О.Сакс Глаз разума. Оливер Сакс Глаз разума
 Скачать 1.3 Mb.
|
|
10 января 2006 года 4 часа утра. Я проснулся – мне беспокойно, не могу уснуть. Пластина давит мне на глаз, что меня сильно угнетает (к тому же кто-то проявил верх остроумия и притащил мне книгу «С завязанными глазами» Сири Хустедт). Зато радикулит – совершенно непонятным образом – больше ничуть меня не беспокоит. В палате тихо, спокойно, безмятежно. Я смотрю в окно и вижу Ист-Ривер, медленно текущую мимо. 9 часов утра. Смотрю в окно не завязанным левым глазом и с удивлением разглядываю автомашины, словно елочные игрушки, мелькающие среди ветвей. С одним завязанным глазом я не способен определять расстояния и глубину пространства. Вот что меня ждет, если я лишусь центрального зрения в правом глазу. 15 часов. С утра – непрерывные звонки и череда посетителей. Это приятно, но сильно утомляет. Кейт уходит, чтобы купить чего-нибудь вкусненького и возвращается, принеся рогалик с треской. Другие друзья нанесли шоколада, фруктов, суп с мацой, халу и селедку. Когда у меня неважное настроение, я люблю побаловать себя селедкой и копченой рыбой. Теперь я спокойно дотяну до больничного ужина, но очень радуюсь, когда наконец остаюсь один. 16 часов. На город опустился густой туман. Мягкая серая пелена сделала невидимой Ист-Ривер, очертания домов стали смутными и расплывчатыми. Благородный красивый туман. 17 часов. В глазу внезапно возникла колющая боль, а потом все поле зрения заполнили многочисленные пурпурные точки, звезды, маргаритки. Зрелище чарует и одновременно пугает меня. Не сместился ли диск, что происходит с глазом? Или это бесчинствует мой мозг, заполняя образами пустоту, возникшую из-за плотной повязки на глазу? 19 часов. Час назад пришел доктор Абрамсон, и мы долго с ним беседовали. Как я себя чувствую? Что с глазом? Я описал «зрительную метель» – звездочки, точки и т.д. Доктор Абрамсон сказал, что скорее всего это реакция сетчатки на излучение. Тут мне в голову пришла странная мысль, и я сказал – полусерьезно, полушутя, – что, похоже, радиация в глазу так сильна, что могла бы заставить светиться мои флуоресцирующие камни. Возможно, стоит мне направить на них взгляд моего радиоактивного глаза, как они сразу засветятся! Это был бы превосходный фокус на какой-нибудь вечеринке. Доктора Абрамсона позабавила моя идея, и он сказал, что если я попрошу Кейт принести из дома нужные минералы, то он снимет повязку и мы посмотрим, что из этого получится. Доктор Абрамсон сказал также, что неплохо было бы через несколько недель облучить лазером сетчатку, чтобы добить те злокачественные клетки, которые, возможно, переживут радиоактивное излучение. Сложность в том, что моя опухоль находится почти на желтом пятне, и если лазерные лучи разрушат его, то я лишусь центрального зрения правого глаза. Он предложил компромисс: облучить лазером две трети опухоли, максимально удаленные от желтого пятна, что позволит сохранить центральное зрение. Упомянул также о новых методах лечения – об инъекциях веществ, останавливающих образование новых сосудов в опухоли, отчего она погибает, лишившись питания и кислорода, – и о новой антимеланомной вакцине. Правда, все это находится пока в стадии разработки. Доктор Абрамсон выразил надежду, что в моем случае вполне достаточно будет радиоактивного йода и лазерного облучения. Я проведу в палате еще тридцать шесть часов, после чего меня отвезут в операционную, чтобы снять со склеры радиоактивный диск. 11 января 2006 года В шесть пятнадцать утра пришел мой добрый друг Кевин – явился, как неожиданное и обрадовавшее меня привидение с густыми кустистыми бровями. Он рано обошел больных и был еще в белом халате. «Смотри!» – сказал он, указывая на окно. Я посмотрел и увидел необыкновенную розовую зарю, осветившую ночное небо, а затем дымящийся, как Кракатау, восход солнца над Ист-Ривер. Моя скотома отнюдь не напоминает слепое пятно, скорее она похожа на окно, сквозь которое я вижу странные здания, движущиеся фигуры, какие-то бытовые сценки. Иногда в этом пятне я вижу, как появляются прыгающие буквы, которые я не могу прочитать, – какие-то иероглифы или руны, покрывающие всю поверхность скотомы. Однажды я увидел громадный сегмент круга, похожий на фрагмент часового циферблата или ацтекского календаря. Я не могу ни в малейшей степени как-то повлиять на эти образы – они совершенно