеление, либо заметное улучшение состояния. Эффект достигается самовнушением пациента, верящим в то, что пилюля содержит именно лекарство». Иными словами, нам говорят, что ученикам просто необходимо «вешать лапшу на уши», «крутя» им странную музыку, заставляя преподавателей-«суггестопедиков» носить в классе определенного рода одежду, используя дешевые эффекты воздействия на аудиторию, создавая атмосферу непогрешимости и едва ли не полубожественности преподавателей. Под влиянием этой «пилюли» процесс изучения иностранного языка – под которым он понимает примитивное закрепление новых слов в кратковременной памяти учеников! – значительно убыстрится, говорит нам профессор. Сотни и сотни прочитанных страниц, набитых до отказа пустой наукообразной болтовней, чтобы добраться до основы, до краеугольного камня всей этой «системы». Но ведь в этом нет абсолютно ничего нового! Такие подходы очевидны, общеизвестны и практикуются уже тысячелетия – грандиозные здания и внутреннее убранство университетов и школ (это касается, конечно, практически всех институтов человеческого общества, в первую голову религиозных, политических и военных, но сейчас мы говорим только об образовании), определенная манера выражаться, одеваться и вести себя у преподавателей. Все это предназначено для создания атмосферы «храма знаний» и воздействия через нее на психику учеников. Школьная и университетская униформа наконец! Преподаватель, который бреется и одевает строгий костюм с галстуком и белой рубашкой перед тем, как идти на работу! Все это давно имеет место быть, и все это успешно работает в определенных рамках. Но выдавать это за свое, только что придуманное, и создавать из этого некий – причем, как показала практика, совершенно неэффективный – «метод» изучения иностранных языков? Да, внушение и самовнушение могут давать иногда некоторые и даже весьма впечатляющие результаты, но все-таки хотелось бы, идя в клинику с глубокой резаной раной, из которой фонтаном хлещет кровь, надеяться на более эффективные лекарства и методы лечения, чем сахарные пилюли, предлагаемые уважаемым профессором. Можно убедить солдат, что они победят всех и вся, и они охотно поднимутся – под музыку «барокко», несомненно! – в атаку на крупнокалиберные пулеметы, пушки и железобетонные укрепления, густо опутанные колючей проволокой. Но при этом неплохо было бы дать им в руки что-нибудь повнушительнее детских пластмассовых пистолетиков – хотя бы и красиво раскрашенных – и деревянных ножиков – настоящие винтовки и автоматы, например. Пара-другая танков последней модели тоже бы не повредила. Поскольку ваше внушение может не иметь никакого магического воздействия на пулеметы и пушки противника. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что метод «братушки»-профессора имел самые выдающиеся результаты. Для него самого, конечно. Для его собственной карьеры. Сладкая пилюля-пустышка, «суггестопедалируемая» профессором, самым магическим образом подействовала на всех (или почти всех), проглотивших ее (не считая, конечно, одураченных «суггестопедами» учеников, которые так и не овладели иностранным языком, поскольку таким образом овладеть языком просто-напросто невозможно). Профессор «суггестопедических наук» блестяще показал всем нам, что наукообразная каша, щедро размазанная по сотням и тысячам страниц, в самом деле обладает мощным гипнотическим действием. Ведь благодаря именно этому гипнозу наш «братан» приобрел мировую известность, а с ней и свое весьма заметное место в пантеоне истории шарлатанства и псевдонауки... Теперь вы знаете, мой любезный собеседник, теперь вы все знаете. Не правда ли, во многом знании есть много печали... Определенный «суггестопедический» подход демонстрируют, кстати, и широко известные лингафонные курсы, заполонившие в девяностые годы территорию нашей страны. Изготовители этих курсов утверждают, что на кассетах между фразами на английском языке скрыты какие-то особые сигналы, помогающие с невероятной скоростью овладеть языком. Мне все стало ясно, когда я просто взглянул на способ подачи учебного материала в этих курсах – примитивное чередование фраз на английском и их перевода на русский (причем выбор фраз бессистемен и практически случаен). Я уже говорил, что такого рода смесь иностранного языка с родным совершенно недопустима в процессе изучения иностранного языка. Впрочем, когда я взглянул на место изготовления этого «шедевра», то все сразу встало на свои места – Брайтон-Бич! Чего можно ожидать от «похлебки», сваренной в этом притоне, кишащем различного рода жуликами, торговцами краденым и просто откровенными ворами! Однако немало людей поддались на «суггестопедическую» приманку, поверили в секретные «пилюли» на пленках и купили эти курсы. Один мой знакомый даже рассказывал, что они отнесли кассеты в специальную лабораторию при каком-то институте физики и электроники и провели кропотливые исследования на предмет обнаружения «секретных сигналов» – святая простота! Они, конечно, проявили наивность, но ведь в отличие от меня они не жили достаточно долгое время на Брайтоне и не имели ежедневного контакта с его «русскоговорящим» народонаселением. М-да... Однажды я даже имел прямой контакт с людьми, продающими эти курсы в одном губернском городе в Сибири. Я увидел на улице вывеску их представительской конторы и зашел туда. Ко мне сразу же подскочил бойкий молодой человек и стал чрезвычайно убедительно живописать достоинства своего товара, особо налегая на легкость, с которой можно овладеть английским языком. Я согласно кивал, разглядывая книги и кассеты (очень недешевые!), а потом в середине фразы без какого бы то ни было предупреждения перешел на этот самый английский язык. Молодой человек осекся, побледнел, покраснел и уже каким-то совершенно другим голосом сказал (по-русски, конечно), что английского языка он, собственно, не знает, и добавил шепотом, что курсы вообще-то того... не очень. Я поблагодарил его, повернулся и вышел. На свежий воздух... Хороший арахис – это хорошо прожаренный арахис. Степан на поцте. «Собаки» Павлова и так далее (колбасные обрезки) Из многообразных занятий иностранным языком, которые я лично