Главная страница
Навигация по странице:

  • Глава 5. В пасти одинокого волка

  • Книга. Николай Иванов Вместо предисловия


    Скачать 0.84 Mb.
    НазваниеНиколай Иванов Вместо предисловия
    АнкорКнига
    Дата27.06.2022
    Размер0.84 Mb.
    Формат файлаpdf
    Имя файлаavidreaders.ru__specnaz-kotoryy-ne-vernetsya.pdf
    ТипДокументы
    #617004
    страница2 из 10
    1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
    Глава 4. «Нам ничего не выгорает»
    Рано утром, когда все еще спали, Зарембе приказали прибыть с группой на аэродром не в шестнадцать часов, как обговаривалось ранее, а ровно в девять. Вместе с Мариной, хотя подполковник по мобильному телефону и предупредил неизвестного Вениамина Витальевича об исключении Марины Милашевич из команды.
    — Если поедешь с нами до аэродрома, захватишь ее обратно, —
    попросил меня Заремба, не став спорить в эфире.
    — Что с Волонихиным?
    — Летит.
    — По возвращении сразу позвони.
    — Не знаю как насчет сразу, но объявлюсь.
    — Наверное, я ничем не смог тебе помочь…
    — Со стороны виднее. Сделано максимум. Спасибо.
    — Если честно, завидую.
    — Не надо завидовать солдату на войне. Тем более что падаль, которая сунула нас в чеченскую грязь, нас же ею потом и умоет. И мертвых, и живых. Или не быть мне генералом.
    Судя по его увольнению из армии, генералом теперь ему не стать никогда. И это потеря в первую очередь для армии и страны, а не для него лично. Профессионал не пропадет. Страна пропадет без профессионалов…
    — Зачем тогда летишь? Брось все к чертовой матери.
    Спецназовец обреченно усмехнулся и объяснил как маленькому:
    — Сейчас, к сожалению, время руководителей, А они разучились принимать решения. Я, подполковник, еще заменим: если откажусь, найдут другого. И может получиться, что хуже меня. Вот если бы начали отказываться от этой войны генералы… Или хотя бы потребовали развязать им руки: воевать — так воевать! А то сегодня — вперед, а назавтра ты уже убийца. И — назад, да еще не стрелять. Мы некоторые села по пять — семь раз брали и отдавали обратно. От
    ‑да‑ва‑ли! И каждый раз — с новыми потерями. Не знаешь, кому это надо?
    Нет, Зарембе нельзя лететь в Чечню. Это не Марина не готова к операции, а он сам. В нем болит сама война и то, как ее вела Россия. Как с ним самим обошлись там. Как профессионал — спецназовец Заремба свернет горы, а как человек — не переплывет и ручей. Что в нем возобладает? Поинтересуется ли хоть кто-либо когда-нибудь его
    психологическим состоянием, а не боевой выучкой?
    Пока же в ожидании «рафика», высланного за труппой, каждый коротал время по-своему. Подполковник ушел колдовать над своим рюкзаком. Василий Туманов метал ножи в сосну, на свое несчастье выросшую неподалеку от автостоянки. Всаживал капитан ножи безошибочно, с разного расстояния, но, присмотревшись, я заметил особенность — никогда с четного количества шагов. Видимо, лезвие достигает цели именно с трех, пяти, семи, девяти метров. А если судить по многочисленным зарубкам-шрамам на теле сосны, провожала она отсюда очень и очень многих. Куда? Сколько не вернулось?
    Волонихин, став на руки вниз головой, отжимался от земли. Лицо его побагровело от усилия, хвостик волос, стянутых резинкой, окунался в пыль, но Марина, опершись на снайперскую винтовку, смотрела на доктора восхищенно. И тот готов был зарываться в пыль лицом, лишь бы не угас огонек в глазах девушки.
    Появление в группе Волонихина для меня оставалось наибольшей психологической загадкой. Ну ладно командиры — те всегда рвутся в бой,
    если не трусы. Но когда врач, пусть даже в прошлом и военный, сам напрашивается на войну, и войну не за Отечество, а по сути братоубийственную, — это абсолютно непонятно, Тем более после скандального, прогремевшего на всю страну решения руководителей
    Первого медицинского института не принимать на учебу бывших солдат- контрактников. По их мнению, человек, который добровольно, за деньги шел убивать других, не может по своей сути стать врачом.
    В чем-то начальство мединститута понять можно А вот Иван…
    Впрочем, какое мне дело до него? Человек, как правило, принимает только похвалу и награды. На остальное ощетинивается…
    — Чем озабочен? — Рядом вновь стоял Заремба. Грибы растут более шумно, чем он ходит.
    — Озабочен? Жизнью. Ее раскладом.
    — И кому что выгорает?
    — Боюсь, что нам, — я обвел взглядом группу, не отмежевывая себя, — ничего.
    — Это ты брось, — не согласился подполковник. — Если еще и мы в этой жизни потеряемся, не найдем ориентиры, то кому выживать?
    — Новым русским.
    — Это не так страшно. Среди них, насколько успел заметить за свою гражданскую жизнь, полно порядочных людей. Которые не зашмыгали носом и не загнусавили, а засучили рукава и вкалывают. А подлости
    хватает везде. Да мне ли тебе рассказывать? Среди вас, журналюг, сколько умничающих и поучающих, а сами палец о палец не ударили?
    — Надеюсь, я к таким не отношусь?
    — Такие у меня бы не стояли здесь. — Подполковник помолчал, но,
    наверное, когда-то журналисты достали его, и он продолжил тему сам: — У
    вашего брата всегда преимущество первого выстрела. И выбора оружия. Не замечал, что вы расстреливаете людей из любых удобных вам положений?
    Потому вас и не любят.
    — Ну не все же такие, — продолжал защищать я хотя бы себя. Хотя правду оставлял за Зарембой. Журналисты любят налететь, отыскать самые поганые дыры и сунуть туда свой нос. Потом сделать глубокомысленное лицо и, ни за что не отвечая, пожурить, поучить, походя похлопать по щекам кого бы то ни было. Ах, какие мы умные! Смелые!
    Принципиальные!
    А на самом деле, собрав гонорары на чужих проблемах, оставляем человека одного. А сами летим дальше, вынюхивая сенсацию и делая на ней себе имя и состояние.
    Трутни!
    Сам журналист, но порой не просто стыжусь, а уже ненавижу эту продажную в большинстве своем профессию, людей, подстраивающихся под главного редактора, политическую власть, рекламных агентов, но на всех перекрестках орущих о своей независимости.
    Независим спецназ. Вот они захотят — полетят, а нет — и никто их не сдвинет с места. Потому как в чеченской войне понятия долга и совести, на чем зиждется офицерство, не совпадают. Работы в ней — да, под завязку.
    Риска — сколько угодно. Нервов, отчаяния, неразберихи — тоже хлебай из корыта. И именно на эту часть бойни бросают Зарембу с группой. Если выйдет удача, мгновенно присосутся комментаторы, оценщики,
    провожающие, встречающие, сопровождающие, подписывающие: «Мы пахали»… Провал — отдуваться подполковнику одному.
    — Извини. Я, наверное, перегибаю палку, но это потому, что немного дергаюсь, — откровенно признался Заремба, думая, что я умолк из-за журналистики. — Срок мал, люди не мои, задание темное…
    — Ты, главное, не забудь объявиться, когда вернетесь, — повторил я просьбу.
    — Успокаивай, успокаивай. Благое занятие, особенно в отношении меня, — распознал мою поспешность подполковник.
    — Кремень?
    — Не жалуюсь. Иначе не быть мне… — он впервые запнулся на
    любимой присказке, но закончил: — … пенсионером.
    Насчет пенсионерства не знаю, а вот на военном аэродроме в
    Чкаловском от руководства группой его практически отстранили.
    Полненький, с капельками пота на глубоких залысинах Вениамин
    Витальевич сам стал приглашать спецназовцев по одному в комнату, на двери которой красовалась зеленая табличка «Таможня».
    Ее успешно проходил каждый, потому что назад не вернулся никто.
    Даже вызванная вслед за Волонихиным Марина.
    — Ох, влезаю я куда-то по самые уши, — оставшись последним,
    прищурил глаз Заремба. Словно пытался просмотреть через дверь, как оценивают его команду и какова роль его самого в закручивающемся действе.
    — Пожалуйста, — в тот же момент пригласили на «таможню» и его.
    Подполковник протянул мне руку, но расстаться нам не дали.
    — Извините, а это кто? — озабоченно спросил спортивного вида парень, работавший дверной ручкой.
    — Мой товарищ, — даже не стараясь казаться дружелюбным, ответил
    Заремба. Обратил свой взор снова на меня. — Давай, до встречи. И будь поосторожнее, мало ли что, — последнюю фразу он произнес шепотом,
    показав глазами себе за спину.
    Никогда не относил себя к паникерам, но тут сердце почему-то екнуло в нехорошем предчувствии. А ведь в самом деле: я невольно соприкоснулся с тайной, о которой скорее всего не должен был знать. О том, как нынче убирают свидетелей, пусть даже и случайных, газеты пишут через день.
    Сам пишу. И уже порой нет разницы, мафия этим занимается или власть…
    — Возвращайтесь, — отметая свои, еще только предполагаемые проблемы, ответил спецназовцу.
    За ним захлопнулась дверь. Какая к черту « таможня». Здесь должна висеть табличка «Война».
    … Частник, согласившийся подбросить до метро, в прошлой,
    доразвальной жизни наверняка имел отношение к органам, потому что сразу отметил мою нервозность. Присмотрелся и неожиданно кивнул на зеркальце заднего вида:
    — Что, догоняет кто-то?
    Мне зеркала показалось мало, я обернулся.
    Несколько машин, вылупившись блестящими на солнце глазами- фарами, угрюмо плелись за нами. Какая из них могла принадлежать
    «наружке», определить оказалось не под силу, и сосед подсказал:

