О.Сакс Глаз разума. Оливер Сакс Глаз разума

• Название: Оливер Сакс Глаз разума
• Дата: 20.10.2021
• Размер: 1.3 Mb.
• Имя файла: О.Сакс Глаз разума.doc
• Тип: Научная работа; #252226
• страница: 10 из 15

Глаз разума

В какой мере мы являемся авторами и творцами собственного опыта? Насколько наш чувственный опыт предопределен строением мозга и органов чувств, с которыми мы рождаемся на свет, и насколько мы сами формируем функции мозга при помощи чувственного опыта? Неожиданный свет на этот вопрос могут пролить последствия такой глубокой сенсорной утраты, как слепота. Ослепнуть, особенно в зрелом возрасте, – это значит столкнуться с ошеломляющим вызовом: надо найти новый способ жить, выработать новый способ упорядочения окружающего мира, так как старый способ оказался полностью разрушенным.

В 1990 году мне прислали потрясающую книгу под названием «Прикосновение к камню: опыт слепоты», написанную английским профессором богословия Джоном Халлом. Халл родился отчасти зрячим, но в возрасте тринадцати лет у него развилась катаракта, и четыре года спустя он полностью ослеп на левый глаз. Зрение правого глаза оставалось относительно сносным до тридцатипятилетнего возраста, но затем и оно стало резко ухудшаться, и Халлу пришлось пользоваться все более сильными очками и делать записи все более крупным почерком. В 1983 году в возрасте сорока семи лет Джон Халл окончательно ослеп.

«Прикосновение к камню» – это дневник, который он диктовал в течение трех последующих лет. Книга полна проницательных наблюдений, касающихся возвращения к жизни слепого человека, но для меня самым поразительным явилось описание того, как после наступления слепоты он пережил постепенное ослабление зрительного воображения и памяти, вплоть до полного их исчезновения (за исключением разве что сновидений). Это состояние Халл назвал «глубинной слепотой».

Под этим термином Халл понимал не только потерю зрительного воображения и визуальной памяти, но и потерю потребности что-то видеть, – для него утратили всякий смысл такие определения, как «здесь», «там» или «внешность». Исчезло ощущение того, что окружающие предметы имеют какой-то облик или видимые характеристики. Он не мог ни вспомнить, ни вообразить, как выглядит цифра 3, если не рисовал ее в воздухе пальцем. Иначе говоря, он мог сконструировать двигательный, но не визуальный образ цифры.

Сначала Халл был сильно этим удручен: он не способен был вызвать в памяти лица жены и детей, не мог представить себе любимые прежде виды ландшафтов или городских кварталов. Но по прошествии времени он научился принимать это с замечательным хладнокровием, решив, что это естественная реакция организма на потерю зрения. Более того, он вдруг почувствовал, что утрата способности к визуальному воображению создает предпосылки для более полного развития и усиления других чувств.

Через два года после того, как он ослеп, Халл утратил способность к визуальному воображению настолько, что сравнялся в этом с людьми, слепыми от рождения. С религиозной истовостью, пользуясь подчас языком и выражениями Иоанна Крестителя, Джон Халл полностью погрузился в состояние глубинной слепоты, примирился с ней и радостно ее принял. Он пишет о глубинной слепоте, как об «аутентичном и автономном мире, имеющем право на самостоятельное существование. Научиться видеть всем своим телом – это значит научиться наивысшей концентрации человеческих способностей».
«Видеть всем телом», по Халлу, означает переключить внимание и сделать упор на другие чувства, в результате чего эти чувства наполняются богатством и силой. Так, Халл пишет, например, что шум дождя, прежде никогда особо не привлекавший его внимания, может теперь очертить для него целый пейзаж, поскольку звук дождя на дорожках парка отличается от шума на лужайке или от шума капель, падающих на кусты или на забор, отделяющий сад от дороги.

«Дождь придает всему определенные контуры; он накидывает пестрое одеяло на невидимые прежде вещи. На месте разрозненного, фрагментированного мира дождь создает континуум акустического восприятия… Он преподносит целостную картину сразу, создает ощущение пространственной перспективы и показывает истинное соотношение разных частей мира друг к другу».