посещал (как в качестве «подопытного», так и в качестве наблюдателя), мне особенно сильно запомнилось одно «арахисовое» занятие. Происходило это в одном из крупных дальневосточных городов, где я волею судеб оказался в середине девяностых. Я совершал свой традиционный ежедневный моцион, проходя мимо школы, на ограде которой имелось объявление о курсах одного из восточных языков, имеющих место быть в здании этой школы. В то время у меня к этому языку имелся определенный интерес, и я решил посмотреть, что эти курсы из себя представляют. К тому же меня все еще интересовала сама организация работы курсов иностранного языка – наивность в то время еще не полностью покинула меня, и я временами смотрел на мир по-детски широко открытыми глазами. Я пришел в школу за двадцать минут до объявленного начала занятий, нашел класс, в котором они должны были проходить, и стал ждать. Вскоре стали появляться ученики, а минут за пять до начала я увидел и самого преподавателя, которого узнал по седине, по не лишенному некоторой старомодной элегантности костюму-тройке и внушительного вида очкам. Я подошел к нему и завязал разговор. Я сказал, что у меня есть интерес заниматься данным языком и, возможно, я буду посещать эти курсы, но что я хотел бы предварительно посидеть на одном занятии с тем, чтобы определить, подходит ли для меня формат занятий и уровень владения языком, уже достигнутый группой. Преподаватель тут же заявил, что у него никаких возражений против моего присутствия нет. Я поблагодарил его и скромно занял место за задней партой, стараясь быть как можно более незаметным. Время шло. Ученики свободно ходили по классу, общаясь между собой и преподавателем. Можно было бы решить, что таков выбранный преподавателем формат урока, если бы не тот факт, что все разговоры велись исключительно по-русски и о совершенно посторонних вещах, не имеющих к изучаемому языку ровным счетом никакого отношения. Время от времени приходили новые ученики и включались в общение. По всему было видно, что происходящее является привычной рутиной. Никто не был удивлен тем, что прошло уже без малого пятнадцать минут, а занятия так и не начинались. На меня также никто никакого внимания не обращал, что, впрочем, меня абсолютно устраивало. Наконец, преподаватель прервал свой разговор с группой учеников о последней игре местной футбольной команды и сказал, что время начинать урок. Ученики стали не торопясь занимать свои места за партами, вытаскивать из сумок и портфелей тетради и письменные принадлежности. Таким образом прошло еще несколько минут. Но вот преподаватель громко откашлялся и объявил на весь класс: «У нас на уроке сегодня присутствует проверяющий из ООН! Прошу любить и жаловать! Хе-хе!». При этом он указал пальцем почему-то именно на меня. Все присутствующие обернулись и вперили в меня свои взоры. Я с трудом подавил в себе желание встать и выйти из класса – моя миссия еще не была завершена. Вдоволь на меня налюбовавшись, все вернулись к своим тетрадкам, после чего «юморист»-преподаватель вдруг заговорил о том (по-русски, всё только по-русски!), как после войны он работал переводчиком в лагерях военнопленных на Дальнем Востоке и как начальство ценило и уважало его. Эта речь продолжалась минут десять-пятнадцать. Все – включая и меня – очень внимательно слушали. Периодически «докладчик» смотрел на меня и спрашивал, что по поводу сказанного думает «наблюдатель из ООН». Должен сказать, что к этому времени он – то есть я – уже много чего думал, но весьма благоразумно держал язык за зубами, улыбаясь своей непроницаемой восточной улыбкой седьмого дана. С лагерей военнопленных преподаватель вдруг каким-то образом перешел на рациональное питание и с жаром стал говорить о том, что многие едят сырой арахис, но что это есть архинеправильно и ничего, кроме вреда, организму не может принести. Сырой арахис совершенно не усваивается организмом, и поэтому надо всячески избегать употребления сырого арахиса! Употреблять надо только и исключительно жареный арахис! Причем пережаривать его тоже ни в коем случае нельзя! Говоря все это, он как-то особенно поглядывал на меня, очевидно, подозревая во мне тайного сторонника секты приверженцев пожирания сырого арахиса, отчего мне все время хотелось встать и громко во всем признаться в надежде на то, что чистосердечное признание облегчит мою участь. Ознакомив аудиторию со своими взглядами на арахис и его непредсказуемое поведение в желудке, толстой и в какой-то мере двенадцатиперстной кишке (а также слегка коснувшись корнеплодов и молочно-кислых продуктов), наш «арахисолог» вдруг посмотрел на часы и обеспокоенно сказал, что сегодня время пролетело как-то особенно быстро – очевидно, из-за нового интересного материала – и оставшихся десяти минут едва хватит, чтобы задать урок на дом. Он встал, подошел к классной доске и быстро написал на ней мелом два-три предложения – точно не помню цифру, поскольку перед моими глазами к тому времени плавал исключительно арахис как в жареном, так и в первозданном, так сказать, виде – написал иероглифами – первые иностранные слова на этом уроке. Ученики судорожно схватились за свои тетрадки и ручки и стали записывать... Урок закончился. Я сдавленно поблагодарил преподавателя за столь любезно предоставленную мне возможность поприсутствовать и стремительно, как горная лань, бросился на свободу, на свежий воздух, сопровождаемый, казалось, шлейфом запаха жареного арахиса... С тех пор у меня развилась стойкая аллергия на арахис в любом его виде: сыром, жареном, маринованном, порошковом и пастообразном – изобретение какого-то «африканско-американского» кулинара, коим так гордятся чернокожие американцы, вызывающее отвратительное ощущение сухости в горле. Я вздрагиваю, когда в самолете мимо меня проходит стюардесса, похрустывая пакетиками с этой обязательной «утехой» авиапассажиров. Иногда, когда я вижу, как кто-то в магазине покупает арахис в сыром виде, я подхожу к нему, беру его за пуговицу и начинаю с жаром убеждать его не делать этого опрометчивого шага, приводя в доказательство моей несомненной правоты убедительнейшие аргументы, навсегда запечатлевшиеся в моем мозгу много