Беликов В.И. Социолингвистика (2001). Литература по гуманитарным и социальным дисциплинам для высшей школы и средних

• Название: Литература по гуманитарным и социальным дисциплинам для высшей школы и средних
• Анкор: Беликов В.И. Социолингвистика (2001).doc
• Дата: 28.01.2017
• Размер: 2.83 Mb.
• Имя файла: Беликов В.И. Социолингвистика (2001).doc
• Тип: Литература; #408
• страница: 26 из 47

4.2. Диахроническая социолингвистика

В самом общем виде диахроническая социолингвистика может быть определена как направление социолингвистических исследований, которое изучает историю языка в связи с историей народа. Такое определение, однако, нуждается в уточнении. Ведь традиционно многие работы, посвященные эволюции конкретных языков, описывали исторический контекст, в котором происходят языковые изменения. Можно ли квалифицировать такие работы как социолингвистические?

Существенной особенностью социолингвистического исследования является систематическое, последовательное соотнесение языковых фактов и социальных процессов. Если, изучая историю какого-либо языка, ученый лишь от случая к случаю упоминает события, относящиеся к истории народа, то такую работу трудно квалифицировать как социолингвистическую. Если же исследование основывается на четком разграничении внутренних, присущих самому языку законов его развития и внешних, социальных факторов, обусловливающих это развитие, и анализирует языковые изменения, показывая действие как тех, так и других, то такое исследование скорее всего должно быть отнесено к диахронической социолингвистике.

Примерами подобных работ могут служить многие ис-торико-лингвистические исследования отечественных и зарубежных авторов, в особенности те, в которых изучается становление национальных языков, формирование их литературной нормы, развитие у литературных языков социальных функций и т. п. Таковы, например, работы В. В. Виноградова по истории русского литературного языка [Виноградов 1938; 1956], В. М. Жирмунского – по истории немецкого языка и по немецкой диалектологии [Жирмунский 1956; 1965], Б. А. Успенского – о церковнославянско-русской диглоссии в Московской Руси [Успенский 1987; 1994], М. В. Панова [Панов 1990], цикл работ по истории литературных языков, выполненный в Институте языкознания РАН [Норма... 1969, Социальная... 1977, Функциональная... 1985, Литературный... 1994, Языковая... 1996] и другие, а также исследования зарубежных лингвистов по истории формирования национальных языков в связи с историей народов: элементы диахронно-социолингвистического подхода характерны, например, для классических работ А. Мейе по исторической лингвистике, Ф. Брюно – по истории французского языка, X. Эггерса - по истории немецкого языка, Менендеса Пидаля - по истории испанского языка и др.

Регулярные связи между развитием языка и развитием общества могут быть прослежены на сравнительно коротких отрезках языковой эволюции. Например, П. Лафарг исследовал новшества, появившиеся во французском языке во времена Великой французской революции [Лафарг 1930]. А. М. Селищев в знаменитой книге "Язык революционной эпохи" [Селищев 1928] проанализировал изменения, произошедшие в русском языке в течение 10 послереволюционных лет, и связал эти изменения с теми преобразованиями, которые были совершены в России в результате октябрьского переворота 1917 г. Более близким к нашим дням примером может служить книга немецкого исследователя Л. Цы-батова [Zybatow 1995], в которой изменения, характерные для русского языка конца 80 – начала 90-х годов XX в., изучены в связи с политическими, экономическими и культурными процессами постперестроечного периода.

Целью социолингвистического изучения языка в диахроническом аспекте является установление связей между историей языка, изменениями, происходящими в нем в ходе исторического развития, – и историей общества, которое "обслуживается" данным языком, теми социальными, экономическими и культурными изменениями, которые характеризуют эволюцию данного общества и его институтов. На пути к достижению этой цели исследователь решает ряд задач, среди которых наиболее существенно изучение характера связей между языковыми и социальными явлениями, что предполагает ответы на такие, например, вопросы:

вызывает ли социальное изменение непосредственное изменение в языке или же такое влияние осуществляется более сложно, опосредованно?

какие из факторов социальной эволюции наиболее существенны для развития языка?

какие "участки" языковой системы наиболее податливы к социальному воздействию; иначе говоря, что в первую очередь меняется в языке под влиянием социальных преобразований, а что остается относительно стабильным на протяжении длительного времени?

В задачи диахронической социолингвистики входит также изучение изменений в языковой ситуации под воздействием изменений в обществе, анализ изменений в наборе и характере функций языка (языков), в социальном и коммуникативном статусе литературной формы национального языка и социолектов, фиксация и исследование изменений в отношении общества в целом или отдельных социальных групп к своему языку или каким-либо его подсистемам, к языковым новшествам и т. п.

Приведем примеры решения этих задач на конкретном языковом материале.

Языковая ситуация в Португалии начала XVI в. характеризовалась многоязычием, в основе которого лежали португальский и испанский языки, а также латынь (на латыни составлялись географические описания, ставились пьесы в университетских театрах). К концу века усилилась тенденция к большей самостоятельности и функциональной самодостаточности португальского языка, вовлечению в литературный обиход разговорных, просторечных и диалектных элементов, что отражало процессы, происходившие в Португалии того периода: разрушение феодальных институтов, укрепление абсолютизма, рост городов, миграция сельских жителей в города, культурную интеграцию высших слоев общества вокруг королевского двора и др. (см. [Вольф 1985]).

