Главная страница
Навигация по странице:

  • — Выпить хочешь — А есть Откуда

  • — Ты что, Боря Свихнулся Откуда тут люди

  • — Откуда Откуда тут стадо

  • — Совсем спасибо, — Кьяе радостно взял бинокль. — Зачем летаешь — Продукты разбрасываем. Летом пойдем здесь маршрутом.— Как будешь идти

  • — Знаю, что кухлянка лучше всего. Где ее взять

  • — Продукты я на вас захвачу. Чай, сахар, мука, папиросы. Так

  • Территрия. Олег КУВАЕВ ТЕРРИТОРИЯ. Куваев территория всестороннее описание предмета


    Скачать 1.06 Mb.
    НазваниеКуваев территория всестороннее описание предмета
    АнкорТерритрия
    Дата24.07.2022
    Размер1.06 Mb.
    Формат файлаdoc
    Имя файлаОлег КУВАЕВ ТЕРРИТОРИЯ.doc
    ТипДокументы
    #635359
    страница17 из 21
    1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   21

    — Почему, Володя?

    — Настоящие кадры, — наставительно произнес Голубенчик, — должны были сами закрутить мозги кладовщику, сами все получить. А они? Начальника! Партии! Гоняют с бумажками! Стыд!

    — Мои кадры против твоих слабы, Володя, — льстиво сказал Баклаков.

    — То-то! — удовлетворенно произнес Голубенчик. — Давай накладные. — И протянул руку.

    Шесть бочек с продовольствием и одна с резиновыми лодками для сплава по реке Ватап были заполнены, зашиты проволокой и доставлены на аэродром. Куценко попал на почтовый самолет, раз в месяц доставляющий почту на мыс Баннерса. Ему предстояло арендовать или купить там вельбот, доставить его на тракторных санях к устью Серой реки и законсервировать там базу с вельботом, мотором и бочкой бензина. Седой остался на аэродроме охранять груз. Валька Карзубин в одиночестве получал и паковал на складах остальные грузы. Гурин помогал с отчетом Жоре Апрятину. Жора также мотался между складами и аэродромом, ему предстояли большие разведочные работы, и он хотел начать весновку как можно раньше.

    Трое суток Баклаков просидел в управлении. Отчет он закончил и сдал на машинку, когда от кофе голова уже стала пухнуть и сильно звенело в ушах. Пришла радиограмма от Куценко: «Вельбот купил вывожу условленную точку жду транспорт». Баклакову предстояло разбросать по маршруту бочки и на обратном пути снять Куценко. Иначе он мог торчать на мысе Баннерса еще месяц.

    Баклаков шел берегом бухты по голому галечинку, на котором снег не держался. Воротник полушубка хорошо закрывал щеки. Ноги казались отрезанными до колен, их скрывала белая муть поземки. Он часто проваливался в ямы, вырытые напором льдин, в вымерзшие русла ручейков, стекавших в море. Ветер становился все сильнее, и Баклаков знал, что сейчас ему надо быть осторожным — немало людей вот в такую погоду погибло на дороге к аэропорту. Скоро должен был начаться обрыв, от него держаться подальше, так как там всегда свежие трещины и полыньи. После обрыва шла равнинная тундра, и там надо было быть еще осторожнее, потому что море и тундра под застругами неразличимы и можно уйти вправо, пока не уткнешься в сопки в сорока километрах, или влево, где вообще ни во что не уткнешься, разве что в Северный полюс.

    В белесой мгле мелькнуло темное. Избушка, сколоченная рыбаками-газетчиками из ящичных досок и толя. Как-то он заходил сюда вместе с ними. Избушка была незаперта. Он поднял подпиравший дверь обломок доски, отгреб снег от входа и зашел в темноту. Чиркнув спичкой, Баклаков вгляделся. На нарах стоял огарок свечи. У печки лежали древа. Баклакову захотелось посидеть в тепле. Он растопил печку. Тяга была очень сильной, и печь разгорелась сразу. Когда он на корточках разжигал печь, увидел под нарами рюкзак. В рюкзаке было полбуханки замерзшего хлеба, кусок оленьей колбасы и на одну треть початая бутылка спирта.