лет назад на незабываемом уроке по изучению одного иностранного языка в одном дальневосточном городе... Вот и вы, мой любезный собеседник, до сих пор, по-видимому, не вполне осознаете всей значительности данного вопроса, а ведь этого никак нельзя недооценивать в организации современного рационального питания! Сырой арахис может быть чрезвычайно вредным! Я сейчас все подробно объясню... Но куда же вы?! Не уходите! Не надо бояться меня! Я не опасен! Я желаю вам только добра! Неужели вы не понимаете всей важности исключения из своей диеты сырого арахиса?! Подождите! Я еще не все сказал! Люди, не оставляйте меня... люди... Другой тоже интересный, но не столь, правда, впечатляющий эпизод моих похождений по занятиям разнообразными языками связан с нашим с вами, мой любезный собеседник, родным языком – русским. Русским, конечно, как иностранным. Было это опять-таки в середине девяностых годов прошлого тысячелетия в одном из университетов города Сиэтла, что находится в левом верхнем углу карты континентальной Америки в штате Вашингтон – многие, кстати, и не подозревают о существовании такого штата, сразу думая о столице США, которая находится на совершенно другом краю Америки. В то время я познакомился с одним американцем, который между прочими своими занятиями баловался еще и тем, что по выходным приторговывал матрешками, балалайками и прочими подобными «дарами русской природы». Он периодически ездил коробейничать на различные фольклорные выставки-продажи и фестивали, где его товар имел некоторый – всегда не шумный – успех. И вот однажды за рюмкой... эээ... кака-колы он сказал, что познакомился с совершенно «потрясным» русским профессором из университета. «Костюм! Бородень лопатой! Ты просто должен его увидеть! Скоро в этом универе будет фольклорный фестиваль, и у меня там будет столик с матрешками. Приезжай – я тебя с ним познакомлю! Бесплатно! Гы-гы!» Я поддался неподдельному энтузиазму моего приятеля и обещал приехать. В условленный день я запарковал свой видавший виды, но все еще в разумных пределах шустрый «Понтиак-Боннвилль» около университета и отправился на поиски моего знакомого и его матрешек – отправной точки моего дальнейшего путешествия к бородатому профессору русского языка. Войдя в здание университета, я увидел множество столиков с «продуктами жизнедеятельности» самых разнообразных народов, народцев и племен – от ледово-невозмутимых эскимосов вплоть до папуасов и других горячих эстонцев. Я тут же понял, что на фоне всего этого ярмарочно-балаганного разнообразия найти наши скромные матрешки будет явно непросто. К счастью, почти одновременно с этой мыслью я заметил столик, на котором стоял самовар. Я подошел поближе – за самоваром сидела девушка, закутанная в оренбургский платок (хотя на дворе стоял июль), и о чем-то очень заинтересованно беседовала по-английски с бородатым – борода его выглядела почему-то немного... эээ... «суггестопедической», или же это мне просто показалось? – внушительного вида господином, который не сводил с нее своих влюбленных глаз. Девушка явно видела этот взгляд, ей это нравилось, и господин это тоже видел, и в мире никого больше не было, кроме этих двоих... На столике на самом видном месте стояла картонка с надписью большими буквами на русском языке: «ГОВОРИТЕ С НАМИ ПО-РУССКИ!». Каюсь, что опрометчиво поддался этому пламенному призыву и нарушил воркование этих двух голубков в позднелетний брачный период. «Извините, не подскажете, где находится столик Джона такого-то с русским товаром?» – спросил я. Ответом был непонимающий взгляд двух пар глаз. «Я ищу столик с русскими сувенирами. Не подскажете, в каком направлении мне надо двигаться?». Полное и ничем не замутненное непонимание моего вопроса, подкрепленное двумя открытыми ртами. Я понял, что писатель пламенного призыва говорить с обитателями этого столика по-русски явно погорячился, и сразу же перешел на английский, повторив свои вопросы уже на языке, более близком романтически настроенной парочке, чью беседу я столь бесцеремонно прервал своим, как оказалось, неуместным лопотанием на явно незнакомом для них языке. В глазах моих собеседников тут же появилась осмысленность, на лицах – стандартные лошадино-американские улыбки, и они моментально объяснили мне, куда идти. Я отсемафорил ответным пластмассово-лошадиным оскалом, включенным ровно на полсекунды (с волками жить – по-волчьи выть!), и снова отправился в путь, на ходу забывая об этом совершенно незначительном эпизоде моей жизни. Я без труда нашел искомый столик в одной из аудиторий университетского корпуса и завязал беседу со своим приятелем и его редкими покупателями, не забывая тем не менее о цели своего приезда – знакомство с «потрясным» профессором русского языка. «Ну так что, Джон, где же мне найти твоего профессора?» – наконец спросил я, устав изыскивать остроумные ответы на стандартизированные как макдональдоновские гамбургеры вопросы американцев навроде «А что, в России, эта, типа, холодно?» или «А сколько, типа, ну, бутылок водки ты пьешь на завтрак? Одну или, типа, две?». На мой вопрос Джон тут же ответил: «Да вон же он!», указывая подбородком на моего недавнего знакомца из-за самовара, который вместе со своей дамой сердца, до сих пор накрытой платком, уже минут десять назад вошел в нашу аудиторию и ходил от столика к столику, изучая разложенный «коробейниками» товар. «Профессор, будьте так добры, подойдите сюда!» – и Джон замахал ему рукой. Профессор был добр и к нашему столику подошел. Джон представил нас друг другу, и мы заговорили. По-английски – я не хотел ставить моего нового знакомого в неловкое положение. Он явно был американцем, хотя и с бородой «а-ля-мужик-рюсс» и, судя по его «из-за-самоварной» реакции, мог быть не в своей лучшей языковой форме. Я прекрасно понимал, что языковую форму можно терять и снова в нее входить – явление для профессионалов знакомое (и со мной это случалось и случается), не вызывающее удивления и само по себе не ставящее под сомнение способность преподавать иностранный язык. Я стал спрашивать о методике преподавания иностранных языков в этом университете, об учебных материалах и тому подобном. Профессор