С такой возросшей интенсивностью слухового восприятия и предельным обострением чувствительности всех прочих рецепторов Халл испытал чувство невероятной близости к природе, ощутил непосредственное погружение в окружающий мир. Такого полного слияния с природой он не знал, пока был зрячим. Слепота стала для него «темным, парадоксальным даром». Он подчеркивает, что считает это не «компенсацией», но новым порядком, новой организацией человеческого бытия. Благодаря этому Халлу удалось избавиться от зрительной ностальгии, от ложного искушения выглядеть, как «нормальные» люди, и удалось найти для себя новый якорь, обрести новую свободу и новую идентичность. Его преподавательская работа в университете стала более живой и разнообразной, а сочинения приобрели большую глубину и силу. Он стал смелее в интеллектуальном и духовном плане, приобретя уверенность в собственных силах. Халл наконец почувствовал, что обрел под собой твердую почву⁶⁹.

Описания Халла представляются мне показательными примерами того, как человек, лишенный восприятия одной из модальностей, может полностью пересоздать себя, найти для себя новую точку опоры, сотворить из себя новую личность. Тем не менее я нахожу поразительным, что у Халла оказалась стерта зрительная память и пропала способность к зрительному воображению. Мне непонятно, как это может случиться у взрослого человека с богатейшим многолетним опытом зрительного восприятия. Хотя у меня нет повода сомневаться в подлинности рассказа Халла, который написан очень скрупулезно и откровенно.

Специалисты по когнитивной неврологии в течение последних нескольких десятилетий осознали, что мозг не так жестко запрограммирован, как считалось раньше. Хелин Невилл, среди других первопроходцев в этой области знания, показала, что у людей, оглохших до того, как они овладели языком, то есть у больных с глухотой, развившейся в первые два года жизни или даже врожденной, слуховая кора не атрофируется. Она остается активной и продолжает функционировать, но ее активность проявляется уже в иной сфере. Функции коры, по выражению Невилл, «переориентируются». Слуховая кора начинает принимать участие в обработке визуального языка – языка жестов. Такие же исследования больных с врожденной слепотой показали, что некоторые участки зрительной коры тоже «переориентируются» и используются для обработки слуховых и тактильных сигналов.

При такой переориентации части зрительной коры слух, осязание и другие чувства могут у слепых приобретать такую остроту, которая недоступна зрячим людям. Бернард Морин, математик, который сумел показать всем, как вывернуть сферу наизнанку, ослеп от глаукомы в возрасте шести лет. Он считал, что слепота обострила его способность к тактильному восприятию предметов и развила такое пространственное воображение, которое и не снилось зрячим коллегам. Такого же рода пространственная или тактильная одаренность была характерна для специалиста по конхиологии Геерата Вермея, который описал множество неизвестных видов моллюсков, основываясь на мельчайших различиях в форме их раковин. Вермей ослеп в возрасте трех лет⁷⁰.

Столкнувшись с подобными данными и сообщениями, неврологи к началу семидесятых вынуждены были признать, что головному мозгу присуща определенная гибкость и пластичность – во всяком случае, в первые два года жизни. Полагали, правда, что по прошествии этого критического периода мозг в значительной мере утрачивает свою пластичность.

Наш мозг проявляет удивительную способность к радикальным переменам, лишаясь какого-то из органов чувств. В 2008 году Лотфи Мерабет, Альваро Паскуаль-Леоне и их коллеги показали, что даже у зрячих взрослых всего через пять дней ношения повязки на глазах происходит заметный сдвиг в сторону невизуальных форм поведения и распознавания, причем соответствующие этому физиологические изменения затрагивают и кору головного мозга. (Авторы считают важным подчеркнуть, что надо отличать эти быстрые и обратимые изменения, в которых реализуются дремавшие интерсенсорные связи, от куда более устойчивых или необратимых изменений, возникающих, в частности, в результате ранней или врожденной слепоты, когда происходит полная реорганизация строения коры.)

Очевидно, зрительная кора Джона Халла даже в зрелом возрасте сумела адаптироваться к утрате визуальных сенсорных входов, переняв другие сенсорные функции – слух, осязание и обоняние, – потеряв при этом функцию зрительного воображения. Я допускаю, что опыт Халла типичен для приобретенной слепоты – что это реакция, рано или поздно проявляющаяся у всякого взрослого человека, потерявшего зрение. Кроме того, это изумительный пример корковой пластичности.

Однако, опубликовав в 1991 году эссе о книге Халла, я был поражен множеством писем, полученных мной от слепых людей, – писем, тон которых был недоуменным, а подчас и негодующим. Многие мои корреспонденты писали, что не могут отождествить свои переживания с переживаниями Халла, что сами они, даже спустя много лет после потери зрения, не утратили способности к зрительному воображению и визуальной памяти. Одна женщина, ослепшая в возрасте пятнадцати лет, написала:

«Несмотря на то что я совершенно слепа, я считаю, что у меня очень насыщенная визуальная жизнь. Я до сих пор отчетливо «вижу» перед собой разные предметы. Сейчас я печатаю текст и вижу свои руки на клавиатуре. В новой обстановке я чувствую себя некомфортно до тех пор, пока не нарисую себе мысленно ее картину. Для самостоятельного перемещения мне также необходим мысленный визуальный план данного места».