Изучение истории многих европейских языков вскрывает движение литературной формы этих языков от более или менее аморфного состояния к нормированной языковой системе с единой диалектной основой. Так, во французском языке XV в. "совокупность старофранцузских наддиалект-ных литературных образований <...> стала заменяться единым литературным языком, в основе которого лежал диалект столицы – Парижа <...> изменялся и статус диалектов – от территориального диалекта феодального общества к территориально-социальному диалекту периода формирования и развития национальных языков" [Челышева 1985: 216]. Литературный французский язык начал функционально преобладать над латынью, которая постепенно вытеснялась из социально наиболее важных сфер общения [Там же: 217].

Характеризуя языковую ситуацию в Японии XIX– XX вв., исследователи особо выделяют период после 1945 г., когда усилилась роль английского языка и, следовательно, произошло некоторое распределение функций между японским и английским языками: "...в Японии существуют влиятельные газеты на английском языке, англоязычные телепередачи и пр. Возможны и случаи общения на английском языке между японцами: в рекламе для придания ей большей элитности и иногда в научной литературе" [Алпатов 1993: 107].

Иллюстрацией изменения в отношении к собственной речи могут служить наблюдения русских диалектологов. Согласно этим наблюдениям, проводившаяся в годы советской власти политика вытеснения местных диалектов из коммуникативных сфер, такое направление школьного обучения и воспитания, которое внедряло в сознание учащихся пренебрежительное отношение к собственному говору как к неправильной, искаженной речи, сформировали устойчивую негативную оценку диалектных способов говорения самими носителями диалекта (см. об этом [Булатова и др. 1975; Касаткин 1999]).

С этим можно сравнить совсем иное отношение к диалектам в современной Японии, где «люди среднего и младшего поколений относятся к собственному использованию диалекта как к чему-то само собой разумеющемуся. По-видимому, низкая престижность диалектов была свойственна периоду массового овладения литературным языком, когда речь на диалекте ассоциировалась с низким уровнем образования и культуры. Теперь же, когда владение диалектом вовсе не означает неумения переключаться с него на литературный язык, диалект считается вполне законным средством неофициального общения со "своими" <...> В этой обстановке изменилось и официальное отношение к диалектам. Перед школой и средствами массовой информации ставится уже не задача искоренения диалектов, а задача их правильного употребления. Сейчас в школах введен курс местного диалекта, особый для разных районов Японии, в котором учат пользованию диалектом и осознанию его отличий от литературного языка» [Алпатов 1996: 242–243].

Для диахронической социолингвистики характерен явно декларируемый и последовательно проводимый в конкретных исследованиях принцип: история языка должна изучаться в тесной связи с историей его носителей, с их повседневной жизнью. "Слово путешествует из диалекта в диалект, из языка в язык вместе с людьми, идущими на базар или ярмарку, в храм или к святым местам, на олимпийские игры, в театр или цирк, на корриду или футбол. Слово путешествует вместе с товарной этикеткой, с любым товаром материального или духовного производства" [Журавлев 1993: 7].

4.3. Макросоциолингвистика

Разграничение макро- и микросоциолингвистики в известной мере является аналогией соответствующего деления социологии на макро- и микросоциологию. Макросоциология занимается глобальными процессами, характеризующими развитие и функционирование общества в целом, а микросоциология проявляет интерес к человеку как члену тех или иных социальных групп.

Некоторые авторы называют макро- и микроподход к социальному изучению языковых явлений не направлениями, а уровнями социолингвистического анализа: см., например [Berruto 1974, гл. 4]. Однако по мере развития социолингвистики эти уровни анализа становятся самостоятельными и образуют два мало пересекающихся направления социолингвистических исследований.

Макросоциолингвистика изучает крупномасштабные процессы и отношения, которые имеют место в языке и которые в той или иной степени обусловлены социальными факторами. Эти процессы и отношения могут характеризовать общество в целом или достаточно большие совокупности людей: социальный слой, этнос, этническую группу и т. д. Например, изучение социальной дифференциации языка включает в себя макроуровень, на котором выясняется, как распределены данный национальный язык и его подсистемы в разных социальных слоях носителей этого языка.

Макроподход преобладает во многих работах, посвященных двуязычию: такие вопросы, как соотношение чис-ленностей говорящих на разных языках, обращающихся в данном сообществе, разграничение функций этих языков, языковая интерференция и ее типы и другие, часто рассматриваются в общем виде, без обращения к индивидуальным или групповым речевым особенностям (см., например [Де-шериев 1966; 1976; Джунусов 1969; Дьячков 1996], обзоры [Алпатов 2000; Социальная лингвистика 1997]).

Проблемы нормализации и кодификации языка, а также языковой политики и языкового планирования изучаются прежде всего в рамках макросоциолингвистического подхода, поскольку обычно они затрагивают интересы всего населения, пользующегося данным языком (или языками), или значительной его части. Например, говоря о политике государства в отношении малочисленных народов, населяющих это государство, исследователь неизбежно касается вопроса о сохранении языка того или иного малого этноса, и, как правило, обсуждение этого вопроса ориентировано на интересы всего этноса, а не каких-либо отдельных его представителей. Исследование статуса тех или иных языков в полиэтническом обществе, функциональных свойств и возможностей подсистем, входящих в качестве компонентов в какой-либо национальный язык, также требует макроподхода, поскольку речь идет о коммуникативном "обслуживании" больших совокупностей людей или даже всего населения страны в целом.