отделывался односложными ответами – ему явно было неинтересно говорить на эти темы. Когда я спросил, кто является автором университетского учебника русского языка, он ответил, что автор – он сам. Я посмотрел на него с уважением и спросил, можно ли посмотреть на этот учебник или даже его приобрести. Профессор посмотрел куда-то в сторону и сказал, что в настоящее время в университетском магазине все его учебники распроданы и купить их нет абсолютно никакой возможности. Посмотреть на свой собственный экземпляр, по которому он должен был преподавать, он мне почему-то не предложил, а настаивать я уже не хотел, поскольку профессор стал выказывать признаки нетерпения, нервно поглядывать на часы и вообще очень напоминать бородатую лошадь, перебирающую копытами перед началом заезда на ипподроме. Напоследок я поинтересовался, могу ли я посидеть на одном из его уроков. Он сказал, что начало следующего урока в два тридцать пополудни в корпусе «В» и что я могу поприсутствовать, если уж есть такой интерес. Я насколько возможно любезно поблагодарил его, и мы расстались если и не друзьями, то, как мне показалось, на достаточно приемлемой для поддерживания дальнейших отношений ноте. Было около часа дня, и до моего урока оставалось, таким образом, полтора часа. Я решил побродить по университетскому городку. Пожелав Джону всяческих успехов во «втюхивании» зевакам балалаек, матрешек и других раскрашенных погремушек, я вышел из помещения на улицу. Был приятный летний день. В тени вековых дубов университетского городка было свежо и покойно. Я бродил по отманикюренным изумрудным газонам – не в силу своего неискоренимого сибирского варварства, мой любезный собеседник, нет, а в силу местных традиций, позволяющих и, практически, поощряющих газонотоптание и газоновозлежание, поелику традиционно в университетских городках газон насаждается для человека, а не человек для газона – от дерева к дереву, от монумента одного отца-основателя чего-то там к монументу другого отца и тоже основателя и от одного старинного здания к другому старинному зданию. Атмосфера была, не побоюсь этого слова, «суггестопедической» – хотелось учиться, впитывать в себя свет знаний, почти ощутимо излучаемый всем этим великолепием. Хотелось склонить свою голову перед небожителями – людьми, здесь работающими. Какими знаниями и какой мудростью должны обладать они, получившие заветное право учить здесь, в этом храме науки, тянущихся к солнцу знаний юношей и девушек с широко открытыми глазами! Как мне повезло, что я познакомился с одним из этих мудрецов! Через час-полтора я увижу его в процессе священнодействия – на уроке! Одно из зданий – корпус «С» – особенно понравилось мне, и я решил осмотреть его изнутри, благо что времени до начала показательного урока у меня было предостаточно – гулял я всего лишь с полчаса. Я вошел и стал осматриваться. На внутреннее убранство денег явно не пожалели. Одних портретов во весь рост – один, два, пять, десять... со счету собьешься... Я собрался было уходить, как вдруг услышал знакомый голос, говорящий кому-то, что урок начинается через две минуты на втором этаже. Я пошел на голос и увидел нашего профессора, дающего указания своим студентам. Увидев меня, он почему-то совершенно не обрадовался, оставив свою «лошаде-улыбку» невключенной, а как-то раздраженно дернул бородой. «Урок внезапно перенесли. Внезапно перенесли урок. Безобразие...» – забормотал он. Я еще раз осведомился у него, могу ли я понаблюдать за учебным процессом, пообещав сидеть тихо, как мышка в мышеловке. Суггестопедическая борода опять дернулась, но уже в кивке, и мы пошли в класс. Студентов было немного – человек шесть. Они расположились вокруг стола, во главе которого восседала наша «мужикен»-борода. Урок шел как обычно – обыкновенно-серый, ничем не замечательный, но и не откровенно провальный урок. На меня никто не обращал ни малейшего внимания. В самом начале профессор буркнул, что я русский, и назвал мое имя – на этом все и закончилось. Минут через десять-пятнадцать мне стало скучновато слушать упражнения и ответы – по кругу – студентов, и я стал приглядываться к используемым материалам. У всех студентов были одинаковые аккуратно скрепленные вместе скоросшивателем компьютерные распечатки. Профессор заметил мой интерес и сказал, что это и есть тот самый учебник, автором которого он является и на который я изъявлял желание посмотреть. Я попросил у своего соседа несколько листов, он любезно согласился, и я стал их рассматривать. Ничего особенного – обычная смесь скучных переводов, упражнений на деревянном американизированном русском языке – почти что иммигрантском «эрзац-языкене» – и излюбленных американцами вопросов с приведенным внизу набором ответов, из которых надо выбрать один – правильный. Я вздохнул про себя и хотел было вернуть листы их собственнику, но что-то остановило меня. Я пригляделся и увидел, что в одном слове вместо буквы «ч» была напечатана буква «ц» – «Цто купил Степан в супермаркете на Ленин-улице?» Заурядная опечатка. Я опять хотел отдать материалы своему соседу по столу, но тут заметил еще одно «ц» вместо «ч» – в другом слове – «На поцте Степан покупает марки, открытки, канцелярский продукт, нужный в хозяйстве, и потом делает другой шоппинг». Мои брови удивленно полезли вверх. Я стал перелистывать страницы снова. Так оно и есть! Во всех словах, которые должны были бы содержать «ч», совершенно бесцеремонно красовалась «ц»! «Поцти церез два цаса Степан делает отдых за цашецкой вкусного цая, цитает газету «Правда» и смотрит весьма интересный шоу про Царли Цаплина». Я попросил у другого студента-соседа его материалы – точная копия! Нигде и никем не исправленные и не замеченные «ц» вместо «ч»! Я украдкой заглянул в материалы профессора – картина была абсолютно той же самой... Несколько минут я напряженно размышлял, указать ли на обнаруженное и если да, то в какой форме это сделать. Я находился в весьма затруднительной ситуации. Под вопросом мог оказаться авторитет профессора – в учебном процессе вещь крайне нежелательная. А вдруг это?.. Нет, не может быть – на внезапную спецпроверку, организованную какой-нибудь Всеамериканской