Лев Семенович Выготский Мышление и речь Лев Семенович Выготский
 Скачать 1.71 Mb.
|
|
Софья. Ах, Чацкий, я вам очень рада. :: Хочет скрыть замешательство. Чацкий. Вы рады, в добрый час. :: Хочет усовестить насмешкой. Однако искренно кто ж радуется этак? :: Как вам не стыдно! Мне кажется, что напоследок, :: Хочет вызвать на откровенность. Людей и лошадей знобя, Я только тешил сам себя. Лиза. Вот, сударь, если бы вы были за дверями, :: Хочет успокоить. Ей-богу, нет пяти минут, Как поминали вас мы тут, :: Хочет помочь Софье в трудном положении. Сударыня, скажите сами! Софья. Всегда, не только что теперь :: Хочет успокоить Чацкого. Не можете вы сделать мне упрека. :: Я ни в чем не виновата! Чацкий. Положимте, что так. Блажен, кто верует, :: Прекратим этот разговор! и т.д. Тепло ему на свете. При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собеседника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание. Точно так же в психологическом анализе любого высказывания мы доходим до конца только тогда, когда раскрываем этот последний и самый утаенный внутренний план речевого мышления: его мотивацию. На этом и заканчивается наш анализ. Попытаемся окинуть единым взглядом то, к чему мы были приведены в его результате. Речевое мышление предстало нам как сложное динамическое целое, в котором отношение между мыслью и словом обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход от одного плана к другому. Мы вели наш анализ от самого внешнего плана к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение идет обратным путем – от мотива, порождающего какую-либо мысль к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем – в значениях внешних слов и, наконец, в словах. Было бы, однако, неверным представлять себе, что только этот единственный путь от мысли к слову всегда осуществляется на деле. Напротив, возможны самые разнообразные, едва ли исчислимые при настоящем состоянии наших знаний в этом вопросе прямые и обратные движения, прямые и обратные переходы от одних планов к другим. Но мы знаем уже и сейчас в самом общем виде, что возможно движение, обрывающееся на любом пункте этого сложного пути в том и другом направлении: от мотива через мысль к внутренней речи; от внутренней речи к мысли; от внутренней речи к внешней и т.д. В наши задачи не входило изучение всех этих многообразных, реально осуществляющихся движений по основному тракту от мысли к слову. Нас интересовало только одно – основное и главное: раскрытие отношения между мыслью и словом как динамического процесса, как пути от мысли к слову, как совершения и воплощения мысли в слове. *** Мы шли в исследовании несколько необычным путем. В проблеме мышления и речи мы пытались изучить ее внутреннюю сторону, скрытую от непосредственного наблюдения. Мы пытались подвергнуть анализу значение слова, которое для психологии всегда было другой стороной Луны, неизученной и неизвестной. Смысловая и вся внутренняя сторона речи, которой речь обращена не вовне, а внутри, к личности, оставалась до самого последнего времени для психологии неведомой и неисследованной землей. Изучали преимущественно фазическую сторону речи, которой она обращена к нам. Поэтому отношения между мыслью и словом понимались при самом различном истолковании как константные, прочные, раз навсегда закрепленные отношения вещей, а не внутренние, динамические, подвижные отношения процессов. Основной итог нашего исследования мы могли бы поэтому выразить в положении, что процессы, которые полагались связанными неподвижно и единообразно, на деле оказываются подвижно связанными. То, что почиталось прежде простым построением, оказалось в свете исследования сложным. В нашем стремлении разграничить внешнюю и смысловую сторону речи, слово и мысль не заключено ничего, кроме стремления представить в более сложном виде и в более тонкой связи то единство, которое на самом деле представляет собой речевое мышление. Сложное строение этого единства, сложные подвижные связи и переходы между отдельными планами речевого мышления возникают, как показывает исследование, только в развитии. Отделения значения от звука, слова от вещи, мысли от слова являются необходимыми ступенями в истории развития понятий. Мы не имели никакого намерения исчерпать всю сложность структуры и динамики речевого мышления. Мы только хотели дать первоначальное представление о грандиозной сложности этой динамической структуры, и притом представление, основанное на экспериментально добытых и разработанных фактах, их теоретическом анализе и обобщении. Нам остается только резюмировать в немногих словах то общее