К макросоциолингвистике относятся очень важные в социальном плане проблемы, связанные с анализом языковых ситуаций, которые характеризуют общество в тот или иной период его существования. Подобный анализ может касаться компонентов, составляющих данную социально-коммуникативную систему (кодов и субкодов), их распределения по сферам общения, коммуникативного "веса" каждого из компонентов с точки зрения его функций в различных сферах социальной деятельности, потенциальных и реальных изменений в соотношении компонентов социально-коммуникативной системы, научно обоснованных прогнозов, касающихся характера языковой ситуации, и т. п.

В последние десятилетия социолингвисты обратили свое внимание к еще одной области взаимоотношений языков, которая, как это ни печально, стала весьма актуальной в современном мире, – к языковым конфликтам. Возникла и формируется новая область социолингвистических исследований – лингвистическая конфликтология (конфликтами, возникающими в человеческом обществе, занимаются также политологи, психологи, социологи, этнографы, поэтому определение "лингвистическая" необходимо).

В основе языковых конфликтов лежат социальные и экономические причины, поэтому свойства того или иного конфликта естественно рассматривать на макроуровне, а не на уровне индивидуальном или частно-групповом, хотя зарождаться языковые конфликты могут и в территориально или этнически ограниченных группах.

Нередко в условиях полиэтнического государства язык становится символом национальной солидарности, объединяющим ту или иную этническую группу в ее борьбе за собственные интересы, в противостоянии другим группам или центральной власти. Особенно характерна эта тенденция для малочисленных народностей в составе какого-либо государства. "Каждый экономический класс, принадлежащий к языковым меньшинствам, использует язык как объединяющий символ в борьбе с центральным правительством, даже несмотря на то что интересы некоторых из этих классов (например, крестьян и дворянского сословия) бывают противоположны друг другу", - пишут исследователи языковых конфликтов Р. Ингельхарт и М. Вудворд [Inglehart, Woodward 1977: 370], приводя многочисленные примеры языковых конфликтов и из истории стран Западной Европы и Канады, и из современных их отношений.

Существуют и другие проблемы языковой жизни общества, при изучении которых применяется преимущественно макроподход. Некоторое представление о разнообразии и характере этих проблем можно составить, обратившись к весьма объемистому сборнику "Социолингвистические проблемы в разных регионах мира" [Социолингвистические... 1996]: большая часть помещенных здесь работ отражает именно макросоциолингвистический взгляд на социально-языковые отношения и процессы.

4.4. Микросоциолингвистика

Микросоциолингвистика – направление социолингвистических исследований, занимающееся изучением того, как язык используется в малых социальных общностях⁷³. Большие и малые социальные общности различаются не только количественно, но и качественно: закономерности, наблюдаемые при использовании языка в малом социальном коллективе (например, в семье, игровой, производственной группе), часто "не действуют" или действуют не так в больших человеческих совокупностях, и наоборот.

Долгое время в социолингвистике преобладали работы, объектом которых были процессы и отношения крупного масштаба, присущие либо обществу в целом, либо значительным социальным и этническим совокупностям людей. Языковые процессы и отношения, характеризующие взаимодействие людей в малых общностях, привлекали к себе меньшее внимание. Правда, мнение относительно важности изучения малых групп с позиций социолингвистики высказывалось неоднократно. Например, Р. Белл писал, что поскольку «членство в группе почти наверняка имеет языковые индикаторы – внутригрупповые признаки фонологического и лексического характера, которые сразу определяют данную группу и исключают "чужаков", - постольку лингвистика должна расширить свою сферу, включив в себя описание употребления языка в малых группах», и при этом она не может "игнорировать тот факт, что уже существует экспериментальная методика, принесшая результаты, которые можно переосмыслить в социолингвистических терминах" [Белл 1980: 145-146].

Однако конкретные работы, исследующие особенности общения людей в тех или иных группах, весьма немногочисленны как в отечественном языкознании, так и за рубежом. Между тем несомненно, что исследование поведения людей как членов малых групп дает многое для характеристики вообще социального поведения человека. Без такого исследования невозможно правильно судить о многих сторонах речевого поведения человека как существа социального; кроме того, свойства индивида как говорящего, как "производителя" определенных высказываний обнаруживаются прежде всего в пределах подобных групп (а не в обществе в целом).

Таким образом, микросоциолингвистика ставит в центр внимания исследователей человека и его непосредственное окружение, в то время как макросоциолингвистика обращена к проблемам, характеризующим целое общество или крупные социальные объединения людей. Те же группы, о которых нередко идет речь и в макросоциолингвисти-ческих работах, – например, лица определенного возраста, пола, уровня образования (см. раздел "Массовые обследования" главы 5), – это группы условные: члены таких групп не находятся в контакте друг с другом, не общаются.

Микросоциолингвистика – дисциплина, безусловно, языковедческая (как и вообще социолингвистика), поскольку объектом ее является язык, хотя и в специфическом вну-тригрупповом использовании. Однако она тесно связана с другими науками о человеке, прежде всего с психологией и социальной психологией, у которых она заимствует некоторые ключевые понятия. Таковы, например, понятия социальной роли, малой группы и всех разновидностей малых групп: формальной / неформальной, референтной (эталонной), первичной / вторичной и другие, понятия лидера и аутсайдера, конформного – неконформного поведения и некоторые другие. Часть этих понятий была рассмотрена нами выше (см. также [Крысин 1989а]), другие будут проиллюстрированы в данном разделе на конкретных примерах.

Проблемы, которыми занимается микросоциолингвистика, можно сгруппировать в два концентра, как бы отвечая на вопросы: 1) каков язык, используемый (или каковы языки, используемые) в данной малой социальной общности? 2) как используется этот язык (эти языки) в данной малой общности ее членами?