Чрезвычайной Грамматической Комиссией с целью тестирования вашего покорного слуги на предмет знания орфографии русского языка, о которой мне было подумалось, это явно было не похоже – слишком топорная работа, хотя кто их, этих американцев, знает? Оставить все как есть мне было почему-то затруднительно – должно быть, мешала моя старомодная щепетильность. Что делать? Как быть? Извечные вопросы... Ситуация, впрочем, разрешилась сама собой – профессор вдруг встал во весь рост, в очередной раз тряхнул своей «суггестопедической» бородой и, объявив, что его ждут на важном совещании (я заметил, как в дверях мелькнул знакомый оренбургский платок профессорской зазнобы из-за самовара), бодрой трусцой покинул помещение. Все студенты тоже не менее резво встали и немедленно испарились, не выказав ни малейшего желания пообщаться с носителем языка, что я на их месте непременно бы сделал. М-да... Яблочки в этой «цитадели знания» попадали недалеко от яблони. Я остался сидеть совершенно один в пустой аудитории, испытывая, не постыжусь в этом признаться, весьма значительное облегчение. Через несколько минут я встал и прямиком – не обращая более внимания на «суггестопедическую» архитектуру – пошел к уже заждавшемуся меня моему старому верному «Понтиаку»... Больше я не появлялся в этом университете, и в ответ на удивленные вопросы «матрешечного» Джона, намекающего на то, что через профессора можно было бы попытаться приискать себе теплое местечко в этом университете, уклончиво говорил, что мы с профессором не сошлись во взглядах на суггестопедическую субстантивацию несобственной прямой речи в эллиптических конструкциях со слабо выраженными предикативными отношениями в бифуркационной точке составного предложения. На что Джон чесал свой бритый солдатский затылок – бывший морской пехотинец все-таки – и говорил, что «вашего брата интеллигента, млин, совсем, эта, не поймешь», опрокидывал в рот очередную рюмку холодной как лед... эээ... кака-колы и затягивал свои, типа, любимые армейские песни... За мою бытность преподавателя русского и начального французского языков у американских «зеленых беретов» со мной произошло достаточно большое количество интересных, в какой-то мере поучительных и просто забавных случаев, имеющих к изучению языков как самое прямое, так и в лучшем случае косвенное отношение. Я стараюсь без нужды не перегружать вас, мой любезный собеседник, примерами эпизодов второго рода (один раз мой ученик из военной разведки едва не надел на меня прямо в классе наручники и не отвез в местный особый отдел за весьма – как мне казалось – невинную шутку), но иногда соблазн это сделать настолько велик, что я просто ничего не могу с собой поделать. Как в этом случае, например. Раннее лето. Теплый ветерок качает ветки старого дуба, обрамленные свежей молодой листвой, и треплет занавеску, задувая в окно класса, где происходят наши занятия. «Зеленые береты» корпят над переводом текста, который я им задал. Я же занят тем, что веду наблюдение в окно за жизнью типичной американской военной базы. Наш класс находится на втором этаже бывшей казармы довоенных времен, и мое окно является превосходной точкой для такого рода наблюдений. Разве что наша казарма расположена в тихом лесистом месте у небольшого заросшего осокой озерка, где обыкновенно развертывается не так много интересных событий какого-либо рода. Однако я терпелив, и у меня есть время – весь день, а также неисчерпаемый запас текстов для моих учеников. Достаточно скоро – через какой-то час-другой – мое терпение вознаграждено, и внизу разворачивается целое представление. К нашему зданию подъезжают два армейских джипа и один грузовичок. Из них выходят пять-шесть солдат в камуфляже и начинают о чем-то совещаться. Минут через десять они достигают решения сесть и перекурить «энто дело». Минут через пятнадцать подъезжает еще один джип, из которого выходит сержант с планшеткой. Солдаты гасят свои сигареты и поднимаются. Сержант подходит к ним и дает какие-то указания. Солдаты идут к грузовичку и выгружают из него газонокосилку. Происходит еще одно совещание, после которого в газонокосилку заливается бензин. После получасовых манипуляций разного рода, попыток косилку завести, многочисленных совещаний и дружеских переругиваний нецензурного характера газонокосилка таки оживает и приходит в движение. Я недовольно морщусь – воющий звук газонокосилок, этого бича Америки, настиг меня и здесь – в этой тихой военной обители, где я нашел свое временное пристанище. «Зеленые береты» с сочувствием поглядывают на меня. Я вздыхаю и отхожу от окна вглубь классной комнаты. Завывания, скрежет и треск вокруг нашего здания продолжаются час, а затем и другой. Я расхаживаю по классу и периодически выглядываю в окно с тайной надеждой, что, «проглотив» очередной булыжник, ненавистная косилка захлебнется. Но самым огорчительным для меня образом диспозиция от часа к часу совершенно не меняется: один солдат ходит за оказавшейся необычайно выносливой армейской газонокосилкой, двое охраняют канистру с горючим, сержант со своим помощником стоят в тени деревьев, время от времени сверяя ход работ с вложенной в планшетку картой и утвержденным сверху генеральным планом «операции». Остальные «воители» тоже сидят в тени под деревом неподалеку, безучастно наблюдая за происходящим. Я смотрю в окно и не могу не качать головой – мой комментарий к армейским порядкам в «этой стране» и приглашение моих «зеленых беретов» к продолжению нашего с ними давнишнего разговора. Они, конечно, давно ждали этого и виновато начинают оправдываться, что это, дескать, армия со своими штучками, и они, «зеленые береты», не имеют к этому ни малейшего отношения (американские «зеленые береты» традиционно презирают собственно армию и не считают себя ее частью, хотя и являются формально этой частью). «Не имеют отношения к чему?» – можете, можете поинтересоваться вы, мой любезный собеседник, ведь кошение травы – пусть и под окнами школы, где идут занятия, не является таким уж неслыханным делом, а тем более делом, за которое надо оправдываться. Совершенно с вами согласен. Кошение травы – это есть весьма обычное и даже похвальное для Америки и американской армии дело. Но я забыл вам сказать, что вокруг нашей бывшей казармы уже много лет практически нет никакой травы, за исключением редких сухих былинок, и все покрыто камнями, галькой, еловыми шишками и песком, по которым и таскает весь день свою газонокосилку солдат под бдительным оком начальства. Я опять вздыхаю, отворачиваюсь от окна и в очередной раз говорю моим виновато улыбающимся ученикам: «И это вам мы проиграли «холодную войну!»