    Посмотри во второй
    «строчке» бежевую
    «вольво»
    За

    «прокладочкой» из микроавтобуса.
    Машина как машина.
    — Проверимся, — вошел в непонятный мне раж частник. Впрочем,
    почему непонятный? Если он в самом деле служил в контрразведке, то в нем сейчас проснется азарт профессионала.
    И тогда — держись.
    Держался за скобу над дверцей, потому что помчались с такой скоростью и такими перестроениями, что сомневаться, кем был водитель,
    больше не приходилось. После развала Союза у нас, к сожалению,
    полстраны оказалось в «бывших». И в первую очередь из тех, кто служил
    Отечеству, а не заготавливал себе соломку для подстилки. Проснется ли когда-нибудь совесть у нынешних демократов, чтобы хоть на миг забыть о собственном кармане и подумать о России? Откуда свалилась на нас эта свора, где ее взрастили и кто воспитывал? Почему оказались у власти и при деньгах? Как долго планируют жировать? Что станут потом мямлить в свое оправдание? Да и станут ли? Что им мнение других…
    — «Наружку» сбросишь в метро, — продолжал получать я инструктаж от парня, неизвестно почему сразу принявшего мою сторону. А вдруг я враг? Или в сегодняшней России тот, кто борется с властью — изначально друг простого народа? — Сделаешь два-три выхода из вагона перед закрытием дверей, пару пересадок — и останешься чист, как кошелек пенсионера. Будь.
    Я продолжал не верить в слежку за собой. В честь чего она? Заремба выполняет хоть и деликатное, но правительственное задание, я — военный журналист, а не шалава из бульварной газетенки, способная растявкать любое слово по белу свету. Зачем «наружка»? Если у кого-то возникли ко мне вопросы — задавайте откровенно, мне скрывать нечего.
    Убеждал себя так, а сам ввинчивался в толпу у турникетов. Бежал по эскалатору, несколько раз принимая вправо и пропуская текущий следом поток вперед. Потом понял, что внизу меня ждать еще удобнее и прекратил попытки перехитрить собственную тень. А вдруг меня захотят убрать?
    Чушь.
    Мелькнувшая мысль показалась настолько нелепой, что усмехнулся сам. Но сам и почувствовал, что улыбочка-то вышла настороженной. А тут еще на глаза попалась неестественная парочка в переходе: парень в инвалидной коляске без ног просит милостыню, а рядом старушка продает пензу, которой оттирают мозоли на пятках. И это не парадоксы московского метро. Это сегодняшняя жизнь России. Где молодым парням отрывает ноги в непонятных разборках, а матерей заставляют торговать, чтобы выжить.