понимание отношений между мыслью и словом, которое возникает у нас в результате всего исследования. Ассоциативная психология представляла себе отношение между мыслью и словом как внешнюю, образующуюся путем повторения связь двух явлений, в принципе совершенно аналогичную возникающей при парном заучивании ассоциативной связи между двумя бессмысленными словами. Структурная психология заменила это представление представлением о структурной связи между мыслью и словом, но оставила неизменным постулат о неспецифичности этой связи, поместив ее в один ряд с любой другой структурной связью, возникающей между двумя предметами, например между палкой и бананом в опытах с шимпанзе. Теории, которые пытались иначе решить этот вопрос, поляризовались вокруг двух противоположных учений. Один полюс образует чисто бихевиористское понимание мышления и речи, нашедшее свое выражение в формуле: мысль есть речь минус звук. Другой полюс представляет крайне идеалистическое учение, развитое представителями вюрцбургской школы и А. Бергсоном о полной независимости мысли от слова, об искажении, которое вносит слово в мысль. «Мысль изреченная есть ложь» – этот тютчевский стих может служить формулой, выражающей самую суть этих учений. Отсюда возникает стремление психологов отделить сознание от действительности и, говоря словами Бергсона, разорвав рамку языка, схватить наши понятия в их естественном состоянии, в том виде, в каком их воспринимает сознание, – свободными от власти пространства. Все эти учения вместе взятые обнаруживают одну общую точку, присущую всем почти теориям мышления и речи: глубочайший и принципиальный антиисторизм. Все они колеблются между полюсами чистого натурализма и чистого спиритуализма. Все они одинаково рассматривают мышление и речь вне истории мышления и речи. Между тем только историческая психология, только историческая теория внутренней речи способна привести нас к правильному пониманию этой сложнейшей и грандиознейшей проблемы. Мы пытались идти именно этим путем в нашем исследовании. То, к чему мы пришли, может быть выражено в самых немногих словах. Мы видели, что отношение мысли к слову есть живой процесс рождения мысли в слове. Слово, лишенное мысли, есть прежде всего мертвое слово. Как говорит поэт: И как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова. Но и мысль, не воплотившаяся в слове, остается стигийской тенью, «туманом, звоном и сиянием», как говорит другой поэт. Гегель рассматривал слово как бытие, оживленное мыслью. Это бытие абсолютно необходимо для наших мыслей. Связь мысли со словом не есть изначальная, раз навсегда данная связь. Она возникает в развитии и сама развивается. «Вначале было слово». На эти евангельские слова Гете ответил устами Фауста: «Вначале было дело», желая тем обесценить слово. Но, замечает Гуцман, если даже вместе с Гете не оценивать слишком высоко слово как таковое, т.е. звучащее слово, и вместе с ним переводить библейский стих «Вначале было дело», то можно все же прочитать его с другим ударением, если взглянуть на него с точки зрения истории развития: вначале было дело. Гуцман хочет этим сказать, что слово представляется ему высшей ступенью развития человека по сравнению с самым высшим выражением действия. Конечно, он прав. Слово не было вначале. Вначале было дело. Слово образует скорее конец, чем начало развития. Слово есть конец, который венчает дело. *** Мы не можем в заключение нашего исследования не остановиться в немногих словах на тех перспективах, которые раскрываются за его порогом. Наше исследование подводит нас вплотную к порогу другой, еще более обширной, еще более глубокой, еще более грандиозной проблемы, чем проблема мышления, – к проблеме сознания. Наше исследование все время имело в виду, как уже сказано, ту сторону слова, которая, как другая сторона Луны, оставалась неведомой землей для экспериментальной психологии. Мы старались исследовать отношение слова к предмету, к действительности. Мы стремились экспериментально изучить диалектический переход от ощущения к мышлению и показать, что в мышлении иначе отражена действительность, чем в ощущении, что основной отличительной чертой слова является обобщенное отражение действительности. Но тем самым мы коснулись такой стороны в природе слова, значение которой выходит за пределы мышления как такового и которая во всей своей полноте может быть изучена только в составе более общей проблемы: слова и сознания. Если ощущающее и мыслящее сознание располагает разными способами отражения действительности, то они представляют собой и разные типы сознания. Поэтому мышление и