... И еще одна быль, на этот раз имеющая самое что ни на есть прямое отношение к изучению иностранных языов, а именно к методологии преподавания языков в Соединенных Штатах Америки. Директор нашего Центра в Форте Льюис всегда проявляла трогательную заботу о повышении нашей профессиональной квалификации. С этой благородной целью она приглашала к нам разнообразных лекторов-методологов из разных концов страны. Они приезжали на два-три дня, а иногда и на одну-две недели и проводили семинары, на которых растолковывали нам, как надо преподавать иностранные языки должным образом. От нас требовалось обязательное присутствие. Активный интерес – или хотя бы его суррогат – к излагаемому материалу тоже поощрялся. Полное согласие с точкой зрения разъездных методологов хотя и не требовалось официально, но молчаливо подразумевалось, ибо если бы мы хоть что-то понимали в методологии, то уже давно сами бы стали докладчиками, вместо того чтобы быть частью обучаемой массы. Впрочем, такой взгляд на данный вопрос существует не только в Америке. Методологи заученно бодро излагали компиляцию общепринятых на данный момент взглядов на изучение иностранных языков и приглашали нас согласиться с их безупречной логикой и мощной аргументацией, что мы, будучи воспитанными людьми (и не желая кусать кормящую нас руку), и делали, осыпаемые нескончаемым потоком внушительно звучащих, но каких-то малопонятных терминов. Но однажды плавное течение занятий было нарушено самым прискорбным образом. Виновником сбоя в летаргическом спокойствии учебного процесса был не кто иной, как ваш покорный слуга. Я думаю, мой любезный собеседник, что вы этому уже не очень удивлены. Произошло следующее. Методологи стали показывать нам видеофильм, с энтузиазмом отрекомендовав его как практически идеальный образчик правильных занятий иностранным языком, напирая при этом на чрезвычайный профессионализм и изобретательность снятых в этом фильме преподавателей. Фильм был снят на уроке английского языка как иностранного для аудитории, состоящей из «новоамериканцев» – смеси азиатов, восточноевропейцев, мексиканцев и так далее. Такие занятия являются стандартными и проводятся бесплатно для иммигрантов, имеющих статус какого-либо рода беженцев и получающих государственное пособие. Одно из условий получения этого пособия – посещение бесплатных занятий английским языком. Темой урока в фильме оказались бирки на одежде, инструктирующие, каким образом эту одежду подвергать стирке. Все прекрасно знают, о чем я говорю – рекомендуемая температура воды, ручная или машинная стирка и что-то там еще в этом духе. Тема не ахти: ведь на этих бирках почти нет слов, а есть символы – как раз с целью понимания инструкций всеми, в том числе и незнающими язык. Но при известном умении можно обыграть и такую ситуацию и извлечь из нее некоторый материал для урока – минут на десять-пятнадцать. К чему я внутренне и приготовился, ожидая по истечении этого периода времени перехода к иной теме. Однако этого не происходило. Преподаватели с прикленными к их лицам пластмассовыми улыбками, почти ничего не говоря, совали эти бирки ученикам под нос двадцать минут, потом тридцать минут и весь урок – пятьдесят минут (нам показали концовку урока, так что все мои сомнения на этот счет были полностью рассеяны). Наши методологи завершили показ и стали проводить опрос аудитории. Все мои коллеги более или менее восхищенно излагали свои впечатления. Затем очередь дошла до меня. М-да... Я встал, и негодование, уже давно кипевшее во мне и не находившее выхода, вырвалось наружу. Я спросил, на каком основании методологи призывают нас следовать примеру преподавателей из фильма?! В показанном фильме аудитория состоит из взрослых людей, многие из которых испытали в жизни немало, включая ужасы войны, голода, холода и вообще вещей, которые нам себе трудно и представить. Даже чтобы попасть в Америку, они проявили чудеса находчивости и предприимчивости. И вот этих знающих жизнь – и часто смерть! – людей фальшиво-ласково хвалят за то, что они правильно указывают пальцем на правильный температурный символ, понятный и без слов – ведь он на такое понимание и расчитан! – всем и каждому. Мало того, их заставляют это делать на протяжении пятидесяти минут, выражая восторг, когда они это выполняют! Да, мы хлопаем в ладоши, когда цирковая собачка делает что-либо подобное! Или какая-нибудь морская свинка! Но взрослые, разумные люди?! Какой вывод они должны сделать из происходящего? Не обязательно формулируя его в словах и категориях, но на подсознательном уровне? По-моему, только один единственно возможный вывод – что их считают здесь за полных и окончательных идиотов с указательным пальцем по локоть в носу и слюнями, текущими изо рта, не способных никогда и ни за какие коврижки овладеть английским языком! Избранный для урока материал, его количество, способ и скорость его подачи и вся оскорбительная для любого разумного человека манера поведения преподавателей говорит только об этом и ни о чем другом! Я достаточно часто в качестве переводчика посещал лечебницы для душевнобольных и спецшколы для умственно отсталых детей и очень хорошо знаком с такой манерой поведения медицинского персонала этих лечебниц и школ в их обращении с пациентами. А о чем бы подумали вы, если бы вас заставляли при подаче одного условного сигнала показывать пальцем на символ, изображающий тазик с водой, а при подаче другого – на стиральную машину? Пятьдесят минут подряд? Изображая фальшивый восторг при вашем более или менее точном попадании в картинку? Не говоря уже о том, что я вообще не знаю ни одного человека, который бы изучал эти бирки перед тем, как бросить свои штаны и рубашку