    Это Россия, где законы и нравственность — разные вещи. Где власть и народ — совсем не одно и то же. Где не в чести честь и единство слова и дела…
    Нет, в такой России могут убить свои. Могут. Поэтому, не забывая советы водителя, несколько раз выскакивал из вагонов через закрывающуюся дверь.
    Пропускал электрички, переходил на противоположные пути, словно проехал свою станцию. И старался увидеть тех, кто станет дергаться вслед за мной.
    Но или я был дилетант в шпионских штучках, или никакой слежки не велось: ничего не увидел. C тем и приехал домой. Зато дома младшая дочь наябедничала на старшую:
    — А Таня днем не хотела идти со мной играть.
    Таня… В эти дни очень часто вспоминал ту, в честь кого это имя появилось в нашей семье.
    — А что ты ищешь? — не отступала младшая, когда полез в самые дальние шкафы за самыми дальними блокнотами. Телефон «коммуналки»
    сохранился. Пока жена не пришла с работы, торопливо набрал код и номер.
    — Алло, кого вам надоть? — послышался старческий голос.
    — Баба Степанида?
    — Щас мущинский голос позову, а то ничего не слышу. Петь, подойди,
    возьми трубку.
    Быстрее Петра пришла моя жена. Она завозилась с замком, и я торопливо спросил:
    — Дядь Петя, Таня дома?
    — А кто говорит?
    — Квартирант ваш стародавний. Она дома?
    — Сейчас нету. Как мужа убили, так уехала домой. Но скоро обещалась вернуться. Хочешь увидеть, бери бутылку и приезжай. Но только вот кто ты, не припомню.
    Кто я такой? Трус и бездарь.
    — Ну что, лентяи, — добавила с порога эпитетов и жена. — За хлебом-то хоть сходили?
    — Ты приедешь? Ждать? — не желал расставаться с надеждой на халявную выпивку дядя Петя.
    Вряд ли. Жизнь всегда приземленнее мечтаний — это уже понято и пройдено. Хотя кто нас постепенно отучает от поэзии? Только потому, что в ней, несмотря на легкость, все намного строже — ритм, рифма…
    Какая рифма к слову Таня? Любовь? Медленно положил трубку на пузатый серый телефон. Надо идти за хлебом…

    Глава 5. В пасти одинокого волка
    Через лощину — пулей. Один бежит — остальные прикрывают.
    Движение по лесу — в шахматном порядке. Следом в след давно не ходят,
    здесь не детская игра в шпионы. Засаду следует ожидать в любое мгновение, и основное при выстрелах в упор — не оказаться под одной очередью.
    Привал — каждый и отдыхает, и сторожит самого себя. Плюс прикрывает спину товарища. Нет нужды беспокоиться и за свою —
    прикроют другие.
    «Онемели», лишь ступив на территорию «свободной и независимой
    Ичкерии». Да и о чем разговаривать — идти надо. Поглубже в пасть тому волку, что выбран чеченцами для своего символа и застыл на зеленых знаменах и эмблемах. Когда хищник откусывает руку? Если пытаешься вырваться. А все нужно делать наоборот: если хватает тварь руку,
    засовывают ее как можно глубже ей в пасть. Тогда зверь захлебывается, сам разжимает зубы и отскакивает в сторону.
    В тылах Ичкерии разведчику спокойнее. В тылах боевики хвастливее и беззаботнее. Федералы, конечно, могут «позвонить»
    4
    в любое селение, но такое случается не часто, а на войне на подобном не зацикливаются. Нет- нет, в тылах хорошо — хоть в своих, хоть у противника.
    Дальше сами.
    — Добро.
    Заремба протянул руку казакам, которые вели его группу тайными тропами в нужный квадрат.
    Еще одна страничка чеченской войны, мало афишируемая, но от того не исчезнувшая — участие в ней добровольцев-казаков. В первую голову
    — терских, пятигорских. Два батальона станичников, полулегально поставленные на довольствие армии, умываясь кровью, два года тянули солдатскую лямку на чеченском фронте.
    Бились казаки с чеченами люто, друг друга в плен не брали. На них,
    полулегальных черновых войны, и вывели Зарембу: эти проведут незаметно хоть до самого Дудаева, если он жив. Довели. До отметины на карте, которую оставил ногтем атаман. В действительности это оказалось опушкой дубовой рощи, где им и предстояло расстаться.
    — Быть удаче, — все три казака-проводника подняли вверх автоматы.
    — Быть, — в ответ отозвалась группа. Сказали хотя и полушепотом,
    но вместе получилось достаточно громко для спецназа, Однако Заремба на этот раз простил прокол: иногда важнее настрой подчиненных, даже если он не стыкуется с конспирацией.
    Казаки развернулись в обратную сторону — немолодые уже, наверняка отцы семейств. А служи они в армии, подбирались бы уже к погонам подполковников. Что их заставило взять в руки оружие? О романтике говорить глупо. Только близость дома и желание остановить войну как можно дальше от него. Да и показать беспокойному соседу, что рядом тоже не олухи. И тот, кто покажет зубы, в ответ получит зуботычину, а не заискивающую улыбочку.
    Разведчики провожали взглядами казаков до тех пор, пока те не скрылись за склоном. Не заостряли внимания, но каждый понял, что обрывалась последняя ниточка, связывающая их с мирной жизнью,
    Родиной.
    Правительство хотя и твердило, что Чечня — неотъемлемая часть
    России и наша Родина, но после всего свершившегося русские не особо-то и желали иметь в кровном родстве такого шумливого и чванливого братца.
    Барьер, когда трудно представить уход от России какого-то народа,
    оказался преодолен, и русские сами начали требовать от правительства:
    дайте всем «независимым» полную свободу. Наиполнейшую. Но — с обязательным закрытием всех границ, введением таможен, исключением из рублевой зоны. И пусть та же Чечня попробует жить самостоятельно, не имея внешних границ с другим миром. И посмотрим, кто к кому первый приедет с поклоном…
    Но то политика, эмоции, а Заремба стоял с группой на грешной земле в грешное время.
    — Все! — оборвал, отрезал он и прошлое, и наступившее гиблое настроение.
    Сделал это, возможно, слишком грубо, ведь не солдаты из стройбата стояли перед ним. Но в то же время именно потому, что не желторотые юнцы влезли в Чечню, они его и поняли. Жизнь каждого зависла на волоске, а волосок этот всякий способен оборвать. Им ли не знать этого…
    — Не станем о грустном, — грустно, но улыбнулась Марина.
    Оказалось, что худо-бедно, но за неделю в группе научились улавливать и устанавливать общее настроение.
    Это несколько обрадовало подполковника, и он с уже большим оптимизмом оглядел команду. Взгляд невольно остановился на Марине. На «Таможне» Вениамин Витальевич мягко, но непоколебимо отвел все его попытки исключить девушку из операции.

