Территрия. Олег КУВАЕВ ТЕРРИТОРИЯ. Куваев территория всестороннее описание предмета
 Скачать 1.06 Mb.
|
|
— Скажите, как часто бывает непрохождение при связи с Монголовым? — Случается, — пожал плечами Гаврюков. — Сегодня была отвратительная слышимость, не правда ли? — тихо произнес Чинков и утвердил печально: — Разумеется, на редкость отвратительная слышимость. Жаль! Чинков неторопливо вышел из радиорубки и пошел по коридору усталой походкой задавленного заботами человека. Гаврюков нагнал его. — Согласно положению я обязан записать разговор в журнал. — Вы, кажется, флотский? — спросил Чинков, в упор глядя на Гаврюкова. Он опять уже изменился: был насмешлив и весел. — Так точно! — сказал Гаврюков. — Насколько мне известно, все флотские отличаются остроумием и сообразительностью. — Так точно! — весело подтвердил Гаврюков. — Ну вот… — Чинков улыбнулся поощрительно и пошел дальше по длинному коридору, оставив Гаврюкова с растянутой до ушей ответной улыбкой. В средине дня состоялось заседание райкома. Идея этого заседания была подана членом райкома Чинковым неделю тому назад. Заседание посвящалось перспективам оленеводства, и доклад делал опять же Чинков. «До сих пор, — сказал он, — оленеводство Территории было как бы внутри себя и не имело товарного выхода, кроме снабжения олениной Поселка. Сейчас, когда в глубинах Территории организуются крупные разведочные экспедиции с сотнями людей, снабжение их мясом, оленьими шкурами, меховой одеждой должны взять на себя колхозы. Колхозы должны дать оленьи и собачьи упряжки, если это потребуется. Прежде всего, это выгодно самим колхозам, которые наконец-то найдут сбыт для лишнего стада оленей, сбыт для шкур, меховых изделий. Это выгодно и геологическому управлению. Задача в том, чтобы соответственно скорректировать планы колхозов, маршруты стад, предназначенных для забоя, количество свободной рабочей силы в колхозах и планы геологов». Дельность доклада не могла вызывать возражений. Даже странно вдруг стало, что столь очевидный вопрос ни разу не обсуждался. Но Чинков, попросив еще раз слово, сказал: «Нам будет очень необходима поддержка области и, поэтому, в виде исключения, я прошу сегодня же дать информацию в областную и окружную печать. Я уверен в благожелательной поддержке нашего начинания. Но напомнить о себе иногда не вредно». Выходя из райкома, Чинков встретил Сергушову, которая уже шла по вызову. Знакомы они не были. Но оказалось, что Чинков отлично помнит «вечер полевиков». Он непринужденно взял журналистку под руку и стал водить перед зданием райкома туда-сюда. Ударился в экскурс об особенностях животного мира. — Вид кота, который «гуляет сам по себе», открыл, как вам несомненно известно, Киплинг, — лукаво улыбаясь, излагал Чинков. — Но биологический вид оленя, который ходит сам по себе и для себя, верьте не верьте, открыл я. Честь открытия я не уступлю. Чтобы олень ходил полезно, необходимо что? Чтобы мы, геологи, не дремали. В геологии, и только в ней, ключ к освоению Территории. Вы это запомнили? Ключ к сельскому хозяйству Территории лежит в наших открытиях. Чинков, все так же улыбаясь, простился и пошел прочь беспечной и грузной походкой ловеласа на пенсии. Сергушова долго смотрела ему вслед. Было ощущение, что перед ней разыграли с неизвестной целью мистификацию. Но вызов в райком? «Дура! — решила она. — Кто здесь способен на розыгрыш!» Чинков неожиданно оглянулся и так стоял — темная тумба на светлом фоне. Сергушова быстро вошла в райком, чтобы убедиться: никакого розыгрыша не было и быть не могло. 