    В избушке стало уже тепло, печка накалилась вишневым цветом около трубы. Баклаков поднял кусок снега у входа, бросил его в железную кружку, растопил. Другой кружки не было, он отложил на нары влажный кусок снега, долил в кружку спирт, выпил. Погрыз колбасы. Поземка шуршала по толевым стенам. Было очень уютно. Он лег на нары, стал смотреть на краснеющую печку. Идти никуда не хотелось. Баклаков почувствовал, что ему еще хочется выпить, поэтому заткнул бутылку и спрятал ее опять под нары.

    Баклаков ощущал течение жизни. Жизнь текла медленно, плавно и грозно, как большая река. Глубина этой реки, устье ее, отмели, скрытые под гладкой поверхностью водовороты никому неизвестны. В результате ее течения он сидит сейчас в толевой избушке на берегу океана, ему надо идти в палатку на аэродром, чтобы потом лететь самолетом, разбрасывая себе временные дома, затем перемещаться по этим временным домам и осенью или в начале зимы вернуться ненадолго в Поселок, где все живут временно. Дальше будет новое лето, палатки, переходы и так до неизвестной черты.

    Большинство ценностей, которые людям представляются незыблемым оплотом их бытия, для него и его друзей почти пустой звук. Дом, который моя крепость, домочадцы и дети, которые оплот в старости, все это для него и его друзей несущественно. Нельзя сказать, что это нормально, потому что для большинства людей это — крепость. Для ребят из их управления главной крепостью служит работа, которую надо делать как можно лучше. Эта крепость никогда не подведет, если ты не оставишь ее сам. Оставить же работу не сможет никто из ребят, потому что они любят ее.

    Баклаков погасил свечку и вышел в белую мглу, сильно резанувшую по глазам.

    Он прикрыл дверь, запер петлю цепочкой. Из трубы вылетали последние искры. Сергей Баклаков повернулся к избушке спиной и зашагал к скалистому обрыву.

    Он не смотрел на часы, ему было хорошо идти под короткие обрывки мыслей. Наконец, он услышал моторный гул.

    Справа проскочило оранжевое пятно: какой-то «ледовик» — самолет ледовой разведки, которые летали в любую погоду. Мелькнул и сразу исчез. Гул мотора унес ветер.

    Из трубы над палаткой шел дым — значит Седой топил печь, и Баклаков пожалел, что не взял с собой выпить. С рабочими в партии пить нельзя, но Седому можно было принести спиртишка. Он дернул вход палатки, Седой встал с нар и помог ему снять полушубок. Потом посмотрел на лицо и зажег лампу. Огонек в лампе прыгал, потому что ветер дергал потолок палатки. Седой поднес лампу к лицу Баклакова и усмехнулся:

    — Выпивши, что ли, шел? — добродушно спросил Седой.


    — А что?

    — Посмотри на себя. — Седой извлек откуда-то обломок зеркала, и Баклаков увидел, что от виска к подбородку, там, где прилегал воротник полушубка, шел багровый шрам. Обморозился. Теперь неделю будет болеть и на месяц останется полоса, как будто располосовали ножом.

    — Есть будешь? — спросил Седой. — Я тут банку фарша, банку рассольника и банку тушенки перемешал. Ничего получилось.

    — Давай пожуем.


    — Выпить хочешь?


    — А есть? Откуда?

    — Тут один кореш на снегоочистке работает, — уклончиво сказал Седой.

    — Выпей ты. А я за тебя закушу.

    — Ложись, — сказал Седой. — За печкой присмотрю. Сергей посмотрел на себя в зеркало еще раз» глянул на Седого и рассмеялся. Морозный след на щеке и след ножа на лице Седого в точности походили друг на друга.