    — Она уже получила аванс, — как последний аргумент он положил пухленькую ладонь на стопочку сберкнижек у края стола. — Здесь же и ваши сорок процентов.
    Протянутая подполковнику сберкнижка оказалась заполненной на его имя.
    — Возвращаетесь и получаете остальное. Вот «Трудовое соглашение»
    на выполнение строительных работ в Чеченской Республике и наши обязательства. Вот ваши доверенности друг на друга, если вдруг кто-то…
    Нужно только поставить образцы подписей, которые нотариус, с вашего позволения, готов заверить. Прямо сейчас.
    Все предусмотрел Вениамин Витальевич. Отрезал пути к отступлению и тут же зазывал вернуться — конечно, не с пустыми руками. Но главное,
    вроде не ловчил и не оставлял на потом договора и обязательства. Знать,
    документы Одинокого Волка ему или Кремлю очень нужны. Очень.
    Но Марина все равно не полетит. Или она, или он.
    — Или она, или — я. — Заремба даже не стал смотреть, какая цифра вошла в сорок процентов аванса.
    — Вы оба, — все еще мягко продолжал встречать сопротивление командира толстяк, но капельки пота с залысины платочком промакнул.
    — Но вы понимаете…
    — А вы? — оборвал на этот раз Вениамин Витальевич. — Вы думаете,
    она от хорошей жизни бежит на войну? Что она имеет на сегодня? Только служебную комнатушку в подмосковных лесах, которой она навек привязана к колонии. Саму колонию. Можно только представить, до какой степени ей все это обрыдло. А ты хочешь, чтобы она до конца дней своих служила в лесу надзирательницей?
    — Ну почему же…
    — А потому, — продолжал напирать толстяк. — И вот она захотела заработать денег и купить квартиру в Москве. И у нее, как понимаешь,
    только два пути — на панель или на войну. Ты желаешь видеть ее в борделе? Поймите, подполковник, эта командировка даст ей сразу столько денег, что она сможет решить половину своих проблем. И начать новую жизнь. И не надо отбирать у нее этот шанс. Лично я не хочу.
    Заремба сник. В отличие от него, занимавшегося боевой подготовкой группы, Вениамин Витальевич залез в проблемы Марины и теперь крыл любой козырь.
    — А это вам на дорогу и всякие непредвиденные расходы, —
    Вениамин Витальевич протянул подполковнику перетянутые резиночкой стопки долларов и рублей. — Можете тратить по своему усмотрению.