автономны и не имеют никакой связи с тем, что я думаю или чувствую. Искорки и зрительные завихрения могут сами собой возникать в сетчатке. Но эти видения явно возникли где-то на более глубоком уровне – они конструировались в мозгу, черпая из его сокровищницы образов. Если я на что-то смотрю, а потом закрываю глаза, то изображение виденного остается таким ярким, что я начинаю сомневаться, закрывал ли я вообще глаза. Нечто такое произошло несколько минут назад, когда я был в ванной. Я мыл руки и смотрел на раковину, а потом зачем-то закрыл левый глаз, однако продолжал видеть раковину не менее реально, чем до того. Я вернулся в палату, заподозрив, уж не прозрачна ли повязка на правом глазу? Первая и абсолютно абсурдная мысль. Повязка была какой угодно, только не прозрачной! Это был ком из пластика, металла и марли толщиной в полдюйма. У глаза под повязкой была перерезана прямая боковая мышца, и двигать им я не смог бы при всем желании, так что он просто не мог ничего видеть. В течение тех пятнадцати секунд, что я держал закрытым мой здоровый глаз, я не должен был теоретически вообще ничего видеть. Но я видел раковину – ясно, ярко и реально. По какой-то причине изображение на сетчатке или в мозгу не было стерто, как должно быть в норме. Это было не остаточное изображение. Остаточные изображения, по крайней мере у меня, очень кратковременны и бледны. Если я смотрю на лампу, например, а потом закрываю глаза, то могу в течение одной-двух секунд видеть нить накаливания. Но раковину я видел столь отчетливо и во всех подробностях, как в реальности. Я продолжал видеть раковину, шкафчик рядом с ней и зеркало над ней, всю эту сцену в течение добрых пятнадцати секунд – это была поразительная вязкость зрения. С моим мозгом происходило нечто странное. Никогда прежде я не переживал ничего подобного. Было ли это – как мои непроизвольные образы, мои галлюцинации каких-то фигур, рисунков, людей – просто следствием повязки на глазу? Или это пораженная и полуразрушенная раком, разозленная сетчатка, охваченная радиоактивным пламенем, посылала непонятные сигналы моему мозгу? 12 января 2006 года 8 часов утра. Сегодня днем, ровно через семьдесят два часа после операции, мне удалят радиоактивный диск со склеры и сошьют рассеченную мышцу. Если все пройдет хорошо, то завтра меня выпишут из больницы. 18 часов. Я думал, что эта операция пройдет так же гладко, как и предыдущая, но, когда анестезия прошла, я почувствовал боль, какой не испытывал, пожалуй, никогда в жизни. Боли можно было избежать, только если держать глаз абсолютно неподвижным. Малейшее движение причиняет мне такую боль, что кажется, будто это рвется только что сшитая мышца. 19 часов. Пришел доктор Абрамсон, чтобы осмотреть меня. Он снял повязку. Перед правым глазом все плывет, но доктор Абрамсон сказал, что это пройдет через один-два дня. Он подробно проинструктировал меня, как и какие лекарства капать мне в глаз несколько раз в день, сказал, чтобы я зря не волновался, если возникнет двоение в глазах, и что я могу звонить ему в любое время дня и ночи, если вдруг появятся какие-то осложнения. В глазах – возможно, из-за капель – чувствуются сухость и раздражение. Приходится постоянно бороться с желанием потереть глаз. Полночь. Наконец боль стала терпимой. В течение последних шести часов я принял огромные дозы прекоцета и дилаудида, но боль не отступала, пока час назад доктор Абрамсон не дал мне лошадиную дозу тайленола. Странно, но тайленол помог там, где оказались бессильны опиаты. 13 января 2006 года Утром я приехал домой. Обычно больные радуются выписке из больницы, но мне было жаль ее покидать. Там я был окружен внимательными и заботливыми людьми, меня постоянно навещали и баловали. А теперь все это в прошлом. Я снова один дома и выйти из дома не могу. Только что прошел сильный снегопад, на улице гололед, и я не рискую прогуляться, поскольку вижу теперь только одним глазом. 15 января 2006 года 7 часов утра. Ночью была снежная буря, дул и завывал сильный ветер, но к утру погода улучшилась. Утро – самое плохое для меня время. Просыпаясь, я вижу правым глазом смутные очертания предметов, в поле зрения мелькают полосы и пятна, все горизонтальные и вертикальные линии искривлены и деформированы, словно я смотрю на мир сквозь линзу Максвелла. 