    — Мы с тобой как будто из одной передряги вылезли, — сказал он.

    Седой ничего не ответил. Залезая в спальный мешок, Баклаков смотрел на спину Седого, на его морщинистую короткую шею, на плечи, которые уже начали обвисать. Щека распухла и начинала ныть. Но ему было спокойно, потому что все шло правильно. А обморожение входит в профессию.

    Когда они выворачивали с рулевой дорожки, Баклаков увидел мчавшуюся вдогонку машину и человека в кузове, который стоял, держась за кабину, и махал им рукой. Но в это время Боря Бардыкин, отчаянный первый пилот, дал газ и взлетел вкось взлетной полосы.

    Круглолицый, веселый и шумный здоровяк Боря Бардыкин был любимцем геологического управления. Во-первых, потому что он был пилотом-виртуозом, летал безотказно, было бы разрешение на полет. Во-вторых, рядом с Борей Бардыкиным всегда ясно ощущалась простота бытия: «Ничего, ек-коморок, с нами случиться не может. Все, ек-коморок, будет в полном ажуре. Хочешь лучше расскажу, как прошлый год в Коктебеле я с одной балериной. Про имя, конечно, молчу. Не веришь, ек-коморок? Ну и дурак! Я в тебе хочу пробудить интерес к жизни. Один раз живем, и когда-то взлетаем в последний раз…» Вторым пилотом с Бардыкиным летал тихий, только что из училища юноша, получивший кличку «Некто юный». Самолет шел на юг к долине Китама. За эти бездельные дни Сергей перенес со своей карты на штурманскую карту Бори Бардыкина все места, где требовалось выбросить бочки. Седой заготовил длинные вехи с флажками наверху — с вехой надежнее. Убедившись, что бочек шесть и флажков шесть, Сергей перелез через бочки и сел в проеме кабины, устроив себе сиденье из привязных ремней от правого и левого кресел. Самолет вел второй, но Боря Бардыкин молчал, может быть, обдумывая, с какого анекдота начать. Штурвал перед ним чуть заметно шевелился от движения второго и казался живым.

    Дымная котловина Поселка осталась внизу слева. Вправо белесым миражом виднелся равнинный остров, олений край, где кости оленей смешиваются с костями мамонтов, видно избравших в свое время этот остров центральным кладбищем.

    Через час они должны были прилететь в район холмов. Баклаков вынул карту и напомнил Бардыкину, покрутив пальцем вокруг трех коричневых пятнышек. Тот кивнул головой и весело скосил глаз.

    Мотор ровно гудел, по временам вспыхивал сверкающий круг пропеллера, вспыхивал на мгновение и исчезал. Покачивался светло-зеленый самолетик авиагоризонта, и в стеклянном окошечке плавали на черном цилиндре светлые цифры курса.

    Баклаков очнулся от не сильного, но ощутимого виража. Самолет пошел вниз, и Сергей увидел справа отдельную конусовидную сопку и вдалеке пятна — холмы Марау, Северозападное начало его кольца, Бардыкин продолжал снижаться. Баклаков крикнул:

    — Не надо! Просто осмотрим общий план!

    Самолет выровнялся, и Сергей увидел, что Бардыкин берет курс чуть левее холмов, чтобы их можно было видеть сверху и немного сбоку. Именно то, что надо.

    Вершины холмов чернели камнем, иногда можно было даже разглядеть крупноглыбовые развалы, и Баклаков с радостным возбуждением сказал себе: «Да-да, конечно, именно так». Он радовался, что сюда можно будет сделать зимний маршрут, как он и предвидел.