    Масксеть «Крона», маски-чулки, — словом, все, что заказывали, здесь, —
    он указал на стоявший у входа рюкзак.
    — Хорошо, — принял деньги Заремба.
    — Ваши документы прикрытия, — толстяк подал спецназовцу удостоверение.
    Майор милиции. В командировке — задание на поиск тел погибших сотрудников МВД.
    — Похоронная команда? — усмехнулся Заремба.
    Вениамин Витальевич развел руками:
    — Гуманность всегда открывала самые прочные двери и растапливала сердца. Это — на всякий случай для своих, чтобы меньше задавали вопросов.
    Было заметно, что он рад смене разговора. Еще бы — от него и требовалось исключить любой шум вокруг группы. И никаких отсекающихся и остающихся — мало ли что начнут болтать. Все, кого первоначально отобрали, — полетели, и кому повезло — прилетят.
    Получили деньги — разошлись.
    Зато Заремба ясно представил, как плотно, намертво они схвачены потными пухлыми ручонками Вениамина Витальевича. Думал, на
    «гражданке» все проще, чем в армии. Теперь знает: да, в войсках все намного грубее, но зато не так потно и липко. Душно на воле-то,
    оказывается!
    На войну. Хоть и в Чечню — но подальше от душной многозначительности.
    — Мы готовы.
    — Чудненько. Ваш позывной — «Кобра»: существо осторожное, но при опасности кусает первой и смертельно. Думаю, дня через три мы встретимся здесь же. С вашего позволения, самолет до Минеральных Вод ждет вас, а там вас встретят и уточнят последние детали.
    Уточняли не в Минводах, а в Пятигорске, куда их привез из аэропорта на обед сухощавый интеллигентный старик.
    — Выход завтра на рассвете, Терское казачье войско выделит проводников. Часов в пятнадцать на вас выйдут по связи и сообщат координаты поисков объекта. Все дальнейшее — исходя из задания и ситуации.
    Ситуация пока складывалась нормально: группа в Чечне, до связи с
    Москвой оставалось около часа. Идти дальше смысла не имело, вдруг придется возвращаться. При таком раскладе лучше устроить перекур.
    — Перекур, — подтвердил Заремба свои мысли командой. И сразу
    оценил Работяжева. Тот обошел, проверил каждую кочку, куст на опушке,
    где решили остановиться. Глаз сапера не отметил ничего подозрительного,
    и Юра разрешил располагаться. Наверное, можно было предложить пообедать вместе и казакам, но потом Заремба успокоил себя: им предстоит дорога назад, а лишний час на воюющей территории всяких разных случайностей только добавляет. Потом, по возвращении, можно будет поднять стакан и сказать чистосердечно казачье «Любо».
    Свои пластмассовые стаканы наполнили кипятком из термоса,
    растворив в них брикетики грибного супа. Запах пошел такой, что все завертели головами и постарались проглотить бульон как можно скорее.
    Все-таки не зря разведку сажают на сухпайки. Про пятнадцать часов, время выхода в эфир, все знали, и чем ближе стрелки собирались «держать уголок», спецназовцы подтягивались поближе к командиру. Хотя что особенного могла сказать Москва?
    Она и сказала всего одну фразу:
    — Семнадцать.
    А хоть двадцать пять. Квадраты наносили на карту Чечни произвольно,
    но группа склонилась над коричнево-зеленым топографическим листом,
    ожидая, куда ткнет острием «Короля джунглей» Заремба.
    Уколол зеленую кляксу не так уж и далеко от местонахождения группы
    — в полутора часах хорошего хода. В Москве иной раз до работы столько добираются, а им предстояло добежать до войны. Не быть им пенсионерами, если к вечеру не заработают оставшиеся шестьдесят процентов.
    — Ноги в руки, — произнес подполковник. И расставил «шахматы»:
    — Юра, ты первым. Где можно — бегом. Семен, — поискал глазами
    Дождевика.
    — Я, — отозвался прапорщик, выступив из-за кустов: пока все наблюдали за картой, он добровольно нес охрану группы.
    — Прикрываешь Работяжева, и только его. Группу замыкает Чачух.
    Вперед.
    Сложность бега по лесу — не успеваешь ориентироваться и очень трудно выдерживать прямой путь. Все норовишь обогнуть слишком низкие деревца, поднырнуть под те деревья, где побольше света. А сверяться с картой и компасом требовалось постоянно: промахнешься на деление — и можно бежать хоть до самого Индийского океана, мыть сапоги в котором призывал в свое время Владимир Вольфович Жириновский.
    — Левее, еще левее, — подправлял острие бега Заремба. Им к
    Индийскому океану не требуется. Нужно залезть в пасть к Одинокому