24 Очередное совещание главных инженеров Робыкин созвал потому, что от Города требовала увеличения добычи золота. Это увеличение не являлось временным требованием, а, напротив, должно было возрастать из года в год. В мире, как сказал на «вечере полевиков» Чинков, предвиделись валютные и торговые войны. Вопрос об угасании месторождений Реки как бы автоматически отпадал в точном соответствии с тезисом Чинкова: «если месторождение требуется, оно должно быть обнаружено». Но все-таки Река была изученным районом и требовала очень крупные ассигнования на поиски замаскированных в глубинах земли россыпей. Робыкин хотел знать: сколько потребуется денег в новых условиях? Куда они будут вложены? Через какой срок можно обещать результат? Кроме того, он хотел окончательно проучить Чинкова, выбить «эти местнические настроения».. Неожиданно появившиеся в областной печати статьи, где упоминался Чинков, где геологическое управление Поселка как бы выдвигалось в передовые ряды и, конечно, выдвигался Чинков — «государственно мыслящий человек», озадачили Робыкина. Это шло вразрез с тем, что наметил он. Робыкин даже позвонил областному руководству, чтобы прозондировать ситуацию. Но того, кто был нужен, на месте не оказалось. Чинкову везло, как всегда. …Для Чинкова же все повторилось. Снова ожидание в гостинице, когда кого-то переселяли из его номера, снова взгляд в окно на сопки, теперь заваленные снегом, тот же асфальтовый пятачок, только такси стояли свободными — старатель затаился до осени, и снова прогулка по Городу, черная папка под мышкой. Но сейчас Чинков шел на несколько ходов впереди, в этом была прелесть и опасность его положения. Робыкин начал сразу: — Предыстория вопроса всем хорошо известна, и я не буду ее повторять. Задача нашего совещания — решить, как нам разместить средства, которые мы требуем у правительства. Это немалые средства, но в них включены те деньги, которые товарищ Чинков за нашей спиной ухитрился получить в Министерстве геологии, используя недопустимые методы и личные связи. Таким образом, товарищи, пока мы, не жалея сил, готовили обоснованные прогнозы добычи золота, Чинков уже тратил предназначенные для этого деньги. Товарищи! Заметили ли вы странную аналогию? Чинков действует точь-в-точь, как капиталистический аферист. Он выпускает акции несуществующих золотых россыпей. Все вы знаете, что золото Территории искали с начала века. Искали и не нашли. Но Чинков, обманом добыв деньги, и дальше действует по рецептам буржуазной рекламы. Он наводняет печать статьями, прославляющими предприятие и его самого. Даже в условиях капитализма его ждало бы банкротство и суд. В ваших условиях Чинкову прежде всего придется ответить по партийной и служебной линям. Придется ответить и областной печати. Взгляды корифеев золотой промышленности обратились к Чинкову. В них смешивалось вполне понятное возмущение выскочкой, нарушившим правила игры, и азартный интерес к тому, как выкрутится Чинков, кто выиграет раунд? — Позвольте… я не буду говорить с места, — сказал Чинков. Он вышел вперед, стал рядом с креслом Робыкина и в упор встретил взгляды корифеев. Чинков был серьезен и даже задумчив. Он знал, что корифеям понравится лобовая атака, они уважали смелость. — В отношении областной печати — это недостойный укол, товарищ Робыкин, — Чинков говорил громко и медленно. — Статьи появились по инициативе партийных органов, и за разъяснениями прошу обращаться к ним. Тем более что вопрос идет не об инженере Чинкове, а о комплексном развитии Территории. Деньги, полученные мною в Москве, выделены министерством, которому мы сейчас подчиняемся. Так как именно оно выделяет ассигнования, то оно вправе решать, куда средства должны быть вложены. Принцип централизованного руководства никто не отменял. Деньги вложены в разведку долины реки Эльгай. Уже сейчас можно говорить, что там открыта россыпь. Наше совещание не только решает, куда вложить деньги, но и чем их оправдать. Можно сказать, что мы уже имеем первый актив — россыпь реки Эльгай. Конечно, о конкретных запасах пока говорить рано. Намеченную перспективу