    Холмы Нганай издали дыбились на тундре пологим, полностью заснеженным куполом. Баклаков попросил сделать над ними круг. Видимо, здесь разместился снежный оазис — холмы лежали, заваленные ровным, даже без застругов, снегом. Самолет пронесся над самой вершиной, и Баклаков заметил два небольших бугорка — кучки оленьих рогов на том месте, где похоронен пастух. На юге холмов был обрыв, не отмеченный картой. Они снова заложили вираж. Баклаков отметил, что скалистый обрыв шел почти от вершины и тянулся метров на триста. Как раз под обрывом сходились Малый и Большой Китам. Широкая заводь была ровной — идеальная площадка для посадки. Бардыкин крикнул в ухо Сергею:

    — Гольцы! — и, бросив штурвал, показал размеры гольцов, которые тут водятся. Он подергал воображаемую блесну и показал большой палец.

    Они легли курсом на юг, где темной стеной уже выступало Кетунгское нагорье. Первую посадку сделали там, где Малый Китам выходил из нагорья. Бардыкин издали заметил галечную косу, пролетел над ней, высматривая камни, и на обратном заходе сел. Второй пилот помог Баклакову вкатить на невысокую террасу бочку и камнями укрепить веху. Было тихо, грело солнце.

    — Так-то хорошо будет, — хозяйственно сказал второй. Чувствовалось, что ему нравится эта работа.

    — Ты вятский, что ли? — изумился Баклаков.

    — Конечно, вятский. Из Котельнича, — сказал второй. Но Бардыкин уже запустил двигатель.

    Они сбежали по снежному откосу. Баклаков не переставал удивляться: Котельнич был совсем рядом с его разъездом.

    В долине Трех Наледей мела отчаянная поземка. Сверху долина казалась просто огромной трубой, заполненной жидкостью молочного цвета. Бардыкин что-то крикнул Баклакову, заложил круг, другой и пошел на посадку. Самолет отчаянно запрыгал по застругам, потом ткнулся, как в стенку, и встал. Сергей открыл защелку, снял резиновый амортизатор запирающий дверную ручку, и снежный вихрь ворвался в самолет.

    — Закрывай, ек-коморок!.. — крикнул Бардыкин.

    — Куда бочку-то выгружать? Ни черта же не видно.

    — Сейчас люди придут. Скажут.


    — Ты что, Боря? Свихнулся? Откуда тут люди?

    Бардыкин вместо ответа закурил, натянул куртку.

    Баклаков выскочил из самолета. Снежная муть на мгновение прояснилась, и совсем рядом мелькнул отвесный борт долины. «Погибнешь с ним ни за грош», — подумал Сергей и тут же увидел тонконогую фигуру, которая, наклонившись, шла к самолету. «Пастух, — удивился Сергей. — Значит, Боря стадо заметил. Какое тут стадо? Оленей унесет ветром». Человек подошел к самолету, Баклаков узнал Кьяе.

    — Ты-ы! Привет! — радостно сказал он. — Хе! Судьба — индейка, а жизнь…

    — Здравствуй. Это ты? — без удивления откликнулся Кьяе.


    — Откуда? Откуда тут стадо?

    — Неправильно самолет посадили. Во-он там снег ровный, совсем тихо, — сказал Кьяе.

    Бардыкин запустил двигатель, они порулили по снежной мгле, и вскоре мгла кончилась.

    Ветер шел по трубе, которая отворачивала в сторону от реки, и было странно видеть, как на расстоянии нескольких метров от них — пурга, бешеный снег, а тут почти штиль, снежинки искрятся в солнечном свете. Невдалеке стояла яранга и храпели привязанные ездовые олени.

    — Давай, — сказал Боря, — шевелись. Еще четыре посадки. Бардыкин ушел в ярангу. Они выкатили бочку, и Кьяе пообещал закатить ее на террасу.

    — Продукты не нужны? — спросил Сергей.

    — Недавно нарты пришли из Поселка. Все есть.

    — Где другие? — спросил Сергей.

    — У стада. Километров пять отсюда.

    Сергей хотел спросить про внучку, но что-то остановило его, и он промолчал.

    — Внучка в колхозе, — сказал Кьяе, точно читал мысли. — Будешь — увидишь.