    Волку. И вырвать добычу.
    Только наверняка он ее с собой не носит. Оттого нужно сесть на хвост и притащиться за боевиками в лагерь. Выждать рядышком с лежбищем ночь, и утром, когда банда уйдет на очередной захват поезда, — а коммерсант из Москвы выходил на Волка именно по поводу его движения, — взять штабную землянку. А в ней — небольшой зеленый сейф с ручкой-штурвалом.
    Шифр Вениамину Витальевичу разузнать не удалось, но Работяжев получил пластилиновую хреновину, которая без огня и дыма вырежет любой замок за считанные секунды. Все почему-то думают, что самые секретные в армии — это связисты. Но тщательнее, чем подрывников,
    сейчас в разведку не отбирают никого. Их такому учат, что саперы в секунду способны разнести в прах то, что создавалось годами и вроде бы самым тщательнейшим образом охраняется. И пусть после этого засекреченные связисты выходят в любой эфир с любой информацией под любой шифровкой — будет уже поздно…
    — Шагом, — подал негромкую команду подполковник, когда воткнулись в семнадцатый квадрат на карте, а на местности перепрыгнули небольшую речушку на дне оврага.
    Выстроили «елочку» — оружие направо-налево через одного. Афган хоть кого-то чему-то научил.
    Заремба в последний раз позволил себе обратить особое внимание на
    Марину. Волонихин держится к ней поближе, словно надеется в случае опасности закрыть девушку собой. Эх, док-док, неужель не знал, что на войне первыми страдают романтики? Молись всем богам, чтобы пронесло.
    Марина увидела взгляд командира, ободряюще улыбнулась: не подведу, все обойдется. К сожалению, не от тебя это зависит, девочка.
    К тому же нутром почуяли, что ступили на землю Волка: воздух способен держать запах опасности, и хороший спецназовец нюхом вычислит источник. Движение разведчиков отчетливо замедлилось,
    дыхание они сдерживали в груди, не давая ему с шумом вырываться наружу. Но, кажется, оно замерло вовсе, когда увидели открывшуюся им картину.
    У дороги, только бочком, краешком коснувшейся дубовой рощи,
    стояли, уткнувшись в придорожную канаву, два сожженных грузовика,
    жутко выставивших наружу свои закопченные внутренности. Между грузовиками в неудобной позе, подвернув ногу, лежал солдат. Будь жив,
    уже давно поменял бы положение…
    Марина, сердобольная душа, первая подалась к нему, но Работяжев
    успел перехватить девушку за руку и, не выпуская, оглянулся на командира.
    Тому из-за деревьев картина виделась не полностью, но когда выступил на просвет, понял: осторожность сапера имела под собой основания.
    Рядом с местом боя, в боковом углублении канавы, виднелся холмик.
    Если это могила остальных погибших, то почему не предали земле и этого несчастного солдата, оставив его лежать между машинами?
    — Я п-посмотрю, — одними губами доложился Работяжев.
    — Семен, — на всякий случай напомнил Дождевику его обязанности беречь сапера подполковник.
    Обидел прапорщика: тот и так курицей-наседкой вертелся вокруг группы. Но слова командира постарался воспринять не как напоминание, а как просьбу: мол, положиться можем только на тебя.
    Заремба легким нажимом на плечо послал сапера на открытое место.
    Юра на коленях осторожно покрутился вокруг погибшего, с сомнением покачал головой и дал отмашку подполковнику — уходим. Спецназовец некоторое время поколебался, но потом все же развернул группу и увел обратно в лес.
    — Что там? — не боясь показаться наивной, поинтересовалась через несколько метров Марина у Работяжева.
    — Может б-быть, з-заминирован.
    — Труп?
    — И-именно т-труп, — кивнул сапер.
    — А если… нет?
    Сапер ничего не ответил. Решения принимает Заремба, и тому тоже оставлять непогребенного солдата наверняка было стыдно.
    Но подполковник на то и командир, что в первую очередь думает о живых. И о выполнении задачи. Если случится подрыв, его эхо в кустах не спрячешь,
    он насторожит Волка, а это совершенно ни к чему, да еще на самом начальном этапе операции.
    — А если н-нет, то н-нет, — чуть резковато, заранее волнуясь, ответил
    Марине Работяжев.
    Объяснять некогда, что они не на студенческих раскопках погибших в
    Великую Отечественную где-нибудь на территории ныне мирной
    Смоленской области, а на войне. Здесь выбор приходится делать намного чаще. И на первый взгляд не всегда вроде более нравственный.
    Отыскивая след Волка, прочесывали теперь лес «гребешком».
    Семнадцатый квадрат, откуда велись переговоры с Москвой — всего-то километр на километр, поэтому не может быть, чтобы взгляд не споткнулся о какую-нибудь зацепку. Волку сторожиться незачем, следы наверняка
    существуют и их остается только обнаружить.
    Первым, требуя внимания, поднял руку Туманов. Пограничник есть пограничник, талант вместе с личным оружием на склад при «дембеле» не сдается.
    Окурки «LМ» валялись небрежно — не солдатские, которые докуриваются до изжеванного фильтра, а отброшенные после нескольких затяжек в свое удовольствие и с сознанием того, что в кармане еще целая пачка и можно позволить себе пошиковать. Или в самом деле времени у курцов только и было — выйти в эфир и узнать у бизнесмена расписание грузовых поездов. Что же за сволочь в Москве продает своих? И сколько их, таких благодетелей, выступающих под лозунгами защиты прав человека? И главное: почему они еще не в «Матросской тишине», если о них знают в Кремле? А может, именно потому они на свободе, что подобравшимся к власти сегодняшним правителям бардак в Чечне самим выгоден?
    Чем больше задавал Заремба себе вопросов, тем глубже влезал в политику. А чем дальше входил в эти кущи, тем неуютнее ему становилось от нравов ее обитателей. Лучше уж рассмотреть, окурки да вдавленные в податливую лесную землю следы. Листва, правда, спружинила и делает вид, будто на нее никто не ступал — но это все чеченские штучки, все против федералов. Но не выйдет нынче, не получится. Не на тех напали.
    Отодвинув листья, Туманов и Заремба посмотрели в одну и ту же сторону. Да, Волк ушел. в лес, ушел неторопливо — так действуют, когда в округе нет охотников. Но нынче охотник нашелся. Не хотелось бы бравады,
    да еще преждевременной, но про себя Заремба решил: его выстрел прозвучит первым. А значит, победным.
    — Пошли перекатом, — ощущая в себе зарождающийся зуд, отдал он команду.
    — Перекатом, — передали от одного другому команду в группе,
    потому что слова командира вышли и замерли около его рта. Один движется — остальные прикрывают. Даже не перекат это, а гусеница,
    подтягивающая свое тело к цели. Катились-подтягивались, выбирая самый легкий путь. И не ошибались — Волк в самом деле ни от кого не прятался,
    людей трудностями по дополнительной охране не нагружал и следов своих не заметал. Вскоре послышались и голоса боевиков. Догнали.
    Пошли еще тише и осторожнее. Нет, все же хорошо разведчику в глубоком тылу противника. Красота! Умей самый мизер, и неприятель сам приведет к своему ночлегу.
    Ночлег не ночлег, а кухней запахло. Возбужденные возгласы волчьей
    стаи подтвердили, что они приближались к базе, и Заремба остановил группу. Теперь — все. Ни шагу вперед. Как ни будь беспечен Волк, а посты вокруг лагеря он уж расставил точно. А при появлении командира охрана по крайней мере первое время станет демонстрировать ревностное отношение к службе. Ради Аллаха, ребята, служите и выслуживайтесь.
    Настоящая встреча впереди. И опять Заремба успел отметить, что от его дум попахивает бахвальством. Чечены — народ горячий, война их научила многому, и если считать боевиков детьми с рогатками, сам останешься на растерзание шакалам и птицам, как тот несчастный солдатик около сгоревших машин.
    Воспоминание о нем было неприятным. И скорее потому, что группе пришлось уйти от погибшего, даже не предав тело земле. Когда такое было видано?
    Подавляя недовольство собой, Заремба остановился. Вгляделся в карту.
    Место, к которому вышли, он бы и сам присмотрел для базы. Слева —
    плотно сбившиеся коричневые линии, под которыми тонкой синей ниточкой сумел пролечь по дну оврага ручей. С другой стороны коричневые линии горбатились до небольшого поселка и уж там резко сбрасывали вниз и дубовую рощу, и дома. С военной точки зрения идеально: овраг прикрывает от непрошеных гостей, а взгорок защищает,
    создает «мертвую зону» при стрельбе артиллерии.
    Браво, Волк. Ты наверняка служил в Советской Армии.
    — Отходим, — все так же негромко продолжал отдавать команды подполковник.
    На этот раз волной передавать указание не потребовалось, так как движения командира говорили сами за себя. А отход — это благо: тем, кто пусть вчера еще считался трижды опытным, но давно не ходил под пулями и не нюхал опасности, на первый раз лучше отойти и успеть хлебнуть свежего воздуха. Успокоиться. Теперь уже не по нюху, а по карте отыскали себе место для отдыха и ночлега. Подальше от оврага — вода, к сожалению, всегда привлекает лишнее внимание. Поглубже в бурелом, куда даже волки не станут переться. К тому же ночью.
    — На ночь остаемся здесь, — оценил стоянку Заремба.
    Математика разведки: боевая задача минус комфорт дают в итоге жизнь.
    Но лежбище готовили аккуратненько. Выстелили ложбинку листьями,
    ветками, мхом, занавесились маскировочной сетью «Крона». В Балашихе долго вертели привезенные Вениамином Витальевичем спальные мешки,
    но в конце концов отказались от них — хотя и не вес, но зато объем они все же создавали, и Заремба попросил приготовить для группы обыкновенные брезентовые подстилки. Размышлял: не на кавказскую недельную свадьбу собрались, а ради тепла на одну-две ночи он маневренностью и безопасностью группы жертвовать не собирался. Костер тоже не разрешил разводить. Хороший нос дым в лесу чувствует как алкаш выпивку, а семнадцатый квадрат — рядом. Да и на сон особо не заглядывались —
    часов в пять утра желательно лежать около лагеря Волка и своими глазами следить, сколько человек уходит на железную дорогу, а в каких местах и кто остается в лагере.
    Дежурство после некоторого раздумья распределил так, чтобы
    Волонихин и Марина отстояли свое время до темноты. Еще приворкуются рядышком, согреются, положат головы друг другу на плечики и прикорнут в блаженстве. Дома отоспимся. Кажется, Иван рассчитывал как раз на обратное, хотел даже предложить свои услуги на самое томительное —
    предрассветное время, но потом обмяк, все же постеснявшись лишний раз вылезать со своей симпатией к Марине. Могло ведь сложиться и хуже, то есть дежурство порознь, поэтому лучше грызть семечки из кармана,
    нежели смотреть на орехи, висящие высоко на ветках.
    Для влюбленных главное — уединение. И когда группа улеглась в лежбище, Дождевик поменял Марине винтовку на свой автомат, девушка и
    Иван с удовольствием взяли оружие на изготовку, сняли его с предохранителя. Готовы. Можете спокойно отдыхать. И нетерпеливо ушли в лес.
    — Слушай, а ты можешь вспомнить, что делала пять лет назад? —
    сделал попытку остановить вопросом девушку доктор.
    Полностью уловка не прошла, но Марина замедлила шаг:
    — А зачем?
    — Я ровно пять лет назад надумал жениться.
    На этот раз Марина остановилась, ожидая продолжения. И Волонихин торопливо завершил:
    — Но никого не нашел.
    — Пять… лет… назад… — принялась вспоминать девушка. — Я
    вообще-то служила в женской колонии, но вот пять лет назад выезжала на первенство Европы по пулевой стрельбе среди правоохранительных органов. Между прочим, заняла четвертое место.
    — Жаль, что не первое. Чемпионов показывают по телевидению, я увидел бы репортаж и сказал: «Беру в жены эту безумно симпатичную спортсменку».