геологических работ на Территории полностью поддерживает министерство. — Кое-кто в министерстве, — громко вмешался Робыкин. — Но далеко не все. Далеко не все! — Эти «кое-кто» министр и его заместитель, — глядя на Робыкина, сказал Чинков. — Тактичнее будет сказать, что «кое-кто» нас не поддерживает, товарищ Робыкин. В отношении капитализма, рекламы и прочего — вам лучше знать. Краем глаза Чинков видел, как лица корифеев расплылись в улыбках: «ну и нахал». В секретных архивах «Северстроя» фигурировал факт: какой-то двоюродный брат Робыкина имел в Англии ткацкую фабрику. В это время на столе Робыкина зазвонил телефон. По тому, как Робыкин взял трубку, все поняли, что это Главный Телефон. Чинков постоял мгновение, пожал плечами и неторопливо пошел на свое место. «Да, совещание, — говорил в трубку Робыкин. — Прилетел. Только что заслушали выступление. О перспективах говорить рановато. Я вам все доложу». Трубка еще рокотала, но по тому, как Робыкин взглянул на Чинкова, все поняли, что Главный говорил о нем. Лица корифеев, повернутые к Чинкову, светились насмешливыми улыбками. Что бы там ни было, но они уважали силу и ум, они уважали удачу. И Чинков, прищурив глаза, ответил им дерзкой усмешкой. «Вот так-то, ребята, не вы одни мудрецы». Он выиграл. Робыкин, окончив разговор, оказался в этой атмосфере безмолвного диалога. Кем-кем, но дураком Робыкин никогда не был и потому, улыбнувшись, сказал: «Мы отвлеклись. Перейдем к конкретным вопросам. Вопрос направления работ на Территории — частный вопрос. Мы вернемся к нему позднее, когда будет известен результат». «Это означает: ты только споткнись, мы поможем, — думал Чинков. — Принцип дзюдо: падающего толкни, нападающего тяни». 25 В начале марта, как исполнение слов Чинкова: «рабочей силой мы вас обеспечим», прибыл первый самолет с вербованными. Они сходили по самолетному трапу или просто прыгали в кузов аэрофлотского грузовика, подкатившего к борту, обалдевшие от полета, от перемены образа жизни, от вида диких краев, над которыми они пролетали. Перед глазами их была пустота: одинокая изба аэропорта, тонкие мачты радиостанции, два-три оранжевых самолета полярной авиации, ровная белая гладь и где-то в безвоздушной недосягаемости черно-белые горы, синие тени ложбин. Простор, пустота, холод. Они сходили в телогрейках, драповых пальто, курточках, полушубках, валенках, ботинках, кирзовых сапогах, один ослепительно рыжий в несерьезном пальтеце был в лаковых туфлях. Их всех одинаково, охватывал едкий ветер с ледовой равнины губы, и у всех одинаково в этот миг поселялись в душе бесприютность и страх. Всех их ждал крытый фанерный фургон без лавочек. Дорогой до костного мозга пробирал холод, морозные слезы катились из глаз, и щеки будущих кадров синели. От аэропорта до Поселка было восемнадцать мучительных километров. Фургон качался, дрожал, прыгал через заструги. Сквозь щели они видели черные сопки, фиолетовую мглу мороза. Они попадали в «барак-на-косе» с его огнедышащей печью, и после всех передряг барак этот казался уютным, как отчий дом, обетованное место в чужой земле. Утром они подходили к столу Богоды, а вечером или еще через сутки тракторные сани везли их на разведку Монголова. Они лежали в кукулях и смотрели, как исчезает за перевалом скопище домов Поселка. Впереди вырисовывалась все та же морозная мгла, белое пространство и неизвестность. Ветер все так же обжигал лица и души. В вербованных телах начинался в это время неизвестный науке процесс: слабость и страх выкипали, пережигались и возникали хоть туманные, но твердые горизонты. Территория обретала новые кадры. В кабине трактора неизменно сидел Малыш в собачьей дохе. Время от времени он останавливал трактор, копной сваливался на снег и шел к саням. — Кто что отморозил? — вопрошал он. — Терпим, — слышалось из саней. Монголовская