    На миг Баклакову вспомнилось: запах дыма, звериного жира, шкур, узкая девичья спина, взгляд вполоборота, точно мелькнувший из-за деревьев свет ночного костра, острая грудь, подпрыгивающая в такт шлепков по желтому тесту, и благостное чувство выздоровления.

    Кьяе стоял перед ним, еще более высохший и потемневший, узкие брюки из камуса, короткие торбаса — «плеки», старая кухлянка, подпоясанная под животом узеньким ремнем, на ремне нож в нерпичьих ножнах и нерпичий же кармашек для винтовочных патронов. Человек, более близкий к миру трав, животных, камней, кустарника, ветра, неба, чем к миру грохочущих поездов, самолетов, вращающихся роторов гидростанций, металлическому ритму заводов, шахт, нефтяных скважин, морских судов…

    Баклаков отвернул взгляд в белую стену пурги и улыбнулся криво, жалко и виновато. Не дури, Баклаков, не валяй ванечку.

    — Спасибо тебе. Помнишь осень? — Он расстегнул ремень и протянул его Кьяе вместе с ножом. Тяжелое лезвие из подшипниковой обоймы, медь и желтая мамонтовая кость на ручке, деревянные в меди ножны. — Возьми, Кьяе, на память.

    Кьяе взял нож, глянул на лезвие и протянул его обратно Баклакову.

    — Очень тяжелый. Железо твердое. Пастух носит легкий нож — с мягким железом. — Кьяе показал свой нож. Обычный кухонный с деревянной ручкой, лезвие от частой точки почти как шило.

    — Если можешь, отдай бинокль. Глаза постарели.

    — Сейчас! — Сергей сбегал к самолету, где бинокль болтался на ремешке, прикрепленный к стойке. Шестикратный, цейсовский. Он нашел его в совершенно исправном немецком «тигре», который тоже везли на переплавку, и не расставался с ним.


    — Совсем спасибо, — Кьяе радостно взял бинокль. — Зачем летаешь?

    — Продукты разбрасываем. Летом пойдем здесь маршрутом.


    — Как будешь идти?

    — От холмов Марау вверх по Китаму, потом сюда, дальше к Серой реке, по реке на лодках до устья, потом на вельботе к Поселку.

    Кьяе возбужденно переступал, пока Сергей перечислял пункты маршрута. Какой-то мальчишеский румянец проступил на его лице.

    — Очень хороший маршрут, — сказал он. — Очень много всего увидишь.

    — Еще раз спасибо тебе. Знал бы, что встречу, взял бы выпить.

    — Летом встретишь. Только опять будешь в плохой одежде. В твоей одежде в тундре всегда будешь больной.


    — Знаю, что кухлянка лучше всего. Где ее взять?

    — Скажи, сколько надо. Скажи куда. Принесу. Отдашь продуктами, чтобы нам далеко не бегать.

    — Пять кухлянок. Десять пар чулок меховых. На всякий случай, двое штанов. Для дальних маршрутов. Весну будем проводить на холмах Нганай.

    — Принесу, — просто сказал Кьяе. — На хороших оленях — день.


    — Продукты я на вас захвачу. Чай, сахар, мука, папиросы. Так?

    — Немного патронов к винтовке. Немножко выпить. Так! Из яранги вынырнул Боря Бардыкин, догладывая на ходу кость.

    — Давай, наука! — крикнул он. — Давай, ек-коморок, полетели.

    Они опять вырулили в снежную мглу, ветер даванул под крылья, и «Аннушка» взвилась, точно бабочка, подхваченная порывом ветра. На вираже мелькнула внизу фигурка с задранным вверх лицом.

    Последние посадки прошли благополучно. Солнце уже садилось к горизонту, когда они легли на длинный курс к мысу Баннерса.

    — Посадка на одномоторном аппарате АН-2 разрешается только при незашедшем или взошедшем светиле, — бурчал Боря Бардыкин. — Ты НПП знаешь?

    — Что-о? — крикнул Сергей.