Ошибся ли я или проявил поспешность, приняв опыт Халла за типичный ответ мозга на слепоту? Нет ли моей вины, что я подчеркнул только один тип реакции и проигнорировал другие, радикально отличающиеся от нее?

Должен признаться, что эти вопросы пришли мне в голову лишь несколько лет спустя, когда я получил письмо от австралийского психолога по имени Золтан Тореи. Тореи писал мне не о слепоте, а о книге, которую он написал о проблеме взаимоотношений мозга, разума и сознания. В письме он упомянул, что в возрасте двадцати одного года сам потерял зрение в результате несчастного случая. Однако когда ему настоятельно посоветовали перейти от зрительного к слуховому восприятию мира, он наотрез отказался, решив максимально развить свои внутреннее зрение и визуальное воображение.

В этом, как писал Тореи, он достиг замечательных успехов. Он научился создавать и удерживать в голове зрительные образы и даже манипулировать ими по собственному желанию. Благодаря этому он смог создать виртуальный визуальный мир, более реальный и яркий, нежели действительный материальный мир, который был для него утрачен.

«Я своими руками заменил водосток на остроконечной крыше моего дома, – писал он, – основываясь только на точности моего представления о сконструированном мысленно пространстве». Далее Тореи более подробно описывает этот случай, упомянув, какой переполох он вызвал у соседей, которые увидели слепого человека, одного на крутом скате крыши, да еще ночью (хотя это последнее обстоятельство в данном случае не играло никакой роли).

Такое форсированное визуальное воображение помогает ему думать и мыслить так, как он не мог прежде. Теперь он может мысленно проникать внутрь машин, механизмов и других сложных систем, строить модели и находить новые решения.

Я ответил Тореи, посоветовав ему написать еще одну книгу, более личностную, о том, как повлияла слепота на его жизнь и как он отреагировал на потерю зрения самым, казалось бы, невероятным и парадоксальным образом. Несколько лет спустя он прислал мне рукопись книги «Выход из тьмы». В этой новой книге Тореи описал свои визуальные воспоминания о раннем детстве и юности, проведенных в Венгрии накануне Второй мировой войны. Он писал о синих автобусах Будапешта, о яично-желтых трамваях, о фуникулере в Буде и фонарях газового освещения. Он описал свою беззаботную и счастливую юность, совместные прогулки с отцом по лесистым горам над Дунаем, школьные игры и проказы. Мальчик рос в интеллектуальной артистической среде. Отец Тореи был директором крупной киностудии, и часто давал сыну читать сценарии. «Это, – писал Тореи, – развило во мне навыки зрительно представлять себе героев и развитие сюжета при помощи воображения. Все это впоследствии сильно пригодилось мне в жизни, стало источником, из которого я черпал силы и уверенность в себе».

Прежняя жизнь закончилась в годы войны. Золтана Тореи, который к тому времени был уже подростком, тянуло к решению главных вопросов: о тайне жизни, обустройстве вселенной, но прежде всего – о тайне нашего сознания, разума и мышления. В девятнадцать лет, чувствуя потребность углубленно заняться биологией, техникой, неврологией и психологией и понимая, что это невозможно в социалистической Венгрии, Тореи бежал в Австралию, где, не имея ни денег, ни связей, был вынужден зарабатывать на жизнь физическим трудом. В июне 1951 года, открывая сосуд с кислотой, он допустил роковую ошибку, и этот несчастный случай расколол его жизнь надвое.

«Последнее, что я увидел со сверхъестественной ясностью, была вспышка света в потоке кислоты, брызнувшем мне в лицо и перевернувшем всю мою жизнь. На расстоянии фута от моих глаз я увидел яркую искру, окруженную непроницаемо-черным ободом. Это видение – единственное, что до сих пор визуально связывает меня с моим прошлым».