разведка втягивала в себя все больше людей. Но с обратным рейсом все чаще возвращались старые кадры, тундровые аборигены. О них не надо было беспокоиться. Сами все знали. Кадры лежали в санях, курили и вялыми голосами вспоминали развеселую осеннюю жизнь, оборванную вмешательством Малыша. Они знали, что сейчас веселую жизнь не удастся продолжить, начальник партии найдет применение на круглые сутки. И каждый гадал, сколько же у него будет к осени на книжке, если работа не дает времени тратить деньги. Копковские мужики дважды приезжала в аэропорт на том же фанерном фургоне. Они стояли у трапа и вглядывались в возникавшую из недр самолета расхристанную толпу. По неизвестным признакам они вынимали из толпы двух-трех человек, и те сразу попадали под крыло опеки. В отделе перевозок их переодевали в ватные костюмы и валенки, ехали они на другой машине, ночевали не в бараке, а у кого-нибудь на квартире и обязаны были отвечать на вопросы. Утром, прежде чем появиться у стола Богоды, они представали перед Копковым. — Какого черта спокойно жить не даете? — ворчал Копков. — Вам же с ними палатку делить. Вот и решайте сами. Но все же пристально вглядывался в свежего человека и после оценки протягивал руку: «Копков. Можно: Семен Григорьевич». Лишь один раз вышла осечка с рыжим человеком в лакированных туфлях. Увидев отобранных, он сам отделился от толпы, заговорил растерявшихся мужиков Копкова, у них переночевал и утром появился перед Копковым. У рыжего человека были затерянные в складках-морщинах глаза, точно у старого, отжившего свой век слона. Он глянул на Копкова и сразу сказал: «Не-ет! Ошибка! Я с ним работать не суду. Он же чокнутый на работе». У отдела кадров он растолкал очередь, вошел и сел перед Богодой. Оглядел кабинет, дружески улыбнулся Богоде и спросил фамильярно: — А ничего у тебя работенка! Всегда под крышей и полярные надбавки идут… — Ты кто такой? — ошалев от такого нахальства, спросил Богода. — Всемирный администратор, — скромно ответил рыжий. — Т-ты почему такой нахал? — закипая, спросил Богода. — Я не нахал от природы. Но если я не буду им, то я не буду тем, кем я должен быть, — резонно ответил рыжий. — Кем же ты должен быть? Могда с тгяпок! — уже отмякая, спросил Богода. Как всякий северстроевец, он любил лихих людей. — Я должен быть при администрация. Пять дней на выяснение обстановки. После этого я могу все. — Что все? Что именно, могда с тгяпок? — Продать, купить, привезти, увезти, сменять, украсть, добыть, уговорить, обмануть. Вообще все! — Иди к Голубенчику, — сказал Богода. — Пусть ищет тебе пгименение. — Найдет! — уверенно сказал рыжий, а выйдя, скомандовал: — А ну-ка, в строгую очередь! Работа не пиво, всем хватит. Чинков записал на узком листочке бумаги: «Великий математик Гаусс сказал однажды: „Мои результаты я имею давно, я только не знаю, как я к ним приду“. Очевидно, что блестящие результаты Гаусса были результатом его способности интуитивно предвидеть результаты исследований. Французский математик Пуанкаре в работе «Ценность науки» писал так: «Логика и интуиция имеют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие открытия». Я непосредственно верю в золото Территории и знаю, что оно есть. Но я сделал стратегическую ошибку, поставив все на первый год поисков. Был необходим более глубокий план, рассчитанный на двух— или трехлетние неудачи. Тот же Пуанкаре писал однажды: «Все мои усилия сначала послужили лишь к тому, что я стал лучше понимать трудности задачи… Теперь я вижу „трудность задачи“, и необходимо спешить». Чинков защелкнул свою черную папку на облезлую кнопочку и вышел в приемную. У Лидии Макаровны был опять приступ. Курила и смотрела на стенку перед собой. Машинка зачехлена, бумаги убраны, на столе ничего, кроме пепельницы. — Весной вы собираетесь в отпуск? — спросил