Ответы на эти вопросы лишь на первый взгляд кажутся тривиальными и заранее известными: если данная группа существует в пределах некоего объемлющего ее социума (нации, страны, этноса и т. д.), то члены группы должны использовать во внутригрупповом общении те же языковые образования, которые функционируют во всем социуме.

Однако наблюдения показывают, что социально-групповое обособление людей с необходимостью включает и момент лингвистический: язык, которым пользуются члены группы, оказывается не совсем тем же, что общенациональный язык (или какие-либо его подсистемы). Одно из свидетельств этого – существование так называемых семейных языков: общеупотребительные языковые средства претерпевают здесь иногда значительные трансформации. С этим можно сравнить также выработку особых "языков" в группах, члены которых объединяются по производственным, игровым, спортивным или каким-либо еще интересам (подчеркнем, что имеются в виду не социальные и профессиональные жаргоны вообще, а вырабатываемые в пределах достаточно узких групп специфические средства общения).

В связи с этим можно вспомнить наблюдение Л. Н. Толстого, описанное им в повести "Юность" и касающееся особенностей поведения, в частности речевого, членов узкого кружка или одной семьи. Характеризуя способность к взаимному пониманию между такими людьми, он писал: "Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы. Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, – что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже слова, определяющие те оттенки понятий, которые для Других не существуют <...>. Ни с кем, как с Володей, с которым мы развивались в одинаковых условиях, не довели мы эту способность до такой тонкости. Например, у нас с Володей установились, Бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особое ударение на оба ш) обозначало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т. д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже понимал его точно так же".

Использование подобных специфических средств общения может отличаться рядом особенностей. Иначе говоря, на один вид специфичности – в наборе средств – как бы накладывается второй ее вид – в комбинировании этих средств и в их функциях. Например, для внутригруппового общения характерна символьная функция языкового знака (наряду с номинативной и оценочной): определенные слова, обороты, типы произношения приобретают свойство символа принадлежности говорящего к данной группе. Это связано с одним из мотивов, которыми руководствуется говорящий в своем внутригрупповом поведении: показывать своей речью, что он принадлежит к данной группе, что он "свой".

Не овладев такого рода символами принадлежности к группе и, шире, принятой в данной группе манерой общения, человек не может с полным правом претендовать на место в этой группе и нередко оказывается на ее периферии. У. Лабов пишет, что положение аутсайдера, в терминологии У. Лабова – изгоя (lame), имеет языковое следствие: аутсайдер плохо усваивает культурные и языковые нормы группы [Labov 1972]. Однако часто причина и следствие меняются местами: именно манера речи, если она отличается от принятых в группе речевых стереотипов, мешает человеку влиться в группу, чувствовать себя в ней "своим".

Другим примером специфики использования языковых средств во внутригрупповом общении может служить формирование групповых шаблонов речи. Подобно тому как в процессе совместной деятельности у людей вырабатываются определенные стереотипы поведения, регулярность коммуникативных контактов между членами группы ведет к выработке речевых шаблонов. В качестве последних могут выступать отдельные языковые единицы, различные фрагменты высказываний и диалогов, имевших место в прошлом группы (или кого-либо из ее членов), своеобразные формы начал и концовок тех или иных речевых актов, также отражающие общий коммуникативный опыт данной группы, цитаты – как из литературных произведений, так и из устных высказываний какого-либо члена группы, в частности лидера, и т. п. При этом шаблон (вопреки своему названию!), как правило, используется в эмоциональном контексте, специально – шутливо, ёрнически, с пародийными целями и т. д. – обыгрывается, и тем самым к нему привлекается внимание окружающих.

В качестве иллюстрации приведем небольшой отрывок из повести Д. Гранина "Зубр":

« – На меня давила его [Н. В. Тимофеева-Ресовского] речь, интонация, словечки. Мы все повторяли за ним: "трёп", "душеспасительно", "душеласкательно", "это вам не жук накакал", "досихпорешние опыты" – прелесть, как он умел играть голосом, словами. "Кончай пря!" – в смысле пререкания. "Что касаемо в рассуждении..." - Сплошной бонжур! - добавил я. – Заметили? И это тоже... Сила влияния или обаяния его личности были таковы, что люди, сами того не замечая, перенимали его выражения, его манеры».

Если характеризовать внутригрупповое устное речевое общение в целом, то необходимо отметить две тенденции: к свертыванию, элиминации таких средств, которые называют объект речи, и, напротив, к детализации таких средств, которые характеризуют, оценивают его. Это происходит вследствие того, что общий опыт членов группы, приобретенный в процессе совместной деятельности и взаимного общения, служит надежной опорой для полного взаимопонимания и без эксплицитного называния предмета речи. Однако обмен характеристиками этого предмета речи, его оценками со стороны разных членов группы часто составляет самую суть внутригрупповой коммуникации.

Иначе говоря, для речи человека как члена определенной малой группы характерны предикативность и оценоч-ность при слабой выраженности чисто номинативного аспекта. В этом отношении устное общение членов малой группы в большей степени, чем какой-либо другой жанр разговорной речи, обнаруживает сходство с внутренней речью: постоянство состава общающихся и их опора на общий совместный опыт делают малую группу как бы единой "коллективной личностью", для которой многое в предмете речи является само собой разумеющимся и поэтому не нуждается в назывании.