10 часов утра. С момента операции прошла почти неделя. Я уже не в силах сидеть целыми днями взаперти и рискнул наконец выйти из дома с дружеской помощью. На улице холодно, под ногами лед, дует сильный ветер. Колеса автомобилей беспомощно скользят на льду. Видно, как один припаркованный автомобиль пытается стронуться с места. Водитель изо всех сил жмет на педаль газа, но всякий раз машина сдвигается всего на дюйм-два. Изображение в правом глазу остается расплывчатым не только метафорически, но и буквально. Такое впечатление, что я смотрю на мир сквозь пленку текущей воды. Все очертания плывут – они текучи, подвижны, изогнуты. Такое впечатление, что моя сетчатка плавает в жидкости, изменяя форму, как медуза или пропитанный водой матрац.  Глядя из окна на высокое прямоугольное здание на противоположной стороне улицы, я вижу его, как в кривом зеркале: крыша или стены его – в зависимости от того, на чем я фиксирую взгляд, – пузырем выпячиваются наружу. Деформация происходит со всеми линиями – вертикальные изгибаются, а горизонтальные сливаются друг с другом и сжимаются, сплющивая контур. В зеркале над раковиной я вижу свое деформированное отражение – голова гротескно сплющена по вертикали. Мне сказали, что эти зрительные эффекты обусловлены отеком сетчатки и через несколько дней пройдут. Не могу в это поверить. Я чувствую, что слепота правого глаза надвигается быстрее, чем я (или кто-либо еще) мог предполагать. К тому же мне трудно отделаться от мысли, что был неоправданно затянут период между установлением диагноза и операцией. Возможно, за эти три недели в глазу произошли необратимые изменения, а маленькая скотома превратилась в полное затемнение всей верхней половины поля зрения. Мне кажется, что меланому надо лечить быстро, без проволочек, сразу после установления диагноза. Я знаю, что веду себя совершенно иррационально, понимаю, что ошибаюсь, наверное, – но ничего не могу с собой поделать. Меня мучают подозрения и недоверие – я, того гляди, стану параноиком.  16 января 2006 года Только что написал письмо Саймону Винчестеру и выразил свое восхищение его книгой «Передовые посты», которую я прослушал в записи. Я живу в мире слов, и мне необходимо читать. Большую часть моей жизни занимает чтение. Теперь, когда правый глаз вышел из игры, мне стало труднее это делать, тем более что и с левым глазом у меня не все в порядке. В детстве меня ударили как-то в левый глаз, после чего в нем возникла катаракта, с тех пор этот глаз плохо видит. Это не имело значения, пока правый глаз был здоровым, теперь же приобрело решающее значение. Очки для чтения недостаточно сильны для моего левого глаза, и мне приходится при чтении пользоваться лупой, что мешает быстрому чтению. Не говоря о том, что я не могу больше пробежать взглядом по страницам. Мы с Кейт пошли в книжный магазин, чтобы купить книги с крупным шрифтом. К моему неудовольствию, выяснилось, что крупным шрифтом печатают всякую макулатуру или дешевые романы. Мне с большим трудом удалось найти одну хотя бы приличную книгу. Похоже, что людей с недостатками зрения считают к тому же еще и слабоумными. Надо будет написать сердитую статью в колонку книжного обозрения «Таймс». Выбор аудиокниг больше, но я всю жизнь был читателем и в общем-то не люблю, когда мне читают вслух. Саймон Винчестер явился для меня в этом отношении приятным исключением. 17 января 2006 года Доктор Абрамсон предупредил меня, что, поскольку ткань за сетчаткой отечна, я могу периодически отмечать колебания уровня зрения – сегодня я могу видеть ясно, а завтра правый глаз покажется мне совершенно ослепшим. К сожалению, я излишне эмоционально реагирую на эти флуктуации. В хорошие дни впадаю в эйфорию, а в плохие дни – в отчаяние. «Я качаюсь между печалью и радостью», – как писал У.