речь оказываются ключом к пониманию природы человеческого сознания. Если «язык так же древен, как сознание», если «язык и есть практическое, существующее для других людей, а следовательно, и для меня самого, сознание», если «проклятие материи, проклятие движущихся слоев воздуха изначально тяготеет над чистым сознанием», то очевидно, что не одна мысль, но все сознание в целом связано в своем развитии с развитием слова. Действительные исследования на каждом шагу показывают, что слово играет центральную роль в сознании в целом, а не в его отдельных функциях. Слово и есть в сознании то, что, по выражению Л. Фейербаха, абсолютно невозможно для одного человека и возможно для двух. Оно есть самое прямое выражение исторической природы человеческого сознания. Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле вод. Слово относится к сознанию, как малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Оно и есть малый мир сознания. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания. Литература 1. Ж. Пиаже. Речь и мышление ребенка. Госиздат, 1932. 2. Э. Блейлер. Аутистическое мышление. Одесса, 1927. 3. J. Piaget. La représentation du monde chez l’enfant. Librairie Félix Alcan, 1926. 4. J. Piaget. La causalité physique chez l’enfant. Librairie Félix Alcan, 1927. 5. В. И. Ленин. Конспект книги Гегеля «Наука логики». Философские тетради. Изд. ЦК ВКП(б), 1934. 6. C. und W. Stern. Die Kindersprache. 4 Auflage, Verlag v. J. A. Barth, 1928. 7. Г. Фолькельт. Экспериментальная психология дошкольника. Госиздат, 1930. 8. E. Meumann. Die Entstehung der ersten Wortbedeutung beim Kinde. Philosophische Studien. B. XX. 9. W. Stern. Person und Sache. I. Band, Verlag v. J. A. Barth, Leipzig, 1905. 10. W. Köhler. Intelligenzprüflingen an Menschenaffen. 2 Auflage, Berlin, 1921. 11. R. M. Yerkes and E. W. Learned. Chimpansee Intelligence and its vocal expression. Baltimore, 1925. 12. В. М. Боровский. Введение в сравнительную психологию, 1927. 13. К. Бюлер. Духовное развитие ребенка, 1924. 14. W. Köhler. Aus Psychologie des Schimpanzen. Psychologische Forschung, 1, 1921. 15. K. Delacroix. Le langage et la pensée, 1924. 16. R. M. Yerkes. The mental life of the monkeys and apes. Behaviour monographs, 1916, III -1. 17. L. Levy-Bruhl. Les fonctions mentales dans les sociétés primitives, 1922. 18. G. Kafka. Handbuch der vergleichenden Psychologie, В. I, Abt. I, 1922. 19. K. v. Frisch. Die Sprache der Bienen, 1928. 20. Ch. Bühler. Soziologische und psychologische Studien über das erste Lebensjahr, 1927. 21. В. Штерн. Психология раннего детства, 1922. 22. K. Bühler. Abris der geistigen Entwicklung des Kindes, 1923. 23. K. Koffka. Grundlagen der psychischen Entwicklung. 2 Auflage, 1925. 24. Дж. Уотсон. Психология как наука о поведении, 1926. 25. Thorndike. The mental life of monkeys, 1901. 26. К. Маркс. Капитал. T. I. M, 1920. 27. Г. В. Плеханов. Очерки по истории материализма. Изд. 3, 1922. 28. Ф. Энгельс. Диалектика природы. «Архив Маркса и Энгельса». T. II. 1925. 29. J. Piaget. Le langage et la pensée chez l’enfant, 1923. 30. F. Rimat. Intelligenzuntersuchungen anschliessend an die Ach’sche Suchmetode, 1925. 31. А. Тезелл. Педология раннего возраста, 1932. 32. Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление, 1930. 33. К. Гроос. Душевная жизнь ребенка, 1916. 34. Э. Кречмер. Медицинская психология, 1927. 35. Ж. И. Шиф. Развитие научных и житейских понятий (диссертация). 36. Л. Н. Толстой. Педагогические статьи. Изд. Кушнерева и К°, 1903. 37. J. Piaget. Psychologie de l’enfant et renseignement de l’histoire. Bulletin trimestriel de la Conférence Internationale pour l’enseignement de l’histoire, Nr. 2, Paris, 1933. 38. Дипломные работы студентов Ленинградского педагогического института им. Герцена (Арсеньевой, Заболотновой, Канушиной, Чашурия, Эфес, Нейфец и др.). 39. О. Кюльпе. Современная психология мышления. Новые идеи в философии, №16, 1914. 40. Л. С. Выготский. Педология подростка. Учгиз, 1931. 