Весьма популярными в микросоциолингвистике являются исследования речевого общения в человеческих диадах и триадах – например, общения врача и пациента, мужа и жены, учителя и ученика, судьи, подсудимого и адвоката и т. п. Детальное исследование особенностей речевого поведения членов таких "микрогрупп" вскрывает механизмы, управляющие подобным поведением при различном соотношении статусов и ролей коммуникантов. Примером такого скрупулезного микроанализа речевого взаимодействия является книга У. Лабова и Д. Фэншела "Терапевтический дискурс. Психотерапия как общение" [Labov, Fanshel 1977], в которой на основании изучения конкретного материала бесед психотерапевта с пациентами формулируются общие правила, характеризующие речевую тактику коммуникантов и различные ее проявления как в вербальном, так и невербальном поведении (жестах, мимике, смене поз и т. п.).

4.5. Теоретическая и экспериментальная

социолингвистика

Для начального этапа изучения языка под социальным углом зрения во многом был характерен умозрительный подход к анализу социально-языковых связей – еще не был накоплен значительный фактический материал, относящийся к этой области исследования. Кроме того, многие вопросы, касавшиеся корреляции "язык–общество", только ставились, и обсуждение их велось в самом общем виде, с опорой на немногие иллюстративные примеры. Таким было, например, обсуждение Е. Д. Поливановым тезиса о необходимости социологической лингвистики, его идеи, касающиеся опосредованного воздействия социальных изменений на языковую эволюцию, о лексике и фразеологии как сферах языка, которые наиболее чутко реагируют на внешнее влияние, и т. п.

Столь же общим было рассмотрение Антуаном Мейе и другими представителями французской социологической школы начала века проблем социальной обусловленности развития языка, его дифференциации под влиянием расслоения общества (см. об этом [Слюсарева 1981: 63 и след.], внимание чешских и словацких лингвистов к функциональной стороне языка, к проблемам нормы и кодификации литературного языка (см. [Краус 1976]).

Следует подчеркнуть, что умозрительный характер многих ранних социолингвистических штудий – отнюдь не порок развития этой науки, а естественный и необходимый этап. Как известно, успех любого дела, а научного исследования в особенности, во многом зависит от правильной постановки вопросов, и ключевой задачей социолингвистики на первых порах было выяснение круга проблем, относящихся к ее компетенции, их правильное формулирование.

Первые социолингвистические работы образовали необходимый фундамент, на котором начало строиться здание теоретической социолингвистики. Это направление социолингвистических исследований занимается изучением наиболее общих, основополагающих проблем, характеризующих отношение "язык и общество". Какого рода эти проблемы?

Многих из них мы уже касались в разных частях нашей книги, поэтому здесь их можно просто перечислить, не претендуя на то, что этот перечень будет полным:

формулирование системы аксиом, группирующихся вокруг общего тезиса о том, что язык есть явление социальное;

выявление наиболее существенных закономерностей языкового развития и доказательство их социальной природы (наряду с такими закономерностями, которые обусловлены саморазвитием языка);

исследование социальной обусловленности функционирования языка, зависимости его использования в разных сферах общения от социальных и ситуативных переменных;

анализ процессов речевого общения, в которых определяющее значение имеют такие факторы, как система социальных ролей, исполняемых участниками коммуникации, социально-психологические условия реализации тех или иных речевых актов, их иллокутивная сила, умение говорящего переключаться с одного кода на другие и т. п.;

изучение взаимодействия и взаимовлияния языков в условиях их существования в одном социуме; проблемы интерференции и заимствования элементов контактного языка; теоретическое обоснование процессов формирования промежуточных языковых образований – интердиалектов, койне, пиджинов, – а также другие проблемы.

Теоретики социолингвистики достаточно рано осознали необходимость подкрепить общие положения о зависимости ; языка от социальных факторов массовым эмпирическим материалом (то, что этот материал должен был быть массовым, вполне естественно, поскольку требовалось доказать с о ц и -i альные, групповые, а не индивидуальные связи носи-i телей языка с характером использования ими языковых i средств). М. В. Панов в России и У. Лабов в США были, по-видимому, первыми социолингвистами, которые в нача-
ле 60-х годов XX в. независимо друг от друга обратились к эксперименту как необходимому этапу в социолингвистических исследованиях и способу доказательства определенных теоретических построений. Так был дан толчок развитию экспериментальной социолингвистики.

Современный социолингвистический эксперимент - дело весьма трудоемкое, требующее больших организационных усилий и немалых финансовых затрат. Ведь обычно экспериментатор ставит перед собой задачу получить достаточно представительные и по возможности объективные данные о речевом поведении людей или об иных сторонах жизни языкового сообщества, и такими данными должны характеризоваться разные социальные группы, образующие
языковое сообщество. Следовательно, нужны надежные инструменты экспериментального исследования, опробованная методика его проведения, обученные интервьюеры, способные неукоснительно следовать намеченной програм
ме эксперимента, и, наконец, правильно выбранная совокупность обследуемых информантов, от которых и надо получить искомые сведения.

Правда, история науки знает случаи и не столь громоздкой организации социолингвистических экспериментов. Как полушутя-полусерьезно рассказывает в своей книге Р. Белл [Белл 1980: 299], одним из первых социолингвистов-экспериментаторов можно считать древнего военачальника Иефтая, принадлежавшего к племени галаадитян. Для того чтобы предотвратить проникновение в его вооруженные силы вражеской "пятой колонны" – представителей племени ефремлян, Иефтай приказывал каждому воину, приходившему к переправе через реку Иордан:

– Скажи "шибболет". Шибболет на иврите означает 'поток'. Такой приказ на берегу реки был вполне уместным и даже естественным: галаадитяне легко произносили звук [ʃ] в начале слова шибболет, а ефремляне не умели этого делать. Результат эксперимента был кровавым: «каждого, кто не умел произнести "шибболет" на галаадитский манер, "они взяли и заклали < > и пало в то время ефремлян сорок две тысячи" (Книга Судей, 12.6.» [Белл 1980: 300].