Когда стало ясно, что повреждения роговицы необратимы и что остаток жизни Тореи будет слеп, ему посоветовали перестроить свои представления о мире, довериться слуху и осязанию и «забыть о зрении и зрительном воображении». Но это было как раз то, чего Тореи не мог и не хотел делать. В своем первом письме он подчеркивал важность для себя такого критического выбора: «Я сразу решил выяснить, как далеко может зайти сенсорно уязвленный головной мозг в перестройке жизни». В такой формулировке это выглядит несколько абстрактно, почти как эксперимент. Но в его книге ощущается неподдельное чувство, определившее выбор автора: страх слепоты – «пустой тьмы, – как называет ее Тореи, – серого тумана, который поглотил меня», – и страстное желание удержать свет и зрение хотя бы в памяти и воображении, сохранить яркий и живой визуальный мир. О том же говорит заглавие книги, с самого начала задавая тон сопротивления судьбе…

Вот Халл, который умышленно не прибегал к воображению, утратив его через два-три года, и был уже не в состоянии вспомнить, как выглядит цифра 3. И вот Тореи, который очень быстро научился перемножать четырехзначные числа, представляя себе это действие написанным на доске, причем промежуточные результаты «записывались» им разными цветами…

Тореи проявляет осторожный и «научный» подход к своему воображению, не жалея сил на проверку достоверности своих визуальных представлений любыми доступными ему средствами. «Я научился, – писал он, – испытующе относиться к своему воображению, сравнивая вероятности и опираясь на воображение только в тех случаях, когда другие признаки подтверждают, что я не ошибаюсь». Вскоре Тореи уже настолько доверял своему воображению, что вверял ему свою жизнь, как в том случае, когда он в одиночку самостоятельно ремонтировал крышу. Эта уверенность распространилась потом и на другие воображаемые им действия. Он мог, например, «явственно изнутри представить себе автомобильный дифференциал в процессе работы. Я видел, как зацепляются, фиксируются и вращаются шестерни дифференциала, распределяя на колеса крутящий момент. Я начал мысленно играть с этим механизмом в связи с другими механическими и техническими проблемами, представляя себе, например, как взаимодействуют между собой субатомные частицы или фрагменты живой клетки». Сила воображения была решающей, полагал Тореи, в выработке нового взгляда на работу мозга и разума, так как помогла визуализировать мозг, как «вечное, непрестанное и очень сложное взаимодействие простых и элементарных процессов».

Вскоре после получения рукописи «Выхода из тьмы» я получил книгу Сабрие Тенберкен «Мой путь ведет в Тибет», где слепота описывалась несколько иначе. В то время как Халл и Тореи – мыслители, погруженные в разные аспекты своего внутреннего мира, сознания и ума, Тенберкен – деятель. Она, подчас в одиночку, исходила весь Тибет, где в течение веков со слепыми людьми обходились как с существами второго сорта, отказывая им в образовании, работе и уважении. Слепые не играли сколь-нибудь заметной роли в обществе. Практически в одиночку Тенберкен за десять лет разработала брайлевский шрифт для тибетского языка и основала первую школу для слепых, что вскоре способствовало включению ее выпускников в жизнь тибетского общества.

Сама Тенберкен с самого рождения страдала дефектами зрения, но до двенадцатилетнего возраста была способна различать лица и ландшафты. Она жила в Германии и очень любила рисовать, отдавая предпочтение ярким краскам. Даже утратив способность воспринимать контуры и формы, она продолжала узнавать предметы по цветам⁷¹.

Несмотря на то что она была слепа уже больше десяти лет, когда впервые приехала в Тибет, Тенберкен настолько умело пользовалась другими своими чувствами (помимо зрительной памяти, словесных описаний, высокой художественной и синестетической чувствительности) для описания ландшафтов, помещений, местности, что эти живые и подробные картины неизменно изумляли слушателей. Эти образы могут иногда совершенно не соответствовать реальности, как это однажды случилось, когда она и ее спутник приехали к Нам-Ко – большому соляному озеру в Тибете. Жадно обратив взгляд на озеро, Тенберкен увидела в своем воображении «берег, покрытый сверкающими на солнце кристаллами соли, похожими на снег, сияющий в лучах вечернего солнца у кромки бирюзовой воды. А вдали, на темно-зеленых склонах гор несколько кочевников пасли своих яков». Но, как оказалось, смотрела она вовсе не на озеро, а в противоположную сторону – на скалы и серый пустынный ландшафт. Это недоразумение ничуть не смутило Тенберкен – она счастлива, что у нее такое живое визуальное воображение. Ей присуще художественное воображение, которое может быть импрессионистским, романтическим и не вполне соответствующим действительности. Тогда как воображение Тореи – это воображение инженера, оно должно соответствовать фактам и быть точным вплоть до мельчайших деталей.