41. A. Lemaitre. Observations sur le langage intérieur des enfants. Archives de Psychologie, 4, 1905. Текстологический комментарий Так как отдельные главы данной книги появились в печати в разное время в виде статей, то при их сведении в книгу встретились неизбежные повторения, поскольку все они посвящены разработке одной общей проблемы. Последние главы вследствие болезни автора были им продиктованы, чем объясняются неизбежные в устной речи длинноты и шероховатости стиля. Тем не менее, стремясь сохранить в наибольшей неприкосновенности посмертную работу автора, я вынужден был ограничиться только внесением самых необходимых поправок. Таким образом последнее произведение Л. С. Выготского публикуется в том виде, как оно было передано мне для редакция» (Из предисловия редактора первого издания «Мышления и речи» В. Колбановского – c. V). К сожалению, в двух последующих изданиях книги уже не заметно стремления к сохранению живого слова Выготского. Даже во втором томе собрания сочинений (1982), взявшем за основу издание 1956, довольно большие конъюнктурные купюры, не говоря уже о сквозной (буквально почти во всех абзацах) стилистической правке. Повторы, правда, исчезли, но временами с ними исчезал и авторский смысл. Например, у Выготского: «Коэффициент редко падал до нуля» (здесь: с. 306), а у редактора тот же коэффициент «резко падал до нуля»! И еще в нескольких местах редакторская правка меняла смысл на противоположный. Кое-где Выготского поправили, видимо, с современных научных позиций. Так психологические функции везде поменяли на психические. Наша риторическая серия восстанавливает в правах логос. Без некоторых изменений в исходном тексте все-таки обойтись не удалось. В оригинале первая глава делится на два абзаца. Неудобно читать. Неудобно читать и актуальную по смыслу книгу по несовременным правилам пунктуации и орфографии, но и здесь мы старались вносить как можно меньше изменений в исходный текст. Цитаты Выготский обычно приводит не просто неточно, он переплавляет их в свой текст, поэтому искать аутентичности источников и бессмысленно, и невозможно. Все отсылки Выготского к определенным местам самой книги «Мышление и речь» сориентированы уже на страницы данного издания. Комментирующий текст приводится курсивом. к стр. 15. Методы, которые мы – начало второго и последнего абзаца в первой главе. к стр. 16. Сэпир в ор. Сапир к стр. 54. Потребность в пище, в тепле, в движении – все эти основные потребности являются движущими, направляющими силами в ор. …не являются движущими… к стр. 64. Элиасберг в ор. Эльясберг к стр. 106. Все это говорит не в пользу положения Штерна в ор. Все это говорит в пользу положения Штерна к стр. 159. Гроосом в ор. Гросом к стр. 163. П. П. Блонский – яркий пример конъюнктурной правки в издании 1982 г.: вся вторая половина сложносочиненного предложения конца абзаца, связанная с этой фамилией, опущена. к стр. 240. актуальной ситуации сотрудничества в ор. актуальной ситуации и сотрудничества к стр. 291. звуковая и смысловая сторона слова в ор. звуковая и слуховая И. В. Пешков. Еще раз «Мышление и речь», или о предмете риторики Наша серия начиналась с «Мышления и речи», наша серия продолжает заниматься мышлением и речью, наша серия не так стара, чтобы заканчивать «Мышлением и речью». Нет, это еще не конец, это – становление того, что начал Л. С. Выготский, начал, раскритиковав всю имеющуюся вокруг психологию. Оказалось, что психология-то как раз и не в силах ухватить сочетание этих важнейших гуманитарных составляющих именно в их живом составлении, в их взаимоочеловечевании… Психология, как впрочем и философия, разлагает душу на элементы. Что там в душе? Огонь? Вода? Воздух? Чувство? Воля? Мысль? Слово? Какая душа – потемки! Где он – вход в душу? До Выготского лишь гадали, что там, не всегда даже пытаясь разобраться, а где собственно. Душа – как невеста без места. И вроде не столь оно отдаленное, но уж очень неопределенное. А как возьмешься определять – беда: все подходит, а все – не то! И только Лев Семенович Выготский показал, что душа – это не то, что где, что душа – это куда. В душе, да. В душе – места. Общие и частные, традиционной риторике давным-давно известные и Виссарионом Белинским неистово критикованные. Но сама душа не есть место. Туда можно войти, если быть мудрым (философом, например), но там нельзя поселиться. К душе нельзя подобрать ключей, потому что она не имеет замка, и ее нельзя расшифровать, потому что она не закодирована… Выготский не разлагает, не расшифровывает, не лезет в душу. Он просто смотрит, как она оживает. Эксперименты Выготского – способ видеть то, что можно видеть. Все остальное – мастерство наблюдения, проявив которое Выготский сформулировал то, чем всегда занималась риторика – объединением общения и обобщения. Риторика прежде всего заготавливала обобщения, которыми можно было бы воспользоваться в процессе общения, предоставляла со времен Аристотеля места, общие для разных душ, и когда эти места в речи располагались удачно, общение было успешным. Выготский рассматривает, как эти места формируются вместе с развитием человека (или – точнее – как эти места формируют самое развитие человека), как выращивается обобщение. |