В конце 50-х годов XX в. ленинградский исследователь Н. Д. Андреев провел несложный, но весьма эффективный эксперимент. Он спрашивал людей на улицах Москвы и Ленинграда, как называется тот или иной городской объект – вокзал, мост, проспект, – с целью выяснить, как люди произносят финали прилагательных типа Казанский, Ленинградский, Ярославский (вокзалы), Ботанический (сад), Невский (проспект), Кировский (мост) и т. п. (возможны два варианта: [-кыj] и [-к'иj]). Правда, на эксперимент ушло два года (его проводил один человек), зато исследователь получил массовые данные: он опросил 2280 информантов, в том числе 1378 москвичей и 902 ленинградца, которые были разделены на группы в зависимости от возраста, пола и – весьма ориентировочно – от социального положения, и их ответы нашли отражение в суммирующих таблицах (подробнее об этом эксперименте см. [Андреев 1963]).

С началом широкомасштабных социолингвистических исследований потребовались более сложно организованные эксперименты, результаты которых характеризовали бы не тот или иной случайно выбранный языковой факт, а определенные структурные особенности языка – например, его произносительной системы, системы словоизменения тех или иных классов существительных и глаголов и т. п.

Для проведения подобных экспериментов разрабатываются методики массовых обследований. Некоторые из таких методик успешно применяли У. Лабов и его последователи при изучении современного американского варианта английского языка, а также коллектив московских лингвистов под руководством М. В. Панова.

В зависимости от задач, которые ставит перед собой социолингвист-экспериментатор, применяются и такие методики, которые не связаны с обследованием больших групп говорящих. Таковы, например, некоторые эксперименты по изучению кодового переключения. Американский ученый Дж. Гамперц записал на магнитофон разговор между американцами мексиканского происхождения. Английский язык в этом разговоре чередовался с испанским. Затем запись была расчленена на тематически однородные эпизоды, а эпизоды разделены на реплики. «После этого исследователь совместно с автором каждой реплики, содержащей переключение кода, пытался выяснить место данной реплики в структуре текста и определить "социальное значение" переключения кода. В частности, использовался метод субституции: фраза с переключением кода заменялась фразой на другом языке с тем, чтобы выявить функциональную и смысловую роль переключения» (цит. по [Швейцер 1976: 165]).

В пилотажных исследованиях, когда основной целью является опробование тех или иных инструментов сбора материала (анкет, вопросников, тестов и т. п.), а также различных методик получения социолингвистических данных, экспериментатор вправе дать полную свободу своей изобретательности в проведении экспериментов, чтобы найти наиболее эффективные и надежные способы их осуществления, отбросить методы, не дающие искомого результата, или существенно скорректировать их.

Например, на ранних этапах социофонетических исследований, когда ставилась задача изучить зависимость произношения людей от их социальных характеристик, наиболее простым путем получения материала было предложение информантам прочитать перед микрофоном заготовленный исследователем список слов (включающий слова с нужными фонетическими явлениями). Однако вскоре выяснилось, что чтение разрозненных, синтаксически не связанных друг с другом слов не отражает тех произносительных особенностей, которые проявляются в связной речи. Кроме того, на произношение информанта влиял орфографический облик слова (что могло сказываться, например, в том, что информант читал було[чн]ая, ти[хи]й, бою́[с ́], тогда как в спонтанной речи того же человека эти словоформы звучали иначе: було[чн]ая, ти[хы]й, бою[с]). Поэтому чтение списков слов было дополнено чтением более или менее значительных отрывков из специально сконструированного "фонетического" текста (см. о нем в главе 5), пересказом определенных текстов, а также записями свободной беседы с интервьюируемым на избранную интервьюером тему (оганичение темы бесед необходимо, так как это увеличивает вероятность появления в речевой цепи слов и словоформ, содержащих изучаемые звуки и звукосочетания).

4 6. Социолингвистика и социология языка

Наряду с термином "социолингвистика" многие исследователи употребляют термин "социология языка". Одни считают их синонимами, другие настаивают на необходимости разграничивать стоящие за ними понятия, считая социолингвистику одним из направлений социологии языка. При этом иногда тот или иной автор пытается теоретически разграничить эти направления исследований, но, используя их названия в конкретных описаниях языка под социальным углом зрения, взаимозаменяет термины "социолингвистика" и "социология языка" как полные синонимы. Например, американский ученый Дж. Фишман считает, что социолингвистика исследует прежде всего "социально обусловленную вариативность языкового употребления" [Fishman 1971: 8], социология языка рассматривает социально обусловленные языковые варианты (то, что уже установлено социолингвистикой) "как цели, как препятствия и как стимуляторы" социального взаимодействия, а самих "исполь-зователей языка и способы употребления ими языковых вариантов – как аспекты более общих социальных систем и процессов" [Там же: 9]. Однако в большой работе, помещенной в том же томе, что и процитированное предисловие [Fishman 1971a], Дж. Фишман не различает терминов социолингвистика и социология языка, используя их как синонимы.