в стиральную машину! Я, например, этого никогда не делал, не делаю и делать не собираюсь! Ответом мне было гробовое молчание и опасливые взгляды «методологов» в мою сторону. В дискуссию они со мной вступать не стали – заученные фразы и поверхностно стройные концепции, которыми они столь привычно жонглировали, явно не позволяли этого. После этого инцидента, впрочем, ход занятий уже ничем не нарушался – я перестал принимать происходящее всерьез и тихо досиживал оставшиеся дни, не очень вслушиваясь в уже безобидное для меня «научное» жужжание докладчиков и их «дискуссии» с моими коллегами. Меня уже не трогали, и мнения моего не спрашивали... М-да... «Откройте учебник на странице двадцать пять! Посмотрите на упражнение номер три пункт один! Сейчас мы начнем делать это упражнение! Совершенно дурацкое, бессмысленное упражнение, не приносящее никакой пользы! Пустая трата времени! Я просто смеюсь, глядя на это упражнение! Ха-ха! Но мы его все равно будем выполнять, поскольку оно стоит в учебном плане! Составлялось оно явно дураками непонятно с какими целями, как, впрочем, и весь этот учебник! Делайте, делайте! Не смотрите на меня! У меня на лбу ответы не написаны! Сейчас только начало урока, и до его конца еще много времени – мы много таких упражнений успеем сделать! Ох, как много! Сделали? Все упражнение сделали? Очень хорошо! Мне вас жалко, но вы, дорогуши, должны открыть учебники на странице двадцать семь! Открыли? Посмотрите на упражнение один пункт два! Какое длинное упражнение! Вы думали, что не бывает ничего глупее, скучнее и бесполезнее предыдущего упражнения? Вы, дорогие мои, заблуждались, поскольку вот это новое упражнение превосходит по своей дремучести все, что мне когда-либо приходилось видеть, в том числе и предыдущее! Я плюю на это упражнение! Тьфу! Ну-с, приступаем! Бодрее! Почему у вас такой убитый вид? Никогда раньше упражнений не видели? Работаем, работаем! Терпение и труд все штаны протрут! Ха-ха! И не надо на меня смотреть – не я эти упражнения писал! Мое дело десятое – мне начальство приказывает, а я исполняю!»... Это не есть, мой любезный собеседник, очередная плоская шутка, выдуманная мною от нечего делать из моей полной – как вам может показаться – подобных шуток головы. Смею вас уверить, что даже будучи очень похожей на таковую, это отнюдь не шутка, а самое что ни на есть взаправдашнее, если мне будет позволительно так выразиться, событие, и событие весьма печальное. В первую очередь печальное для учеников, подвергающихся подобному обращению со стороны преподавателя. Бесконечно печально было и мне наблюдать за описанным мною «уроком», больше напоминающим изощренную психологическую пытку, непонятно почему не подпавшую под Женевскую конвенцию, запрещающую такого рода обращение со взятым в плен мирным населением. Что касается меня, то я должен был сидеть в этом классе, косвенно, по касательной, подвергаясь этому истязанию, в качестве «необстрелянного» наблюдателя-стажера и учиться методам преподавания иностранных языков, а «садист»-преподаватель был звездой средней величины в данном учебном заведении и, как потом выяснилось, весьма интеллигентным и вообще по-своему неплохим человеком. Мы с ним потом достаточно близко сошлись, время от времени поигрывали в шахматишки, и я имел предостаточно возможностей наблюдать за ним вне работы, в его естественной, так сказать, среде обитания. Но работа преподавателя явно не была его... эээ... призванием. Даже несмотря на то, что насчет учебника он был, в общем-то, прав. М-да... А вот эту историю рассказал мне в письме читатель первого издания моей книги. Технический вуз. В Москве, если не ошибаюсь. Начало учебного года. Первое занятие английским языком для тех, кто никогда раньше им не занимался. Еще раз подчеркиваю: для тех, кто обладает нулевым знанием английского. Приходит преподаватель и раздает студентам статью на... да, мой любезный собеседник, да! – вы правильно догадались! – на английском языке, взятую из какой-то газеты: «Прочитать и перевести!». Следуют попытки объяснений, что никто здесь английского вообще не знает – ни одного слова. Даже ни одной буквы. Равнодушный ответ: «Прочитать, перевести». Возражения смолкают и студенты ждут окончания урока. Кто-то разговаривает по телефону, кто-то читает книгу, кто-то занимается макияжем, кто-то с тоской и непонятной ненавистью смотрит в окно. Конец урока: «К следующему занятию перевести вот эту статью». Следует раздача другой газетной статьи... Нижеследующая «метода» является одной из самых впечатляющих – она весьма сильно растревожила мое мечтательное воображение бывшего деревенского мальчика-пастушка. Этот подход к языкам, кстати, я нашел не где-либо, а в патентной базе данных нашей страны! Во время изучения иностранного языка вам предлагается – ни за что не догадаетесь! – поглощать морскую капусту, тщательно ее пережевывая – ни в коем случае не забывайте пережевывать, потому как от этого улучшается запоминание слов! В моем потрясенном мозгу тут же возникла следующая буколическая картина: некоторое... эээ... колхозное заведение, ряды учеников (включая вас, мой любезный собеседник, включая вас!), перед которыми стоят корыта, до краев наполненные вышеуказанным ценным морепродуктом. Между рядами деловито ходят работники в кирзовых сапогах и в телогрейках с вилами в руках, не давая корытам опустеть. Время от времени воздух оглашается громким мычанием. Где-то неподалеку в полях приглушенно тарахтит колхозный трактор. На березах – предчувствуя скорый приход весны – каркают вороны... Одна из читательниц моей книги пригласила меня посетить некий специализированный интернетовский сайт, целиком посвященный разнообразным методам изучения иностранных языков. Не откладывая это удовольствие в долгий ящик, я тут же туда зашел. Суггестопедия... секретные сигналы... чесание левой ногой за правым ухом... чесание правой ногой за левым ухом... в общем и целом ничего нового и интересного... Подождите-ка! Знакомое название! Матричный метод! Неужели..? Нет, увы, не мой матричный метод. Уважаемый автор подхода с названием, обманчиво похожим на название моего метода, предлагает одновременно изучать – сядьте, кто стоит! – пять языков, утверждая, что это гораздо легче, чем изучение одного единственного языка! А я-то, грешным делом, думал, что буйная фантазия имеется только у меня (ну, и еще, может быть, у «капустного» автора). Очевидно, что я самым грустным образом заблуждался на сей счет... Смотрим дальше. Эге! Эротический метод! Как же в наши продвинутые времена без этого! Разработчик метода мадемуазель такая-то берется научить вас иностранному языку посредством соответствующих текстов и других высокоэффективных приемов, полностью отвечающих букве и духу метода. Так и хочется добавить, что возможно обслуживание по вызову... Если вы, мой любезный собеседник, думаете, что целью вышеприведенных мной историй, действительно имевших место, является простое желание вас позабавить, позубоскалить от нечего делать для поднятия общего тонуса вашего изнемогшего от чтения данного трактата организма, то вы самым грустным образом ошибаетесь (за исключением, может быть, эпизода с «газонокошением», введенного в ткань повествования исключительно в целях создания более выпуклого фона для основных событий, оттеняющего игру, так сказать, главных героев спектакля). Эти действительно произошедшие истории всего лишь показывают, что посещение курсов иностранного языка вовсе не является необходимым условием для вашего овладения языком. У себя дома на вашем старом добром уютном диванчике вы сможете использовать свое время гораздо более продуктивней, чем в классе, выслушивая рецепты приготовления арахиса, изучая бирку на своем «споднем» или читая «рассказки» про «Степана на поцте», делающего свой «шоппинг». Даже если Степан является мозговым испарением профессора с самой что ни на есть «суггестопедической» бородой. И никакие аргументы даже стаи матерых профессоров с бородами и без оных не заставят меня переменить мое мнение на этот счет. Вот таким образом... Да, к вопросу о мнениях. Практически все, кому я говорил, что пишу эту книгу, имели свое совершенно определенное «мнение» по поводу изучения иностранных языков. Не зная самих языков и не имея к преподаванию языков ни малейшего отношения. Но это не мешало им уверенно рассуждать о том, что такая книга абсолютно не нужна, поскольку тема должным образом исследована и закрыта, и ничего нового добавить к ней невозможно. Белых пятен тут нет и быть не может! На мой спокойный и даже несколько вкрадчивый вопрос, как бы они подошли к изучению иностранного языка, появись у них такая необходимость, они, ни мало не сумняшеся, отвечали, что пошли бы на курсы. Какие курсы? Да на любые! Вон там за углом! Или приобрели бы учебник. Тоже любой. Да-с, мой любезный собеседник, именно таким образом... В заключение приведу описание забавных курсов, на которых я сам не присутствовал, но о которых мне поведал один мой случайный знакомый. Он в начале перестроечных времен участвовал в этих курсах в качестве «подопытного кролика» и до сих пор находится под их впечатлением, хотя с тех пор прошло уже больше двадцати лет. Он сам назвал эти курсы «собачьими», но отнюдь не в уничижительном смысле этого слова, а с энтузиазмом описывая метод выработки условных рефлексов у учеников, весьма напоминающий знаменитые опыты Павлова с собаками. Собак, простите, учеников по одному помещали в пустую комнату, где имелось табло, на котором загорались иностранные слова. Ученик должен был эти слова повторять (причем произношение не ставилось и даже, очевидно, не объяснялось), получая за это какое-то поощрение. Мой знакомый уже не помнил точно какое (я не смог удержаться и спросил про хлыст, на что он серьезно ответил, что их не били). Но он очень хорошо помнил философский посыл, на котором строились эти «собачьи игры». Организаторы курсов – внушительная команда из психологов и педагогов из соответствующих министерств – объяснили им, что когда возникает острая необходимость, то человек начинает говорить на иностранном языке – за границей, например. Не знаю уж по какой причине, но моему знакомому очень хотелось, чтобы я согласился с этим фундаментальным тезисом всей «собачьей» конструкции. В силу еще имеющихся во мне остатков моего былого легендарного упрямства – спросите бывшего командира моей воздушно-десантной роты капитана Крючкова – его несколько нервными комментариями по этому поводу я горжусь до сих пор! – я не хотел этого сделать, чем его в какой-то степени даже возмутил (еще более забавной ситуацию делает еще и тот факт, что по его собственному признанию он так никогда и не овладел иностранным языком). Я совсем не желал огорчать моего впечатлительного знакомого, но я также не желал соглашаться с некорректным или даже просто ложным тезисом, который он мне навязывал с подачи преподавателей-«собаководов». А ложным он является по следующим причинам. Во-первых, прежде чем начать любого рода разговор о правильности или неправильности данного тезиса, необходимо договориться о том, что подразумевается под «острой необходимостью», что само по себе является очень непростым делом в силу расплывчатости подобных понятий. Когда «просто необходимость» становится «необходимостью острой»? Или «очень острой»? Где эта... эээ... «бифуркационная» точка? Дайте мне четкие критерии классификации «необходимостей»! И, во-вторых, даже если мы достигнем согласия в этом вопросе (в чем я, мягко говоря, сомневаюсь), то еще остается практика, которая категорически опровергает это чисто умозрительное построение. Множество людей – миллионы! – десятилетиями живут за границей, но так и не знают языка страны, в которой живут. Я уже об этом говорил и не собираюсь повторяться. А вообще-то даже в этом смешном «собачьем» методе есть элемент, который меня привлекает. Это – пустая комната с абсолютно голыми стенами. Да-да, именно это! То есть жесткое ограничение поступления всякого рода информации и просто раздражителей, не связанных с изучаемым языком. Тот самый «монашеский» подход, который я уже рекомендовал. Но что касается табло на стене, то, извините, при одном его упоминании мне хочется часто задышать, высунув язык, а потом сесть на задние лапы и с вашего, мой любезный собеседник, позволения завыть на луну... pismoavtoru@hotmail.com |