    — Конечно, а не чемпионки вам не нужны! — Марина попыталась идти дальше, но Иван не позволил:
    — Я только хотел сказать, что если бы тебя показали по телевидению,
    я увидел бы тебя гораздо раньше.
    — Не надо, не надо, — выставила руку Марина, но сама же ею и провела по груди доктора. — А где сам-то хоть находился в это время, чем занимался?
    — «Качал маятник» где-то в Азии.
    — А что это ты так увлечен ласточками? Извини, я подсмотрела, как ты их рисовал. Думала, может меня…
    — Ласточки? — переспросил Волонихин. Он явно тянул время и подбирал ответ. — Мечта детства — сотворить памятник ласточке.
    Туманов, между прочим, неплохо рисует, обещался помочь.
    Марина глянула и хитро, наклонив голову, — мол, не о пограничнике речь — вернула разговор обратно:
    — Странное желание.
    — Да нет, ничего странного, — улыбнулся доктор. Помолчал,
    вспоминая что-то или решаясь сказать правду. Победило второе. Он разжал объятия. — Просто… просто мне нравилась одно время женщина с такой фамилией — Ласточкина. — Осторожно посмотрел на Марину: обиделась?
    Но та покачала в задумчивости головой, принимая признание. Помечтала:
    — Хорошо, когда мужчины так вспоминают своих женщин. Жаль, что у меня другая фамилия и… что я не выиграла первого места.
    — У тебя прекрасная фамилия. Ласточка — она… она улетающая, —
    почувствовав грусть в голосе Марины, принялся успокаивать Иван. — Она
    — недоступная. А ты — земная. Тебя можно потрогать, прикоснуться,
    ощутить, обнять.
    Марина подумала над сказанным, выискивая ступеньку, на которой оказалась в раскладе Волонихина. В какой-то степени согласилась с отведенным ей местом, хотя зависть к неизвестной Ласточкиной осталась.
    Всегда так: земным, тем, кто рядом, — не ставят памятников и не сочиняют поэм. Но кто знает, что лучше…
    — Только давай без обид, ладно? — попросил совсем по-детски
    Волонихин.
    — Все это жизнь, Ваня, — успокоила его Марина. — Что ж я, не понимаю? И тогда текла жизнь, и сейчас, — она погладила автомат,
    стволом вынюхивающий землю.
    Тот благодарно прильнул к мягкому боку хозяйки, замер.
    — Я тоже так хочу, — кивнул на оружие Волонихин.