Чинков. — Да. Списалась с подругой. Решили ехать в Бакуриани, две старые дуры. Горы там. Водичка шумит. Белки по соснам скачут. — Я попросил бы вас задержаться. Вы будете мне нужны в это лето. — С этого бы и начинали, — Лидия Макаровна тряхнула стриженой, с проседью, головой и вздохнула. — Но если вы очень устали… — Стареете вы, Илья Николаевич, — резко сказала Лидия Макаровна. — Старею? — Характер мягчает. Лет пять назад вы бы нажали кнопочку и между делом сказали: «В это лето никаких отпусков. Можете идти». — Лидия Макаровна очень похоже изобразила глухую интонацию Будды. — Возможно. Старость подразумевает мягкость характера. — Чего доброго, приблизитесь к своей кличке, — усмехнулась Лидия Макаровна, — Будете добрый и всепрощающий. — Исключено, — обиженно сказал Чинков. — Глупая и невежественная кличка, не знаю, кто ее дал. Я, знаете, специально почитал жизнеописание Гаутамы, прозванного позднее Буддой. Мы с ним антиподы. Он был человек высоких нравственных правил, а я, знаете, грешен. Нет заповеди, которую бы я не нарушил. Он проповедовал созерцание и невмешательство в суетные дела мира, а я вмешиваюсь и суетлив. Он был святым, а меня сочтет ли кто хоть за элементарного праведника? — Не переживайте, Илья Николаевич. Никто и в мыслях не держит, что вы похожи на праведника. Не пригласить ли к вам Баклакова? — Зачем? — Докладная его уже месяц у вас. Он, как встретит меня, в потолок смотрит. Чтобы независимость показать. — Пригласите. Пожалуй, пора, — согласился Чинков и вернулся в свой кабинет. 26 Когда Лидия Макаровна заглянула в кабинет Баклакова и молча мотнула головой вверх, что означало «к Чинкову», Баклаков вдруг испугался предстоящего разговора. — Сейчас, — сказал он. — Через минуту буду. Ладони вспотели. «Не трясись, — сам себе сказал Баклаков, — если напорол ерунды, так поправят. На то я и молодой инженер, клизма без механизма». Он поднимался по лестнице медленно и еще постоял в клетушке Лидии Макаровны, размышляя, спросить или не спросить, зачем вызывают. Лидия Макаровна с ужасной скоростью стучала на машинке, пускала клубы дыма и демонстративно не обращала на Баклакова внимания. Баклаков, как во сне, подумал о том, что когда-то Лидия Макаровна была очень красива. Это чувствовалось. Была красивая комсомолка Лида, туманным утром сошедшая с парохода в бухте, залепленной диким скопищем бараков, палаток, землянок, на месте предстоящих архитектурных излишеств. Строгий отбор ленинградского горкома направил ее в места, где имелось мало законов. Была романтическая, известная на весь «Север-строй» любовь с одним из первооткрывателей золотоносных россыпей Реки. Но нет уже первооткрывателя, сорвавшего в длинных маршрутах сердце. Был муж, диктатор золотого прииска. Но нет уже мужа, сгоревшего от допинга — чифира пополам со спиртом, в бессонные годы, когда золота требовала война, и служебное порицание, если требовалось, было одним: высшая мера. Но выше высшей меры был долг, ибо золота требовала война. И нет уже сына, морского летчика, сбитого где-то над Баренцевым. Есть Лидия Макаровна, ангел-хранитель молодых инженеров, страх и совесть местного комитета, верный адепт Будды, может быть, единственный человек, которому Будда полностью и безоговорочно доверяет. Есть усталая ироническая женщина, всегда в измятом полувоенном жакете и всегда с папиросой «Беломорканал» в полуопущенном углу рта. …Чинков сидел как обычно: руки на подлокотниках тронного кресла, взгляд сумрачно уставлен в зеленое сукно стола. Баклаков поздоровался. Чинков молчал. Сергей сел на один из стульев, шеренгой стоявших у стены. Было очень тихо, и Баклаков отметил тяжелое, как у астматика, дыхание Будды. — Вы курите, Сергей Александрович? — неожиданно спросил Чинков. Вопрос был настолько неожиданным, что Баклаков вздрогнул. — Летом. Курю махорку. В маршрутах. |