Х. Оден в стихотворении «Разговор с самим собой». Мне страшно не хватает плавания. В бассейне я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было, там мне хорошо думается, мне необходимо плавать каждый день. Но плавать мне запретили в течение двух недель после операции. Доктор Абрамсон прекрасно понимает, что значит для меня лишиться бассейна. Он сам – превосходный пловец. Стены его кабинета увешаны медалями. Он мог бы стать профессиональным спортсменом, если бы не выбрал медицину. Не желая беспокоить доктора Абрамсона (хоть он и разрешил мне звонить ему круглосуточно), я позвонил этим утром Бобу и попросил его посмотреть мой глаз. Боб приехал с офтальмоскопом, расширил мне зрачок и долго разглядывал глазное дно. Потом он описал мне увиденную им картину: меланома высится, как черная гора посредине сетчатки. Одна ее сторона крутая, «как утес». Боб не увидел никаких признаков кровоизлияния или другого расстройства. Но от слепящего света щелевой лампы мой правый глаз на несколько часов полностью лишился центрального зрения. Исчезало все, на что бы я ни смотрел правым глазом, – оставалось только радужное гало на периферии. (Мысленно я окрестил этот феномен «рамочным зрением».) Исчезновение центрального зрения повергло меня в ужас. Если так будет всегда, да еще на обоих глазах, я превращусь в полного инвалида. Неужели таким видят мир люди с макулярной дегенерацией сетчатки60? 18 января 2006 года Полдень. Зрение правого глаза было нечетким, а зрачок оставался расширенным до девяти часов утра, однако за последние три часа зрачок сузился, и зрение улучшилось. Когда я смотрю на часы, то отчетливо вижу на циферблате цифры 12 и 1. Но что-то случилось с восприятием цвета. Когда я вышел сегодня на прогулку, то лежавший в канаве ярко-зеленый теннисный мячик показался мне бесцветным, как только я взглянул на него правым глазом. То же самое произошло с яблоком бабушки Смит и бананом – они приобрели тускло-серый цвет. Держа яблоко на расстоянии вытянутой руки, я обнаружил, что серой мне кажется только центральная часть фрукта, а по краям он сохранил свой естественный зеленый цвет. Цветовое зрение, похоже, сохранилось у меня на периферии, но пропало в желтом пятне. Синие, зеленые, розовато-лиловые и желтые тона либо потускнели, либо вообще пропали. Меньше всего пострадало восприятие красного и оранжевого цветов – поэтому, когда я достал из сумки апельсин, чтобы проверить качество зрения, цвет апельсина показался мне почти нормальным. 25 января 2006 года Сегодня и вчера – на двенадцатый и тринадцатый дни после облучения – я обнаружил первые признаки улучшения. Яблоки снова приобрели зеленый цвет. Улучшилась и острота зрения. Вчера вечером я смог в течение получаса перед сном читать нормальный шрифт (автобиографию Лурия). А ведь был лишен возможности читать перед сном в течение целого месяца с момента госпитализации! Продолжают преследовать меня странные сновидения, а иногда и кошмары. В одном из сновидений, две ночи назад, людей пытали, втыкая им в глаза раскаленные иголки. Когда очередь дошла до меня, я стал кричать и сопротивляться. От собственных криков я и проснулся в холодном поту. А вчера я проснулся (хотя, быть может, я и не спал) от удара молнией. Я страшно удивился – ничто не предвещало грозы – и стал ждать грома. Но гром не прогремел, небо оставалось ясным. Тогда я догадался, что это была вспышка патологической активности поврежденной сетчатки. У меня и раньше были сцинтилляции и мерцание, но чтобы молния!.. Утром мне снились чайные кусты, которые, как я понял, защищают от рака живущих в этих кустах людей. 26 января 2006 года Еще только восемь часов утра, а в приемной доктора Абрамсона сидят уже девять человек. Неужели у них у всех глазные меланомы? Сегодня здесь нет детей, но сидят несколько юношей и девушек, хотя глазная меланома обычно дает о себе знать в возрасте старше шестидесяти. Дремал ли во мне ген меланомы, когда мне было двадцать или сорок лет? Или же это мутация, вызванная загрязнением окружающей среды канцерогенами? Я рассказал доктору Абрамсону о временной потере центрального зрения правого глаза после ослепляющего света щелевой лампы Боба и о возникших тогда же нарушениях цветового зрения. Все это, успокоил он меня, хотя и усугублено облучением и хирургическим вмешательством, должно скоро пройти. Осмотрев мой глаз, доктор Абрамсон сказал, что видит некроз и кальцификацию опухоли – ожидаемый результат лечения. Его заключение: «мы на правильном пути», но, похоже, чтобы достигнуть желаемого результата, через месяц мне придется пройти курс лазерной терапии. С сегодняшнего дня никаких ограничений – и я могу плавать. Ура! 19 часов. И все же это была довольно плодотворная неделя. Кейт перепечатала в расширенном виде две главы моей книги о музыке, и теперь я могу заняться их правкой. На этой неделе я осмотрел несколько больных с синестезиями. Каждый из них очаровал меня на свой манер. Возможно, несмотря на трудности с чтением и на мою одержимость бесконечной проверкой своего поля зрения, цветового зрения и т.