    — Не знаешь ты НПП, в переводе «Наставление по полетам». Каждый пункт в оном, как утверждает замполит Савченко, вписан жизнью и кровью пилотов.

    Баклаков дремал. Лента Серой реки тянулась на север, еле угадываясь по снежным теням обрывов, коричневым пятнам островов и темным, обметенным ветром галечниковым косам. Железные, зашитые стальной проволокой бочки остались далеко среди камня и снега нагорья. Здесь, на этой реке, они будут кормиться рыбой, зверем и птицей. Но что делать, если, например, медведь порвет, укатит последнюю бочку, в которой лежат не продукты, а резиновые лодки для сплава? Это называется непредусмотренная случайность.

    Баклаков проснулся, когда внизу была ровная равнинная тундра, широкая полоса реки, четко отмеченная кустарником, уходила на запад. Самолет направился к мысу Баннерса.

    К колхозному поселку они подлетели, когда на снег внизу уже легли синие тени. Сверху виднелось тупое острие низкого мыса, окаймленного синей грядой торосов. На самом конце мыса, как спичечные коробки, стояли игрушечные домики, а поодаль — округлые конусы яранг.

    — Долго твоего кадра искать придется? — спросил Бардыкин. Уши уже притерпелись к самолетному гулу и можно было говорить нормально.

    — Нет, — сказал Баклаков. — Он опытный кадр. Должен ждать.

    — Тень! Ек-коморок, — сказал Бардыкин. — Гладко. На этом мысу проклятом никогда не угадаешь, есть ветер, нет ветра. Полированный этот мыс. Хоть флаг бы поставили, тунеядцы, рубаху бы на шест привязали.

    Было видно, как от домов и яранг бегут люди, видно, к тому месту, где обычно садилась здесь «Аннушка».

    Бардыкин заложил лихой вираж, опустил подкрылки и резко пошел на посадку. Лыжи коснулись снега, самолет запрыгал, в кабине резко потемнело, и Баклаков врезался лбом в приборную доску. Рука Бардыкина с силой отшвырнула его назад. И все стало тихо.

    У Баклакова по лицу текла кровь. В фюзеляже грохотала, откатываясь назад, бочка с бензином, взятая на непредвиденный случай.

    — Тень, ек-коморок, — печально сказал Бардыкин. — Соображаешь, язви его в посадку? Глянь! Сергей увидел покореженный винт.

    — Такие дела, — сказал Боря Бардыкин. — Кукуем.

    — Все-таки пешком надежнее, Боря, — зажав ладонью лоб, сказал Баклаков.

    — Лоб целый и вообще.

    — За лоб ты сейчас спасибо скажешь. Тут медсестра… — и Бардыкин прищурил глаза, вздохнул. — На! Прижми, пока все не вытекло, ек-коморок, — он протянул Баклакову платок.

    Самолет окружили детишки в кухлянках, торбасах, потом подошли взрослые. Бардыкин тут был своим.

    — Иди, отбей эрдэ! — крикнул Бардыкин второму, который осматривал винт.

    — Наша с земли не возьмет. Или лучше я сам, а то сообщишь трагедию, ек-коморок.

    Бардыкин в окружении толпы ушел. Второй пилот вернулся в самолет готовить его к ночевке. Голова у Баклакова все кружилась, теплая кровь стекала за воротник. Он почувствовал тошноту. Кто-то потянул его за рукав. Он скосил глаза и заметил крохотного темноглазого пацана в росомашьей шапке.

    — Что тебе? — спросил Баклаков.

    — На медпункт. Приказано, — почему-то шепотом сказал пацан и опять потянул его за рукав.

    Баклаков покорно пошел за ним и увидел квадратную фигуру спешившего навстречу Куценко.

    — Все сделал. Сегодня утром вернулись, — тонко крикнул еще издали Куценко. — Уже лег спать, думал, не прилетите.

    — Прилетели, как видишь, — сказал Баклаков. — Прилетели и сели.