Согласно мнению, которое разделяется многими современными исследователями, основное различие между обсуждаемыми понятиями заключается в том, что социолингвистика – это область языкознания, и она изучает языковые явления с привлечением социальных факторов (обусловливающих развитие и функционирование этих явлений), а социология языка – междисциплинарная, промежуточная область исследования, сочетающая социологические цели и методы исследования с лингвистическим материалом (см. [Kjolseth 1972; Белл 1980]. Развивая этот взгляд, можно сказать, что социолингвистика изучает языковые отношения и процессы, привлекая для их интерпретации социальные факторы, а социология языка изучает социальные отношения и процессы, обращая внимание на языковые явления, которые находят отражение в этих отношениях и процессах.

В отличие от социолингвистики, которая изучает вариативность языка, зависящую от социальных условий его существования, социология языка интересуется тем, как распределен язык, в частности языковые варианты в различных социальных группах, и как эти группы с помощью языка достигают своих целей. Например, социолингвиста интересует, как манипулирует языком власть (см. об этом в работах [Блакар 1987; Купина 1995]), как она использует его в качестве средства социальной демагогии [Николаева 1988] или средства скрыть истину [Вайнрих 1987], как можно найти путь к согласию с политическим оппонентом без ущерба для собственного реноме [Фишер, Юри 1987] и т. п. Социолингвист идет "от языка", от языкового факта, социолог языка – "от общества", от общественных отношений и институтов.

Поясним сказанное на примере. Изучая вариативность языка, социолингвист устанавливает, что использование языковых вариантов V(l) и V(2) зависит от возраста, пола, социального статуса информантов, от уровня их образования и общей культуры и от других характеристик. Основываясь на том, что вариант V(l) больше распространен в культурной среде и в группах более молодых носителей языка, исследователь может интерпретировать этот вариант как социально более престижный и более перспективный – с точки зрения нормы, – чем V(2), который представлен в менее культурной среде и главным образом в речи старшего поколения.

Те же самые варианты V(l) и V(2) могут быть и объектом внимания социолога языка. В этом случае они фигурируют как одни из признаков того или иного социального слоя, той или иной социальной группы – в ряду прочих признаков – например, психологических, поведенческих и т. п. (которые изучаются представителями других гуманитарных наук).

Однако социология языка не ограничивается использованием результатов, полученных социолингвистами, для лингвистической характеристики тех или иных групп. Задачи ее значительно шире. Идя "от общества", т. е. от лингвистической характеристики общества и составляющих его социальных групп, социолог языка определяет, какими языками и языковыми подсистемами пользуется та или иная группа, в каких сферах общения и с какой регулярностью, каковы численные соотношения лиц, владеющих разными коммуникативными кодами и субкодами, устанавливает количественные показатели, характеризующие использование языка (языков, языковых подсистем) в средствах массовой информации, в науке, в сфере образования, художественного творчества и т. п. Особенно актуальны такие исследования в многоязычных обществах, где важными параметрами языковых ситуаций являются распределение языков в разных общественных и этнических группах, характеристика групп с точки зрения использования ими этих языков в тех или иных коммуникативных целях, общественные оценки "своего" и "чужого" языков и т. п.

Социология языка может ставить перед собой и задачу изучения определенных социальных групп в качестве таких совокупностей людей, которые используют специфические языковые средства в роли символов принадлежности индивида к данной группе.

Таким образом, социолингвистика и социология языка, имея много общего в целях и задачах исследования, достигают этих целей и решают эти задачи, идя разными путями: первая – от языка к обществу, вторая – от общества к его языковым характеристикам.

В некоторых работах помимо социолингвистики и социологии языка выделяется еще лингвистическая социология, или лингвосоциология. Как следует из определений, которые дает Л. Б. Никольский этому понятию, оно весьма близко к тому содержанию, которое вкладывается в термин "социология языка": это "направление или область исследования, в которой изучаются социальные явления и процессы через их языковые отражения, а язык рассматривается в ряду факторов, оказывающих воздействие на функционирование и эволюцию общества" [Никольский 1976: 131]. В сходном понимании термин лингвистическая социология употребляют и некоторые зарубежные лингвисты (см., например [Ellis 1965]).

4.7. Прикладная социолингвистика

Многие науки, помимо теоретической разработки стоящих перед ними задач, решают задачи, связанные с практикой; обычно направления, занимающиеся этим, называются прикладными. Существует, например, прикладная лингвистика, которая разрабатывает широкий круг практических проблем – от создания письменностей и алфавитов для бесписьменных и младописьменных народностей (эта задача была чрезвычайно актуальна в нашей стране в 1920– 1930-е годы) до разработки систем машинного перевода, информационного поиска и других систем автоматической переработки текста. Обширно поле применения прикладной математики, прикладной психологии и других прикладных наук.

Какие же проблемы составляют объект прикладной социолингвистики?

Это, например, проблемы обучения родному и иностранным языкам. Традиционная методика преподавания языков базируется на словарях и грамматиках, которые фиксируют главным образом внутриструктурные свойства языка и обусловленные самой его системой правила использования слов и синтаксических конструкций. Между тем реальное употребление языка, как мы выяснили в предыдущих главах, регулируется еще, по крайней мере, двумя классами переменных – социальными характеристиками говорящих и обстоятельствами, в которых происходит речевое общение. Следовательно, обучение языку наиболее эффективно тогда, когда в методике его преподавания, в учебной литературе учитываются не только собственно лингвистические правила и рекомендации, но и различные "внешние" факторы.