д., мне все-таки удастся закончить книгу о музыкофилии. В течение нескольких следующих недель я продолжал испытывать флуктуации зрения в правом глазу – от практически полной слепоты до почти нормального зрительного восприятия. Периодически я продолжал видеть предметы искаженными, словно через линзу Максвелла. Кроме того, меня беспокоила чрезмерная светочувствительность глаз. Мне приходится носить большие солнцезащитные очки и избегать пребывания на ярком солнце, а также избегать смотреть на источники света. В противном случае я рискую ослепнуть на несколько часов. Большую часть времени я ношу на правом глазу плотную повязку, чтобы нормальное изображение на сетчатке левого глаза не конкурировало с искаженным изображением на сетчатке правого. В марте доктор Абрамсон назначил мне лазерную терапию, и через две недели отек стал постепенно спадать. На этом фоне стабилизировалось зрение правого глаза, искажения постепенно исчезли, как и светобоязнь. Нарушения цветовосприятия, однако, остались, хотя (в отличие от искажений и деформаций) я не ощущал их, глядя обоими глазами. Если я закрывал левый глаз, то мгновенно оказывался в ином, незнакомом, ахроматическом мире. Поле желтых одуванчиков превращалось в поле белых одуванчиков, а более темные цветы становились черными. Ярко-зеленая селагинелла приобретала цвет индиго, когда я рассматривал его через лупу правым глазом. Мой правый глаз всегда был доминирующим, поэтому я непроизвольно подношу лупу к своему правому глазу и им же заглядываю в окуляр монокулярного микроскопа, несмотря на то что теперь гораздо лучше вижу левым глазом. Наблюдаю я и любопытное взаимодействие цветов, их диффузию. Если я, например, смотрю правым глазом на розовато-лиловый цветок, окруженный зелеными листьями, то зеленый цвет заполняет все поле зрения и цветок кажется мне зеленым. Если я смотрю на луг с колокольчиками, то они начинают казаться мне зелеными, сливаясь с окружающей их травой. Это напоминает цирковой фокус: вы видите предмет – а теперь вы его не видите. Мне странно видеть каждым из глаз столь различные миры. Когда в мае я был на приеме у доктора Абрамсона, он сказал, что отек полностью прошел, что опухоль резко уменьшилась в размерах, и если мне повезет, то я смогу наслаждаться превосходным зрением еще долгие годы. Следующие два месяца все было хорошо, и я все реже и реже делал записи в толстых черных тетрадях, озаглавленных «Журнал меланомы». Собственно, я не делал там записей в течение почти целого года. Пока в июле 2006 года у меня снова не начались проблемы со зрением: в результате возобновления роста в одном из участков опухоли у меня вновь появились искажения, снизилась острота зрения и вернулась повышенная чувствительность к свету. Доктор Абрамсон для обозначения этих нарушений пользуется более мягким выражением – «резистентность» – и считает, что необходимо провести еще один сеанс лазерной терапии. Однако пройденный мной в декабре курс лечения не помог. До меня стало доходить, что, видимо, предстоит пожертвовать узкой полоской сетчатки между опухолью и желтым пятном, которую так хотел пощадить доктор Абрамсон. К апрелю 2007 года искажения изображения в правом глазу стали чересчур большими. Я стал плохо видеть, даже когда смотрел обоими глазами. Люди превратились в продолговатые и причудливые – в стиле Эль Греко – силуэты, склоненные в левую сторону. Так я представлял себе селенитов, когда читал книгу Герберта Уэллса «Первые люди на Луне». Смазанность и нечеткость изображений, которые раньше можно было объяснить плохим восприятием цвета, теперь распространились и на прочие аспекты зрения. Лица, в частности, казались мне прозрачными, одутловатыми и бесформенными от каких-то протоплазматических выпячиваний, как на картинах Френсиса Бэкона.  Все чаще и чаще я непроизвольно закрываю правый глаз. Острота зрения его резко упала, почти до 0,3. Я не могу разобрать теперь даже самые крупные буквы. Прежде я считал, что потеря центрального зрения – это катастрофа, но теперь зрение стало настолько плохим, что мне кажется, будет лучше, если центральное зрение правого глаза исчезнет вовсе. Решив, что мне уже нечего терять, мы запланировали третий сеанс лазерного облучения с захватом всей опухоли. Вероятно, теперь я окончательно избавлюсь и от нее, и от остатков центрального зрения. |