    — Ай те жалость какая произошла. Разреши? — Куценко отнял платок от лба Баклакова.

    — Глаз целый, кость торчит, распороло сильно. Лучше снег прикладывай. Кровь всосет и охладит. — Куценко валенком вытоптал кусок снега, протянул Баклакову. Пацан опять потянул его за рукав — видно желал во что бы то ни стало выполнить приказ Бардыкина.

    — Иди, Алексеич, на рацию. Сообщи, что застрял. Мутит меня что-то, — сказал Баклаков и пошел на медпункт. Пацан отпустил рукав и бежал впереди, поминутно оглядываясь. Он был очень смешон — в пальтишке, торбасах и большой росомашьей шапке.

    Баклаков лежал в крохотной, выкрашенной белой масляной краской комнатушке фельдшерского пункта мыса Баннерса. Фельдшерица, покорившая сердце Бори Бардыкина, оказалась толстенькой хохотушкой. Она относилась к Баклакову, как, допустим, относилась бы к бессловесному теленку, повредившему ногу. Два раза в день меняла повязку, кормила антибиотиками и исчезала в приемную, откуда слышался журчащий басок Бардыкина.

    Баклаков чувствовал себя лучше. Но аэродром Поселка был закрыт, значит, туда не могла прилететь вторая «Аннушка» и, следовательно, не могла доставить винт и механиков для ремонта на мысе Баннерса.

    — Отдыхай, ек-коморок, — просовывал голову в дверь Бардыкин. Вид у него был довольный. От него легонько попахивало вином. Неунывающий человек!

    — Отдыхаю, — говорил Баклаков и закрывал глаза. Было хорошо. На тумбочке стоял литровый термос с чаем, который два раза в день доставлял ему Куценко. В одиннадцать вечера поселковая электростанция переставала работать, и он зажигал свечку. Тихо потрескивал фитиль, снаружи мягко стукала об окно обитая оленьим мехом ставня, ездовые собаки поднимали разноголосый вой. В собачьем хоре слышалась усталость зимы, бесконечной езды в торосы за нерпой, вдоль побережья по разбросанным там капканам. Собаки стихали, и лишь одна продолжала жаловаться на луну, зимний холод, собачью жизнь. «У-а, у-а!» — говорила собака. Жалоба переходила в тихий визг, и все окончательно затихало.

    29

    Жора решил забросить на самолете АН-2 Салахова и вынырнувшего из безвестности Ваську Феникса с заданием: выбрать хорошее место для лагеря шурфовщиков, поставить две капитальные палатки. Вторым рейсом он хотел отправить взрывчатку и продовольствие. Третьим рейсом — шурфовщиков, руководить которыми предстояло Салахову. Сам же Жора с главным грузом и остальными рабочими должен был выйти на тракторе.

    Когда погрузили брезент, деревянные рейки, спальные мешки и гвозди, Жоре Апрятину показалось, что места в самолете еще много. Взрывчатка находилась рядом с аэродромом на временном складе.

    — Таскай, так-перетак, — скомандовал Жора, и они втроем быстро перетащили триста килограммов взрывчатки и ящик с детонаторами. Перевозить взрывчатку и детонаторы в одном транспорте категорически запрещалось. Об этом Салахов и сказал Жоре.

    — Опасаешься раньше времени к богу попасть? — Жора сплюнул и поправил на поясе пистолет. — Давай я вместо тебя полечу. Так и эдак. Трусишь?

    Салахов ничего но сказал, только засунул детонаторы под брезент, чтобы их не заметил кто-либо из экипажа. Пришел бортмеханик. Перелезая через желтые бумажные мешки с аммоналом, сказал Апрятину:

    — Ты новенький, что ли, начальник? Самолет с ишаком путаешь? Это на ишака можно грузить все, что есть.

    Пока бортмеханик «гонял газ», Жора отошел от самолета и тут увидел Ваську Феникса с рюкзачищем.

    1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   21


    написать администратору сайта