Наиболее очевидна роль этих факторов при обучении второму языку. Те знания и навыки, которые ребенок приобретает в процессе освоения родного языка, взрослый человек, постигая неродной для себя язык, должен усваивать "с нуля", в значительно более короткие сроки и в известной мере искусственно – в учебной ситуации, а не в ходе постепенной социализации. Ошибки в чужом языке, и особенно в речевом поведении, чаще всего происходят от незнания ситуативных и социальных условий уместности тех или иных языковых единиц и конструкций, от невладения мехазмами _КОдового переключения при изменении параметров речевого общения (смене темы, адресата, цели и т. п.). В отечественной системе образования еще нет должного осознания целесообразности применения социолингвистики для целей обучения языкам, хотя социолингвисты пытаются внедрить в сознание педагогов важность этой проблемы (см. работы [Дзекиревская, Тарасов 1970; Дьячков 1992; 1993; Фирсова 1992]). В лучшем случае используются страноведческие знания (ср., например, серию учебников русского языка для иностранцев, созданную в Институте русского языка им. А. С. Пушкина), но они составляют лишь часть социолингвистической информации. В США и некоторых других странах важность подобной информации при обучении языку осознана достаточно давно. К этому выводу можно прийти на основании как общих заявлений типа "...социолингвистическая информация может способствовать разработке новых основ подготовки учителей, созданию учебных материалов, методов обучения и различного рода учебных программ" [Shuy 1974: 157], так и конкретных программ, созданных с участием социолингвистов и применяемых в школьном обучении языкам. Уже к середине 70-х годов было разработано несколько таких программ, и интенсивная работа в этом направлении продолжается как в США, так и в странах Западной Европы.⁷⁴

Социолингвистическая информация важна при разработке проблем и практических мер, составляющих языковую политику государства. Языковая политика требует особой гибкости и учета множества факторов в условиях полиэтнических и многоязычных стран, где соотношение языков по их коммуникативным функциям, по использованию в различных сферах социальной жизни тесно связано с механизмами политического управления, национального согласия и социальной стабильности. Одним из инструментов языковой политики являются законы о языках. Их разработка в целом – компетенция юристов: именно они должны четко и непротиворечиво формулировать положения, касающиеся, например, статуса государственного языка, его функций, защиты монопольного использования государственного языка в наиболее важных социальных сферах, регламентации применения "местных" языков и т. п. Но совершенно очевидно, что создать лингвистически грамотные законы о языке можно лишь на основе всестороннего знания функциональных свойств языка, степени разработанности в нем тех или иных систем (например, системы специальных терминологий, научного языка, языка дипломатических документов, официально-делового общения и т. п.), более или менее детального представления о том, что м ожет и чего не может данный язык в разнообразных социальных и ситуативных условиях его применения (широкий круг вопросов, связанных с разработкой законов о языке, обсуждается в статьях сборника [Языковые... 1994]). Сферы приложения социолингвистической теории и результатов социолингвистических исследований к решению задач общественной практики нередко зависят от характера языковой ситуации в той или иной стране. В многоязычных странах возникают одни проблемы, в моноязычных – совсем иные. В условиях многоязычия остро стоят вопросы выбора одного языка-макропосредника, который служил бы средством общения всем нациям, населяющим страну, и, возможно, обладал бы статусом государственного языка. В условиях языковой однородности актуальны проблемы нормирования и кодификации литературного языка, его отношений с другими подсистемами национального языка. Отсюда – разные акценты в разработке социолингвистических проблем, в ориентации прикладных направлений социолингвистики.

Например, в некоторых полиэтнических странах особое политическое значение приобретает сохранение языков малочисленных народностей (так называемых миноритарных языков – от фр. minoritaire'относящийся к меньшинству, представляющий собой меньшинство'), в связи с чем возрождается литература на этих языках, они вовлекаются в сферу общественной коммуникации. Нередко эти процессы приходят в противоречие с функциональными возможностями миноритарных языков, с неразвитостью в них стилей, неразработанностью специальных терминологий, общественно-политической лексики и т. п. Многие из этих проблем – объект интереса прикладной социолингвистики.

В ряде стран современной Европы остра ситуация с иностранными рабочими и иммигрантами из азиатских и африканских государств, с их социальной, культурной и языковой адаптацией. Поэтому вполне объяснимо внимание немецких и французских исследователей к речевому поведению иммигрантов, смешанным формам речи (в частности, к полуязычию - например, турецко-немецкому, арабо-фра'нцузскому и т. п.), к обучению детей иммигрантов в европейских школах и др. (освещение этой проблематики можно найти в сборнике [Living... 1982], сжатое ее изложение - в статье [Liidi 1990]).

Для американской социолингвистики некоторое время тому назад был характерен всплеск интереса к блэк-инг-лиш– языку американских негров, который по ряду черт отличается от стандартного американского варианта английского языка. В связи с этим весьма актуальной оказалась проблема обучения негритянских детей в школе, поскольку речевые навыки, полученные ими в семье, приходят в противоречие с правилами того английского языка, которому их обучают в школьном классе (см. [Dillard 1973; Labov 1972; Швейцер 1981]).

В условиях современной России актуально изучение и многоязычия, характерного для полиэтнических стран (в частности, сохранения "витальности", т. е. жизнеспособности, миноритарных языков), и вопросов, связанных с нормализацией и кодификацией отдельных национальных языков, например русского литературного, взаимоотношений и взаимовлияния разных подсистем национального языка, что получает отражение в языковой практике и вызывает определенную общественную реакцию. Такова, например, реакция на жаргонизацию литературной речи, весьма интенсивную в конце XX в., на неумеренное заимствование иноязычной лексики, на другие процессы, характерные для развития и функционирования современного русского литературного языка, которые, по мнению многих представителей интеллигенции, требуют регулирующего вмешательства со стороны лингвистов.

Подробный очерк истории языковой политики в нашей стране представлен в приложении к учебнику.