    Сопротивлялась Марина слабо, и он обнял девушку. Автоматы соскочили с их плеч и ревниво ударили по ногам, забыли, мол, за любовью самых преданных и верных друзей.
    — Я хо-чу к те-бе, — добравшись сквозь локоны к ушку, прошептал доктор.
    — На посту не разрешается, — так же на ушко ответнла Марина. —
    Вы что, не знаете Устава гарнизонной и караульной служб?
    — Ой, что-то ведь помню. Кажется, так: «Услышав лай караульной собаки, немедленно доложить дежурному по караулам» Но у нас, между прочим, ни собак, ни начальника караула. Так что…
    — … Так что будем вдвойне бдительны. Нельзя, — повторила она. —
    Давай вернемся, а потом, если захочешь, обдумаем наши отношения.
    — А здесь у нас не отношения? Мы сейчас что, роботы? Не человеки?
    — Мы сейчас на посту. Ребята спят, надеясь, что мы их охраняем, —
    она поправила куртку. Увидев, что Иван опустил руки, подмигнула: —
    Давай хотя бы обойдем вокруг.
    — А потом? — с надеждой посмотрел Волонихин.
    — А потом… — Марина сама прильнула к нему, замерла на груди. —
    Я несколько раз уже пожалела, что согласилась лететь. Но мы оказались вместе, и я забываю о своих сомнениях. Знаешь, — торопливо остановила она Ивана, который подался к ней. — Знаешь, чего только боюсь? Убить человека. Даже боевика. Как бы я не хотела этого делать! Всю жизнь занималась стрельбой, но представить, что мишенями станут люди…
    — Авось все обойдется. Заремба у нас спец. А что здесь у тебя?
    Погоди-ка, что за жук? — Иван испуганно-дурашливо наклонился к девушке и принялся торопливо расстегивать пуговицы на куртке. Марина,
    веря и не веря в сказанное, стала брезгливо отряхивать «пятнашку» и одновременно отбиваться от рук Ивана. Потом вдруг насторожилась:
    — Тихо!
    Не только Иван, и лес замер, послушавшись просьбы.
    — Показалось, кто-то прошел.
    — Показалось. Так куда у нас уполз жук?
    «Показалось», — мысленно успокоил их и Семен Дождевик, беззвучно отступая в лес. Когда он, проворочавшись в лежбище, встал и взял снайперскую винтовку
    Марины,
    Заремба разрешительно кивнул:
    подстрахуй, ежели не спится.
    Подстраховал. Не хотел натыкаться на парочку, но в то же время забеспокоился: если он смог неслышно ходить вокруг лагеря, то почему на это не способен противник?

    Про отношения Марины и Ивана думать не хотелось — все взрослые люди. А что ему самому нравится девушка — так то блажь. Он перетерпит,
    не впервой. Не впервой и кого-то прикрывать.
    — Не спится. Я пока похожу, посмотрю, — соврал Зарембе, когда пришел поменять винтовку на автомат.
    Подполковник, приученный дорожить каждой минутой отдыха, молча прикрыл глаза — смотри сам.
    Как тяжело глядеть со стороны на амурные похождения того, кто тебе нравится — это Семен помнил еще по курсантским временам и особенно во время восхождения на двухсоттысячник советских Карпат — Говерлу.
    Восхождение планировалось массовым — по всей видимости, это считалось одним из достижений Прикарпатского военного округа в развитии спорта.
    Имелась одна особенность — в команде курсантов числилась и преподаватель русского языка Ирина, сама сиявшая для курсантов неприступной вершиной. Из-за нее и полез мять горные бока и бить ноги он, без двух минут лейтенант Семен Дождевик. Этой малости до офицерского чина так ему все же не хватило. Именно у подножия Говерлы в ночь перед началом восхождения заместитель начальника училища, сам положивший глаз на преподавателя, принялся считать курсантов. Чисто дисбатовская привычка, тем более что полковник прибыл в училище,
    откомандовав дисбатом несколько лет и выведя его чуть ли не в отличные.
    Самая верная примета — негнущийся указательный палец, которым он безапелляционно тыкал в каждого встретившегося на пути.
    Он и обнаружил отсутствие Ирины и… Нет, не его, Дождевика.
    Проведи он ту ночь с Ириной, пошел бы на все и ни о чем бы не пожалел.
    Преподаватель отсутствовала вместе с его другом Иваном Щербаком. А он,
    проклиная и ненавидя себя, подсматривал за их поцелуями со стороны.
    Интересно, где сейчас Щербак? Его, как сироту, в отличие от Семена после разборок в училище оставили, а перед самым выпуском он женился.
    Конечно, не на Ире. Ее увез с собой в Москву, в Академию Генерального штаба тот самый замначальника училища.
    Но полюбила ли его Ира? Восприняла ли ее нежная и распахнутая душа негнущийся указательный палец бывшего командира дисбата?
    Несколько месяцев назад, уже в генеральских погонах, тот мелькнул на экране телевизора в репортаже из Чечни: как всегда, распоряжался и указывал. Значит, такие, как он, и ведут эту дурацкую войну. Неосознанно,
    по-детски даже позлорадствовал, в чеченской войне нет побед и она получается именно потому, что во главе армии стоят подобные генералы.

    Однако, когда предложили слетать в Чечню, согласился мгновенно и именно из-за генерала: вдруг удастся ненароком столкнуться со своим обидчиком! Сцен и выяснения отношений не случится, не те ранги. А вот каким-либо образом узнать, где осталась Ира… Потому и не спится. Из —
    за нее, а теперь еще и из-за Марины. Неудачник, наверное, он по жизни, вот и все объяснения.

    1   2   3   4   5   6   7   8   9   10


    написать администратору сайта